Второе. Надлежит эвакуировать все, что должно быть эвакуировано. Я уже не говорю о селении. То, что нельзя вывезти, надо взорвать. Не оставляйте скот, особенно лошадей.
— Скот на высокогорных пастбищах. Успеем ли спустить его с гор? — Сосмаков не хотел говорить — слова словно сами слетели с губ. Поймав на себе косой взгляд Кулова, он огорчился, даже испугался, но было уже поздно.
Михаил Алексеевич, посмотрев в сторону Талиба, сухо произнес:
— Придется успеть. Промедление…
— Смерти подобно, — послышалось из задних рядов.
— Да, события развиваются с головокружительной быстротой. Вы — руководители, вожаки масс, принятие своевременных решений, вытекающих из конкретной обстановки — оно на вашей совести. Люди от вас ждут директив, распоряжении. За вас думать некому.
Слова члена Военного сонета Кулов, естественно, принял на свои счет.
— Вопросов нет, — сказал он громко. — С пастбищами связь налажена. Дадим команду — начнут спускать скот.
— Лошадей берегите, — отозвался Михаил Алексеевич. — Я знаю, кабардинцы и балкарцы экипировали целую кавалерийскую дивизию. Спасибо вам за это. Горские народы собрались на съезд, поклялись не останавливаться ни перед какими жертвами. Но нам еще не одну кавалерийскую дивизию придется формировать. Гоните табуны вниз по Тереку.
— Так и сделаем.
Прений не открывали. Все понимали: дорога каждая минута, а дел у каждого — непочатый край. Сосмаков мысленно уже добрался до горных пастбищ. Надо немедленно разослать людей по фермам, кошарам с приказом гнать скот вниз! Хорошо или плохо то, что часть коров роздали колхозникам под сохранную расписку, покажет время…
— Если нет вопросов, совещание закрываем. Езжайте к себе, поднимите на ноги партийных, советских активистов, принимайте экстренные меры. Помните — враг стучится в ворота…
Люди кинулись на улицу, к машинам, лошадям, арбам.
Кулов только сейчас почувствовал, что он с утра так ничего и не ел. Но задерживаться было нельзя. В обкоме его ждали товарищи. Надо скорее поставить их в известность обо всем происходящем. Маршрут эвакуации известен каждому председателю колхоза, любому директору совхоза; остается дать сигнал. Надо быстро и демонтировать и погрузить на платформы оборудование металлургического комбината, обеспечить вывоз ценнейшей готовой продукции — молибдена и вольфрама, необходимых для выработки особо прочной стали… «Это придется поручить Бахову», — размышлял Зулькарней Увжукович.
У выхода Кулов столкнулся с Михаилом Алексеевичем, выезжавшим в штаб фронта.
— С пастбищами есть радиосвязь?
— Есть.
— Очень хорошо. Чтобы выиграть время, можно связаться прямо отсюда. В горкоме есть рация.
— Разве? Не знал, — обрадовался Кулов. — Сейчас же, не сходя с места, даю команду.
— Гитлеровцы обошли укрепленную линию в районе Армавира. Вот так… Укрепления-то — одни рвы, валы, надолбы. И вооружить бойцов как следует не успели. Оттого враг и не встретил серьезной преграды. Горные реки надежней. Используйте каждый водный рубеж для обороны.
— Вам, военным, виднее. Сделаем как прикажете.
— Вы тоже будете военным. — Михаил Алексеевич понизил голос, сказал доверительным тоном: — Будете членом Военного совета армии, если не удастся остановить захватчиков в пределах Ставрополя. Готовьтесь к этому. Эвакуироваться в любом случае вам не придется. Надо будет руководить действиями партизанских отрядов, обеспечить их всем необходимым.
Подошел Бахов.
— Едем?
— Михаил Алексеевич советует прямо отсюда по рации связаться со штабами. А то пока доберемся до обкома…
— Отлично. Я знаю, где у них радиосвязь.
— Действуйте.
Михаил Алексеевич в открытую дверь наблюдал, как разъезжаются участники совещания. «Козлики», «полуторки» с ревом срывались с моста, всадники сразу переходили на рысь. Зулькарней Увжукович воспользовался случаем, чтобы попросить у члена Военного совета вагоны. Управление дороги поставляло их все реже и реже, а промышленное оборудование надо было эвакуировать немедленно.
— Не тратьте время зря. Где теперь управление дороги? Пока его вагоны дойдут до вас… — Михаил Алексеевич махнул рукой и решительно направился к выходу вместе с несколькими только что подошедшими военными. На улице их ждала «эмка», вся в пестрых пятнах — для маскировки. Кулов глядел им вслед, думая, что надеяться теперь остается только на себя.
Бахову не удалось связаться со штабами на пастбищах из горкома. Надо было спешить обратно, в обком. Счет уже пошел на минуты…
— У меня вопрос к Чорову! — Чей-то зычный голос вернул Кулова к реальности.
Каскул, напрягши память, вспомнил и рассказал Бахову многое из того, что Чоров считал навеки преданным забвению. Волей судеб они с Чоровым оказались в одном лагере вблизи железнодорожной станции. Каждый день их гнали на работы — восстанавливать мост через многоводную, бурную реку, ремонтировать разрушенную железную дорогу, складские помещения. Пленные трудились под руководством военных инженеров. Превозмогая боль, Чоров работал, как все. Он успел где-то в лужице выстирать испачканные кровью брюки, рана поджила, и он теперь исправно таскал шпалы, рельсы. С тачкой у него дело не получалось, она обязательно переворачивалась; однажды конвоир хлестнул его плеткой с такой силой, что Чоров с трудом удержался на ногах.
Однако страх, в котором он жил, был тяжелее голода, холода, боли, нечеловеческой усталости. На открытой платформе поезда, откуда Чорова ссадили немцы, он оставил китель, где в кармане лежало заявление о приеме в партизанский отряд, и кепку с зашитым в подкладку партбилетом. Почему бы этим вещам не попасть в руки его теперешних хозяев?..
По ночам то и дело просыпался в ужасе — вот-вот разыщут его китель, распорют подшивку кепки… Во сне мучили кошмары: седая женщина, вышедшая первой из строя пленных, тычет в него пальцем: «Берите Чорова, он тоже с нами…» Его запирают в клетку, где до того сидели хищники, и волокут по земле в лес, а там уже стоят гитлеровцы с автоматами наготове… Чоров просыпался весь в поту, сердце бешено колотилось…
На свиноферме их продержали недолго, пока не иссякла тыква, заготовленная для свиней. Пленные варили тыкву и съедали по куску утром, перед выходом на работу, и еще по куску вечером. Однажды голодный Чоров решил попробовать отрубей, за что конвоир стукнул его по голове прикладом автомата. Чоров поперхнулся, а потом дня два кашлял. Вскоре их повели дальше, в настоящий лагерь, куда сгоняли не только военнопленных, но и тех гражданских, кто внушал подозрение. Под лагерь приспособили складские помещения, выстроенные вдоль железнодорожных путей. Здесь-то и сбылись опасения Чорова.
Однажды утром его под конвоем доставили в дом коменданта лагеря.
Переступив порог, он оказался перед тремя гитлеровцами. Старший по званию офицер гестапо сидел за сколоченным из теса столом и что-то разглядывал. При появлении пленного он поднял голову, испытующе глянул на вошедшего холодными светлыми глазами.
— Товарищ Чёроф?
Чоров с трудом выговорил:
— Да, я Чоров. — Он покосился вбок и похолодел, увидев врача в халате и набор блестящих хирургических инструментов в черном чемоданчике. Чемоданчик был раскрыт и стоил на табурете.
— Коммунист? — был следующий вопрос.
У Чорова язык словно прирос к небу, мороз пошел по коже. Дрожа, он пытался сообразить, как ответить. Знают, стало быть…
— Ви состояль член партии… — Гитлеровец встал, смерил Чорова с ног до головы презрительным, спокойным взглядом, взял в руки помятый лист бумаги и протянул его пленному. — Это наш?
— Да. — Чоров узнал свой размашистый почерк. Заявление с просьбой зачислить его в партизаны он отдал руководству. Это был только черновик, случайно забытый в кармане.
Гестаповец, оглядев стоявших у окна коллег, произнес целую тираду о близком конце социалистического режима, трагической судьбе всех коммунистов и на редкость счастливой для Чорова возможности остаться в живых, несмотря на бесспорную принадлежность к Коммунистической партии. Последнее удалось установить с помощью фуражки цвета хаки. Такие фуражки, как выяснилось, носили при Советской власти многие партийные работники…
— У вас есть одни неисполненный желаний. Наверное, виноват большевистский бюрократизм? Или, может быть, ви сам передумаль? — гестаповец играл с Чоровым, как кот с мышонком. — Что вас сейчас больше устраивать — смерть у партизан или работа для великого рейха? Хотите в лес, к товарищам? Мы не возражать…
— О чем вы? Я не понимаю.
В окно Чоров видел поезд с военным снаряжением. Он только что прибыл. Вокруг суетились железнодорожники, военные. Дальше поезд идти не мог: через реку Тоба моста не было.
