— Нет. — удивился Мирка.
— Плакат Владимира Маяковского. Ты что, не помнишь: «В ушах оглохших пароходов, горели серьги якорей»? Не помнишь?
— Забыл…
— Он это, Мирка, писал в Одессе. Но, может-то быть, он там никогда и не был. Я ж врать умею. Я так навру, когда надо… Но, я его понял: он видел, как пароходы дудят во все трубы, а якоря торчат в клюзах. Вот вам и серьги. Вот, сын лесничего, между тем, с Кавказа…
Викент умел, очень во время, рвать мысли, свои и чужие, на части. Рвать для того, чтобы слепить из них то, что надо.
— Плакат… — осторожно напомнил Мирка.
— Плакат: глобус — на нем, с метлой нарисован товарищ Ленин. Подметает весь шар земной, а из-под метлы, летят по сторонам буржуи. И называется этот плакат: «Товарищ Ленин чистит планету от нечисти». Вот и мы возьмемся. Ты украинский знаешь?
— Да.
— Давай, на это большие надежды
Мирка смотрел в пол, и пытался представить, как Викентий Стасович разломал винтовку. Пол возле шкафа, был искорежен. Под невысокой, черной ножкой шкафа, Мирка увидел закатившийся в угол, забытый патрон.
Откинулся на спинку стула, раздумывал, глядя ему в лицо, Викент.
«Тратит столько времени и еды на меня… — думал Мирка, — Неужели затем, что я Родине, многострадальной моей, так нужен? Секретный сотрудник «Зебра»?
— Мирка, — позвал Викентий.
Мирка поднял глаза и с тоской посмотрел на Викентия и за окно. Викентий, привычно и запросто что-то хотел сказать, но остановился, увидев, как глубока тоска в тех глазах. Не стал ничего говорить.
— А я, — дерзнул Мирка, — я б выпил! — и распахнул, едва не порвав его, ворот своей гимнастерки.
— Вон, — не удивился Викент, — в шкафу. Там котелок твой. Я его не трогал…
— Нет, — сказал Мирка, — водки, по-русски!
— Водки? А умереть от нее не боишься?
— Совсем не боюсь! — заверил Мирка и опустил голову в руки.
— Ну, что же, давай. Война продолжается. Я тебе говорил, что наша война не кончается, так? В поле и в небе она отгремит, и в морях, но только не здесь! — показал он жестом, обозначая душу. — Мы не только в ней победители будем, — каратели тоже! А где каратели, — там и невинные жертвы. Что делать — волки едят без хлеба! Где рассусоливать?! Хищники — такова природа, и глупо спорить! А мы волки! НКВД — волки революционного пролетариата, Мирка! Понятно? Водки неси…
Мирка растерянно медлил.
— Я все понимаю, — спокойно сказал Викент, — Все, и твоих невинных… Но тут у меня, — ударил он в грудь ладонью, — партбилет! Я — боец: простой, рядовой, как ты: потому, что у партии нет генералов. И, надо будет — завтра же, партия жертвой назначит меня и тебя. «Понимаете…»! — передразнил он, — Да кто мы такие, чтоб думать и понимать? Мы все — механизмы, детали всеобщей системы. Винтики в ней — безупречной, единой, железной. И я, друг мой, сделаю все! Потому, что партия большевиков и НКВД — это одно и то же! Будешь делать и ты, и заставим других! Потому что без партии не будет и СССР. Увидишь! Чушь я несу? Нет, как раз правду, Мирка! Где водка?
Через месяц Мирка был в Украине. НКВДисты — видел он, гибли нередко. И погибали, от тех же ударов, невинные: на одной пяди земли, нередко. Убивали, чаще ножами в спину, — на пешеходных и автомобильных мостах. Чаще там — потому что с ними, с начала, вели разговор, как со своими и подходили в упор… Погибали в засадах на горных дорогах Карпат. «Может, действительно волки нужны?» — стал думать Мирка.
— Мирон, а давай вечерять! — в комнату к Мирке пришел Ткаченко, оперативник из местного РО НКВД. Он прошел всю войну, был фронтовым разведчиком, здесь: «Бог велел, — говорил он сам, — быть розыскником!». Работал он много, дело любил, с ним считались местные. Мирку старался чем-нибудь угощать домашним: «Три года, — качал головой он, — ты Мирка утробу эрзацем морил в лагерях… Домашнего, вон поешь, родного». И еще он любил заходить потому, что любил украинский, пел украинские песни, и читал старые книги на украинском. Мирка сносно общался тоже, на украинском.
Чуть захмелев от горилки, они себя ощущали не только одним народом, но именно украинским народом.
— А как же… — вслух задумался Мирка, — Как получается так, что воюем-то мы со своим народом? Что, и под Харьковом так же? Там же такие леса!?
— Нет, — покачал головой Ткаченко, — так только здесь, в Карпатах.
— А почему?
— Это политика, Мирка. Я же из этого города, местный. Сам много думал: а почему? Я же свободно с ними, на нашем, одном языке говорить могу. Но они говорят мне, что будут бороться со мной, потому, что борются за Украину. А я, мы с тобой — за что?
Документы и лица войны:Начальник полиции безопасности и СД
Берлин 7 июля 1941 г.
Р. упр. Совершенно секретно
Т. Оберлендер
Сводка № 5
1. Политический обзор
а) по Рейху: Руководитель группы ОУН в Генерал-губернаторстве Бандера находится с 6.07.1941 в Берлине под почетным арестом.
б) по Генерал-Губернаторству: Полковник в отставке Мельник направил 6.07.1941 через Главный штаб Вермахта в Ставку фюрера следующее письмо:
«Вождю немецкого народа и Верховному Главнокомандующему Германских Вооруженных сил- Ставка фюрера – через главный штаб Вермахта – из отделения Абвера в Кракове.
Украинский народ как никто другой, борясь за свою свободу, душой проникается идеалами новой Европы. Стремление всего Украинского народа – принимать участие в осуществлении этих идеалов. Мы, старые борцы за свободу 1978-1921 г.г., просим предоставить нам и одновременно нашей украинской молодежи, честь участия в крестовом походе против большевистского варварства.
Наряду с легионами Европы просим и мы дать на возможность маршировать плечом к плечу с нашими освободителями – германским Вермахтом и создать для этой цели украинские боевые соединения».
— Я тоже, — заверил Мирка.
— А… — не совсем его понял Ткаченко, — А вот, понимаешь, я лучше по делу смотреть, не по слову буду. У них казнь любимая… Особенно русских военных они так любят… Две верхушки еловых притянут к земле веревками: человека за ноги, — и полетел он в небо. Его пополам!
— Фашисты, что ли?
— Да, как сказать?... Те не любили их тоже. У предводителя ихнего, братья в Освенциме, там, где ты был, погибли.* (*Василий и Александр — родные братья С. Бандеры) Но к немцам они, все-же, поближе будут. Так сказать, по повадкам, породе… Мне, знаешь, ребят, молодежь их жалко. Они — так действительно за идею. За Украину свою, незалежную. Патриоты заблудшие…
— Почему заблудшие?
— Благие намерения, — знаешь, как русские говорят… Да не нужны бандеровцам ни патриоты, ни светлые их идеи, ни украинский народ- не до него! Есть повадки — по ним и живут.
— Повадки?
— Ну, так, примерно. Солдат убивают — понятно, но, ты же видишь: они и врача, там, и агронома подстрелят; и просто колхозника; меня — так вообще за счастье!. Так что же мы — не народ?
— Да. Тут не понимаю…
— А я понимаю. Тактика, Мирка, а не идея. Солдат убивают — народу наглядно, против кого воюют. Своих убивают — вообще два плюса! Смотрите, народ — Советы вас не защитят — это раз. И нам: сердце имейте, это же из-за вас — уйдите, оставьте в покое, люди целее будут!
— И так можно чего-то добиться?
— Нет, — покачал головой Ткаченко, — ничего! Их предводители это знают. На немцев расчет был — они разбиты. Американцы? Те поддержали бы, да где они? Польша в тылу — так она советская, и там ненавидят их. Есть перспектива? Да никакой! Они это знают, а людей, не считая, кладут.
— Так зачем же?
— Думать так не хотел бы, но как иначе, Мирка? Промысел. Божий промысел этих людей. Высшее руководство — за рубежом. Их содержать, нужны средства спецслужб. А чтобы спецслужбы давали деньги — здесь показать активность надо. Сыр же бесплатный — сам знаешь… Ну а здесь? Ручка в руках — писать будешь; скрипка — будешь играть; плуг — пахать; а винтовка?! Вооруженные нелегалы, во-первых, сводят личные счеты. Винтовка в руках, чего не прийти бы с ватагой из леса, и не рассчитаться с соседом, иным, с кем поссорился лет пятнадцать назад? Чего бы сундук у бабуси Марыси не распотрошить, зная издавна, что там лежит? Наталку хотел, а она отказала — ватага пришла, — и нету Наталки. И младшей сестры, заодно… Семьи «обидчиков», вместе с детьми, вырезают — какую я должен видеть и уважать идею!? Плуга в руки они не возьмут, а есть надо. Элементарно?
— Ну... — задумался Мирка, — У нас же такая армия! Взять в кольцо, прочесать насквозь все леса — выявить, вытащить всех. Почему бы не так?
— Не выйдет, Мирон… — покачал головой Ткаченко, — Красноармейцы в погонах, в пилотках при звездах, — а те? Наших видно, а с той стороны? Нож за пазухой, автомат под полой. Нет, нам придется, Мирка: тебе, мне — не армии… Не знаю, год, или сколько продлится…
