— Документов у меня нету.
— Нету, значит? Ну что ж, понятно…
— Ничего вам не понятно! — вскипаю я. — Свяжитесь со штабом своей дивизии, чтобы немедленно донесли, куда я скажу…
Однако доверия я не внушаю, и человек в кубанке (теперь, когда плащ расстегнулся и сполз с одного плеча, я увидел, что имею дело со старшим лейтенантом) не намерен заниматься мною лично, не станет он тратить время на такую сомнительную фигуру.
— В штаб, значит, прямо? Ишь ты!.. Разберись-ка с ним, Степченко, — приказывает он подошедшему сержанту и снова: — Лукиных, заводи! Я тебя здесь буду ждать.
Полуторка тут же скрылась, старший лейтенант снова входит в дом, а я остаюсь у домика вдвоем с сержантом Степченко. Он еще ни в чем не разобрался, а уж ведет себя, как мой конвоир.
Свои ведь, а вот как встретили меня! Понятно, верить на слово они не могут, но все-таки обидно…
— Та-ак! — недобро ухмыляется сержант Степченко. — Значит, китель майорский где-то подобрал и напялил, а все документы потерял?
— Сейчас я по этим документам живу! — Я неспешно лезу за пазуху, достаю оттуда драгоценную пачку немецких схем и карт и вручаю сержанту Степченко.
— Это еще что за филькины грамоты? — Он презрительно оттопырил губы и брезгливо рассматривает бумаги. — Не по-нашему тут чегой-то. Ты сам не из немцев ли будешь?
— Ну, вот что, — с веселой злостью я вытаскиваю пистолет, — прекратите болтовню!
Степченко, завидев пистолет перед носом, отшатывается и тянется к автомату, который висит у него за спиной. Но не успеть же, это сержанту ясно.
— Не шевелиться! Стоять смирно! — грожу я ему оружием, и он застывает на месте. — Если сейчас же, если немедленно вы не сообщите обо мне командованию, вас завтра же будет судить трибунал. Вам это понятно?
Сержанту понятно. Ну, раз так, то уже легче. Неподалеку у саперов, кажется, есть телефон. Совсем хорошо.
— Идите, сержант! — приказываю я. — Штабу дивизии сообщите.
Степченко не двигается. И до меня доходит, что я все еще держу его на прицеле. Поставив пистолет на предохранитель, перехватываю его за ствол и рукояткою вперед подаю сержанту.
— Пистолет пока примите на хранение.
Степченко, покраснев, берет у меня оружие Не начнется ли все сначала, опасаюсь я, не зря ли отдал пистолет. Но он помогает мне встать и почти несет меня к саперам, чтобы я сам мог поговорить по телефону. Поверил.
Я тоже вдруг сразу проникаюсь благодарностью к этому человеку, который только что мог меня и оскорбить и застрелить. Может быть, потому, что мне вспомнился в этот момент Волков с его финкой в руках, который тоже сначала был так недоверчив, потом поддерживал меня до самой своей смерти.
Телефонисты, оказалось, час тому назад сняли связь и ушли в другой поселок. Жаль, все могло уже сейчас определиться.
Снова на крыльце дома показывается старший лейтенант в кубанке и в плаще.
Хоть он настроен по отношению ко мне все еще подозрительно, все же понимает, что перебрал. Опять начинаются вопросы. Узнав, что я много раз бывал в их части, старший лейтенант первым делом спрашивает имя командира. А затем… В каком пункте они переправлялись через Неман? Кто начальник военторга? Где находится Зайцева гора?.. На этот вопрос я ответил таким подробным рассказом (я так хорошо помнил все траншеи и все сгоревшие печные грубы в ближних деревнях), что старший лейтенант счел меня своим. Ну, а когда еще нашлись общие знакомые, — выяснилось, что мы оба знаем Панюшкина, командира тяжелого дивизиона, — то последние остатки недоверия улетучились.
Подошла полуторка.
— Через полчаса вернусь, — сказал мне, садясь в машину, старший лейтенант, — и отвезу тебя в медсанбат.
— Не в медсанбат мне нужно, а в штаб дивизии.
— Можно и в штаб, — согласился старший лейтенант. И, уж сидя в кабине и проезжая мимо меня, прокричал: — Закуску добудь, Степченко! Как бы человек не помер с голодухи…
Из домика вышли еще несколько бойцов. Уже все знают, что я много дней провел в тылу противника. Советам нет конца. Натащили отовсюду всякой провизии — сало, хлеб, печенье, свиную тушенку в банке, ну и, конечно, спиртное, которого хватило бы на взвод полного состава.
Уж давно пора бы вернуться старшему лейтенанту в кубанке, а полуторки все нет и нет…
Но вот показались две легковые машины — «виллис», а за ним трофейный «оппель-адмирал».
«Виллис» круто развернулся и подлетел ко мне. Рядом с водителем — генерал. Я узнал его. Это же командир части, той самой, где служит старший лейтенант в кубанке. Во время наступления мы с Андреем не раз бывали у него на наблюдательном пункте или, как говорят люди переднего края, «на глазах». Вслед за «виллисом» остановился и «оппель-адмирал».
Я попытался встать. Меня усадили обратно. И генерал, выслушав меня, повернулся к адъютанту.
— Немедленно сообщите штабу…
— Витязь! Витязь! Я — Гроза! Я — Гроза… — зачастил радист на «оппель-адмирале».
Ну, всё, я дома.
И вдруг сзади что-то обрушилось на меня, скрутило, подняло в воздух.
— Юрка, Юрка, дружище! — послышался голос Василия Колотухина. Он оторвал меня от груди, секунду подержал на весу, вгляделся и снова сдавил в могучих объятиях.
Хорошо, хоть не раздавил.
— Товарищ генерал, товарищи, нашелся он, видите? — держа меня, как спеленатого младенца, показывал всем Василий.
Раздался смех, меня поздравляли какие-то незнакомые офицеры.
Василий специально просил командующего артиллерией, чтобы его послали в части, оставшиеся для штурма Гроссена, его не оставляла надежда, что где-то здесь, в этом районе, он узнает обо мне. Василий уже несколько дней с ними.
Разведчики, переправившие меня через Одер, оказывается, добрались и разъезжают по штабам от пехотинцев к артиллеристам и обратно. Василий тоже видел этого лейтенанта и при нем глухонемого старшину, но он ничего не слышал о третьем человеке, который вышел вместе с ними, то есть обо мне. Какой-то офицер из штаба дивизии, стоявшей рядом с нами, сказал, что знал об этом. Получилось так, что начальник оперативного отдела не позволил лейтенанту отлучаться из штаба, а за мной в лес был послан бронетранспортер с группой бойцов. Да я, видно, не дождался их, или они заплутались и не нашли той опушки.
Штурм Гроссена назначен на завтра, на шесть ноль-ноль. Об этом мне сообщает Василий уже в машине, когда мы мчимся вслед за генеральским «виллисом».
Мы говорим о штурме, о разведчиках, о том, как скорее доставить командарму немецкие документы — они лежат сейчас в планшете Колотухина. И чем оживленнее Василий, чем подробнее он рассказывает мне обо всем, тем больше и больше нарастает смешанное чувство тревоги: слишком подробно он рассказывает, но не говорит о главном — ни слова об Андрее.
Но я ведь тоже не спрашиваю о нем… Я отлично отдаю себе отчет в том, что все время боюсь спросить, где Андрей. Если Андрей до сих пор не вернулся, он почти наверняка погиб.
Искоса посматриваю на Василия и перехватываю такой же настороженный взгляд. Но больше молчать невмоготу.
— Вася, что случилось? — тихо спрашиваю товарища.
Он расслышал мой вопрос, несмотря на шум мотора.
— Ты все равно узнаешь, Юра, хоть бы и часом позже. Три дня назад мы похоронили Андрея…
Снова и снова думаю об Андрее, вспоминаю рассказы Василия о его возвращении.
…Как скверно получилось! Вылез он из страшного пекла благополучно, а ранили уже, когда выбрался из расположения противника, — их обстреляли из засады у самого нашего штаба.
Идти в медсанбат Андрей не хотел — все боялся, что чего-то не доделал. Однако ему становилось все хуже и хуже, и его уже без памяти отвезли в госпиталь. Выяснилось, что у Андрея началась газовая гангрена, ему хотели ампутировать ногу, но, очнувшись, он решительно воспротивился этому.
Через неделю его похоронили в городе Швибусе.
Эх, Андрей, Андрей! Никогда не видеть его, не пожать его надежную, верную руку…
Все штабные документы зарыты. Найти их могу только я. Снова отказываюсь ехать в госпиталь, пока мы их не разыщем. Ведь мы же где-то совсем рядом с проклятым Мерцдорфом.
Слушай, Юра, — прерывает Василий мои рассуждения, — твое состояние, сам понимаешь… нельзя терять ни одного часа. Мы не сможем снова петлять по полям, где ты кружил в те ночи…
— Мне бы только знать, где я расстался с Андреем! Тогда я не собьюсь.
— Вот отметка Андрея, — сдается Василий и протягивает мне руку. — Он указал, где оставил тебя…
Дружище Андрей! Ты еще раз спасаешь меня. Уже после своей гибели.
На карте Василия красным карандашом перечеркнуто шоссе на юго-запад от Мерцдорфа.
Выезжаем немедленно. Василий сам ведет машину. Сверяясь с картой, он сворачивает на узкий проселок, выезжает на какую-то бетонную дорогу, снова сворачивает на проселок. Когда мы выехали на асфальт, вскоре слева потянулся большой сад за проволочным забором. Вот она, трансформаторная будка! Справа простирается поле, а за ним селение Зоргенау, в котором дома выстроились большим четырехугольником. Значит, свои самые тяжелые дни я прожил в этом самом Зоргенау, будь оно неладно! Гитлеровцев там уже нет.
