Все шло как и раньше. Искрились бокалы с вином и коньяком, звенел беззаботный женский смех, заливался фокстротами громогласный патефон, как из рога изобилия сыпались анекдоты, и в ночной прохладе далеко разносился шум праздничного веселья. Необычным было только одно. Весь вечер Канунников избегал уединения с Лорой, много пил и, что случалось с ним крайне редко, скоро совсем опьянел.
— Знаешь, Вадька, — затащив в конец дачного сада своего лучшего приятеля Вышловского, пьяно откровенничал Канунников, — я сегодня такую девочку встретил, такую девочку!.. Что все эти наши! Рухлядь! Куклы размалеванные! А эта? Эх! Взгляд один и — все!
— А в чем же затруднения? — обнимая приятеля, спросил Вышловский. — Тебе что, впервой, что ли? Атакуй, наступай, бери в плен! Только от нас не скрывай, сюда привози, мы оценим.
— И атакую, атакую, — подхватил Канунников, — и в плен возьму! Но сюда привезти, это, шалишь, не выйдет! Может, потом, после, а пока ни-ни, даже издали не покажу!..
* * *
И стремительный бег машины по шоссе, и умытая недавним дождем зелень, и сам нежаркий солнечный день, затененный высокими и неподвижными белыми облаками, и все, все, что охватывал глаз, казалось Вере чудесным и неповторимым. Впервые за все лето попав за город, она почти с физическим чувством наслаждения восторгалась всем, что, как в дивном фильме, открывалось впереди машины и, проплывая, сказочно быстро исчезало. Все было хорошо, все было чудесно вокруг. Даже пожилой, в щеголеватом комбинезоне шофер, вначале возмутивший Веру своим откровенно изучающим взглядом, был теперь хорош и своей молчаливостью и ловким управлением машиной. Особенно нравилась Вере деликатность Канунникова. Он доброй улыбкой ответил на возражение Веры сесть рядом с шофером, приветливо распахнул дверцу второй кабины и, сам устроясь на переднем сиденье, всю дорогу молчал.
В Серпухове, когда подъехали к почернелым строениям какого-то маленького заводика, Канунников был все так же малоразговорчив и не назойливо любезен. Он непринужденно, но строго заговорил с директором и сразу же сказал ему, чтобы его заместитель показал Вере старые автомобили.
Более двух часов, как драгоценный клад, осматривала Вера бесформенную свалку старья, до винтика выбирая все, что могло пригодиться в хозяйстве возрожденной автобазы.
— Владимир Андреевич, — увидев подходившего с директором Канунникова, радостно заговорила Вера, — тут столько всего, если бы нам это…
— Вот и замечательно! — весело сказал Канунников и повернулся к директору. — Завтра передайте все, что они подберут, оформите актом, копию пришлите в главк.
Вера отчетливо представила счастливое лицо Селиваныча и даже не подумала, что все это богатство состояло из разрозненного комплекта поржавелых частей десятка разбитых грузовиков. До войны на эти детали никто бы и внимания не обратил. А сейчас это было настоящим богатством. На обратном пути Вере хотелось поблагодарить Канунникова, но тот был все так же сосредоточен и задумчив, видимо решая в уме какие-то важные вопросы. Шофер был еще молчаливее прежнего и артистически вел машину.
Так в спокойном молчании они доехали почти до Подольска. Вдруг Канунников встревоженно повел плечами, щелкнул замком портфеля и с досадой проговорил:
— И как я мог забыть!
— Что, Владимир Андреевич? — встрепенулся шофер.
— Да дело одно, — морща красивое лицо, ответил Канунников, — вот память стала! А все спешка, спешка без конца. Придется вернуться.
— Да мы это мигом, — притормаживая машину, сказал шофер, — поднажмем и за час обернемся.
— Вот неприятность, — явно сердясь на себя, говорил Канунников. — Простите, Вера Васильевна, придется еще потрястись в машине. А впрочем, — на секунду задумался он, — незачем возвращаться всем. Я сейчас напишу записку, а ты быстро отвезешь и вернешься, — кивнул он шоферу и повернулся к Вере, — а мы тем временем передохнем здесь. Кстати, место чудное. Согласны?
— Ну, ясное дело, — вместо Веры ответил шофер, — зачем дым глотать? Тут и воздух и природа, а я — в один момент!
Он ловко повернул машину и узкой тенистой просекой углубился в лес.
— Вот благодать-то, — остановив машину, воскликнул шофер, — после Москвы — сущий рай!
Выйдя из машины, Вера чуть не задохнулась от чудесного, упоительного воздуха. Высокие деревья, низко клоня ветви к земле, тесным кольцом стиснули крохотную поляну с редкими островками белых и розовых цветов на фоне густой сочной травы. Где-то в чаще перекликались голоса невидимых птиц, в воздухе едва слышно дрожал пчелиный гул, в просветах между ветвей нежно голубело далекое-далекое небо, Опьяненная прелестью леса, Вера даже не слышала, как ушла машина, и очнулась только от голоса Канунникова.
— Вера Васильевна, присаживайтесь, закусим немного.
Вера повернулась и не увидела Канунникова.
— Сюда, сюда, — говорил он, и, пройдя несколько шагов на голос, Вера с трудом различила скрытого кустами Канунникова.
Стоя на коленях, он что-то делал на земле, по-прежнему спокойно и приветливо говоря:
— Все работа, работа, работа, и передохнуть некогда. Вырвется минутка свободная, оглянешься и подумаешь: сколько же времени прошло, сколь жизни пролетело!
Слушая его тихий голос, Вера робкими, неуверенными шагами шла к нему, сама еще не понимая, что это значило и как ей поступать. Увидев раскинутый на траве плащ и разложенные на нем колбасу, шпроты, раскрытую банку зернистой икры, конфеты и еще какие-то закуски, удивленная Вера остановилась и с трудом проговорила:
— Что вы, Владимир Андреевич, зачем это, я сыта, спасибо, не хочу.
Но тут же вспомнила, что утром всего лишь выпила стакан чаю с небольшим кусочком черного хлеба, и почувствовала острый голод. Глаза ее неотрывно смотрели на закуски, но все сознание негодовало и возмущалось. В другое время она бы по своему общительному и простодушному характеру не отказалась поесть в компании, но сейчас, чувствуя нестерпимый голод, она всеми силами боролась с собой, стремясь не поддаться соблазну.
— Нет, нет, Владимир Андреевич, — краснея от стыда и растерянности, заговорила она, — я не хочу, я не могу…
Но Канунников был так прост и учтив, так искренне и прямо смотрел в ее глаза, что она не выдержала и присела к плащу с закусками. Она не видела, откуда появилась бутылка вина, два чайных стакана и четыре румяных яблока.
— Настоящий розовый мускат, довоенный, — наливая вино, говорил Канунников, — по рюмочке, это слабое вино и очень полезное.
Вера снова отказывалась, махала рукой, умоляюще смотрела на Канунникова, но его обаятельность и простота опять победили, и она отпила несколько глотков вина. Сразу стало как-то просторнее и веселее, а все окружающее приобрело еще более нежный и привлекательный вид. Она старалась есть не спеша, но все нарастающий голод торопил ее. По настоянию Канунникова она выпила еще несколько глотков вина. Глаза ее затуманились, и лицо Канунникова казалось еще привлекательнее и красивее, а его ровный, словно убаюкивающий, голос звучал, как далекий сон.
— Ну что наша жизнь? — с трудом разбирала она его слова. — Суета, тревоги, беспокойство. Молоды были — учились, подросли — работа, а жизнь-то не стоит на месте, и не успеешь оглянуться, как промчались года. А тут еще война, немцы в полутора сотнях километров от Москвы, бомбежки. Живешь и не знаешь, что завтра будет. Налетит какой-нибудь фриц ночью, швырнет фугаску — и все кончилось! Был человек — и нет человека.
Вера не заметила, как Канунников придвинулся к ней, глаза его сузились и загорелись лихорадочным блеском. Неожиданно горячий поцелуй обжег ее губы, а плечи обхватили сильные, вздрагивающие руки. Она рывком высвободилась, вскочила на ноги и, отступая за деревья, прошептала:
— Что вы, Владимир Андреевич, как можно…
Он, наклоня корпус, надвигался на нее, и она, отступая все быстрее и быстрее, видела только его маслянистые глаза и странно неприятный оскал белых зубов. Еще не сознавая опасности, она все быстрее и быстрее пятилась назад, потом повернулась и, лавируя меж деревьев, побежала. Позади слышалось тяжелое дыхание Канунникова и хруст сухих ветвей.
Она не помнила, сколько продолжался этот и страшный и шутливый бег. Ничего опасного она еще не чувствовала и не подозревала. Но вдруг она чуть не вскрикнула и резким прыжком отскочила в сторону. Прямо у просеки, среди кустов блестел голубой лак легкового автомобиля, а рядом с ним спал на траве шофер. Страшная догадка острой болью пронзила Веру. Это спал шофер Канунникова, который и не собирался возвращаться в Серпухов. Что было сил Вера бросилась просекой к шоссе, увидев проезжавший грузовик, остановила его и, задыхаясь от обиды и волнения, вскочила в кузов.
* * *
Никогда еще не испытывала Вера такого возмущения и жгучей обиды. Она не слушала, что говорили мужчины и женщины — ее попутчики, не смотрела по сторонам и, тупо уставясь глазами в носок своей потертой босоножки, зябко сжималась при одном воспоминании. Ей было не только омерзительно и гадко — ей было невмоготу трудно от мысли, что Канунников мог так подло думать о ней.
