Ознакомительная версия.
«Коммунальщик», скептически поджав толстую, как у сома, губу, оглянулся вокруг. Но во мраке двора, помертвелого от черноты нежилых окон, как будто никогда и не водилось тут живой души — не увидел никого.
— Не нравится мне это… — проворчал полицай. — Жаль, не спросил у Петровича, с какой они квартиры, не подумал. А вдруг там остался кто… Дома остался кто?! — рявкнул он уже в голос на Ирину.
Та крупно вздрогнула и на несколько секунд бессмысленно выкатила на него расширенные зрачки и наконец выдавила:
— Нет. Никого…
— А дочка, а Петрович где? Разве не он взялся вас везти? — раздражённо поторопил её полицай.
— А-а… Дочка… — Ирина рассеянно оглянулась на парадный подъезд дома, на «коммунальщика» и отрицательно покачала головой. — Я их вперёд отправила, без вещей… Чтоб не ограбили… — неожиданно добавила она с привкусом горькой иронии. — И не убили…
Произнеся последнюю фразу без всякого шекспировского пафоса: «to be, ore not to be», Ирина даже как-то выпрямилась, приосанилась на своём бауле, словно в привычном первом ряду партера клуба «им. XX-летия ГПУ». Будущее распахнулось перед дочерью квашевского старьевщика и светской львицей во всей своей драматической простоте, без всякой театральности, с которой смерть воображается в детстве и юности. Совсем просто — словно красный бархат кулис осыпался, траченный молью.
— Врёт, наверное, но и чёрт с ней… — отвёл взгляд от преисполненной достоинства фигурки полицай и, ухватив своего подручного за борт пальто, яростно зашипел в небритую физиономию: — Ну, чего ждёшь?!
— А сам не хочешь спробовать? — брезгливо сбросил тот с лацкана короткие потные пальцы, но послушно полез за голенище сапога, откуда выглядывала гнутая рукоятка «свинореза»…
Глава 10. Всё та же июньская ночь
Гурзуф. Керосиновая лавка Марии Казанцевой
— Так это что ж получается, дворник ваш полицаев навёл? — с хрипотцой переспросил Новик, прижав к груди голову Насти и ероша её волосы, так привычно — несмотря на неистребимый керосиновый дух — пахнущие августовским сеном.
Отпрянув на кулачках, Настя замотала головой так, что смоляные локоны рассыпались:
— Нет, что ты. Он меня практически спас. Я когда увидела полицаев, когда они маму… — Настя снова уткнулась в отворот безрукавки на груди Саши. — Когда он ножом…
— Не надо… — невольно зажмурился лейтенант, стиснув зубы. — Не надо, я понял…
— Я вскрикнула… — сглотнув горький комок, продолжила Настя. — Они заметили, старший послал двоих, а Валентин Петрович… — давясь невнятной скороговоркой, забормотала Настя. — Он меня через подвал дворами вывел, а потом сюда, а тут тети Риммы уже нет, её тоже немцы забрали, куда не знаю, но говорят, что под Симферополем их всех…
— Совсем не обязательно… — поспешил остановить девушку Новик, прежде чем голос её сорвался на всхлипывание. — Их и в Германию отправляют, работать.
— А потом меня Мария Васильевна, можно сказать, подобрала. Я в доме тети Риммы пряталась, долго, пошла на базар, что-нибудь на еду поменять, тетя Римма у нас библиофил… была, так я Петрарку, издание Беликова 1830 года, хотела на хлеб и яйца… — подняв влажные глаза, виновато улыбнулась Настя. — Представляешь, Петрарка… кому он сейчас нужен?
— Ну, разве что мне, — не поднимая головы, но так же с улыбкой вставила «баба Маша» из-за спины Новика, разливая круто, докрасна, заваренный чай в сервизные чашки.
— Мария Васильевна такая добрая, она меня пожалела…
— Да не я, — подняла спокойный, чуть ироничный, взгляд на Сашу так называемая «баба Маша», которую так назвать, он уже ни за что не решился бы. — Не я, Надя… То есть Настя, конечно… — поправилась она, вновь сосредоточившись на нехитрой чайной церемонии. — А те недалёкие базарные тетки, что не захотели библиографическую редкость менять на заурядные куриные яйца. Это они сказали мне, что в дом вашей тётушки собирается вселиться румынский офицер. Представления не имею, откуда это им стало известно… — пожала Мария плечами. — Но уже вечером дом вашей тетушки, действительно, был занят каким-то румынским полковником.
— Представляешь, что было бы, если бы Мария Васильевна меня не забрала к себе? — теснее, будто прячась от внезапно набежавшего холода, прижалась к груди Новика Настя.
— Через неделю ты бы приняла румынского полковника, как минимум, в пионеры… — криво усмехнулся Саша, гладя её непослушные чёрные вихры.
— Дурак! — боднула его в ключицу Настя. — Я б его убила…
— В любом случае ему не повезло… Спасибо вам! — будто спохватившись, поблагодарил Саша вдогонку Марию, расставлявшую чашки уже с другой стороны стола, перед насупленным Колькой Царём и его «конвоирами», усевшимися с обеих сторон.
— Так… — сумрачно посмотрел на зачарованную парочку исподлобья Яков Осипович. — Харе тут сопли разводить. А то я ещё расплачусь, чего доброго. Значит, решим так… — Он встал из-за стола и, развернувшись, не без интереса уставился на плотный бюст радистки Аси. — Рация, насколько я понимаю, у вас есть. И аккумуляторы полные… — сделал он двусмысленный вывод из этого осмотра.
— Ну, уж пополнее, чем у вас в отряде… — хмыкнула девушка.
— Как жрём, такие и аккумуляторы! — блеснул бесовскими искорками Яков Осипович.
— И я свои не марципанами наела, — огрызнулась Ася, но довольно легкомысленно, облизнув выступающий рядок «жениховских» зубов.
— Соблюдайте субординацию, сержант, — хмыкнул лейтенант-партизан, заметив краем глаза недовольное шевеление Кольки Царя. — Насколько я понимаю, полковник Гурджава в курсе вашей операции…
Лейтенант Новик, не глядя, кивнул через плечо, по-прежнему держа Настю в руках, словно там, в бесконечно далёком теперь, «до войны», у эстрадной раковины Ялтинской набережной, где играет духовой оркестр пароходства и пахнет дымком от павильона шашлычной. Пахнет морем, её духами, её волосами, в которые он так любил запустить пальцы. «Ну, что за обезьянья любовь!» — смеялась она заливисто…
— Так что мы сейчас свяжемся, правда… товарищ старший сержант? — оглянувшись на Асю, продолжал Яков Осипович, очевидно, раздражённый невниманием Новика к своей персоне. — И выясним, чего это ради героическому Краснознамённому флоту, разведштабу понадобилось привлекать вот это вот… Краснопёрое, да ещё чувствительное донельзя… — пренебрежительно мотнул он головой назад, в сторону Новика.
Верный Колька Царь вновь шевельнулся привстать с табурета и наверняка с достойной отповедью. Но его, также вновь, остановила широкая ладонь старшего матроса, очевидно, скучавшего, опершись подбородком на круглый магазин ППШ установленного между бёдер.
— Ты не кипишуй, браток, — примирительно сказал старший матрос. — Лейтенант у нас, как говорил Юрий Михайлович: «Рожден был хватом, слуга Царю…» и всё такое. Героический мужик. Но вот краснопёрых на дух не выносит, и есть у него для этого все основания.
— Это ж какие такие основания? — проворчал Колька, покосившись на солидного и, очевидно, уважаемого матроса, глядишь ещё, Императорского флота…
— Особистская любовь к окруженцам, — спокойно ответил тот.
— Ну, так драпать не надо было! — буркнул Колька.
— А он и не драпал, — в той же флегматической манере произнёс старый матрос. — Он ребят своих из окружения выводил через линию фронта, а их всех положили подчистую…
Колька Царь на минуту задумался, вопросительно вскинув бровь.
— Ну, как знаешь… — сдался наконец Колька. — Я с этим сухопутным столько раз в «полундру» ходил, что отдал бы ему свою тельняшку…
— Это хорошо, — одобрительно пригладил старорежимные боцманские усы матрос. — Значит, споются. Погрызутся… И споются.
…Юра Кулик, остававшийся всё это время, по гражданскому выражению, «на шухере», в очередной раз выглянул из подворотни, самую малость высунувшись за ржавую створку ворот, почему-то единственную. Оконце керосиновой лавки безжизненно чернело на фоне выбеленной лунным светом стены, словно прорубь на снегу, в которой вот уже час, как бесследно канула его разведгруппа. И на улице даже кошка не прошмыгнёт. Тихо…
«Что-то переговоры неприлично затягиваются… — зевнул в кулак Юра, присаживаясь на корточки. — Хотя, что там переговаривать? Могут помочь — пошли, займёмся. Нет — пошли куда подальше…»
Он, повозившись, вынул из кармана штанов кожаный кисет, куда предусмотрительно накрошил перед выходом пайковых «Красноармейских» — «конспирация, батенька, конспирация!», такая мятая пачка у каждого второго красного бойца найдётся. И буквально на мгновение сосредоточился на склеивании языком «козьей ножки». В следующий миг электрическим током дёрнуло корни волос ото лба, голова его резко запрокинулась и, словно в мимолётном утреннем полусне, Юра увидел лунный отблеск стали. Рвущую боль в горле он ни прочувствовать, ни осознать не успел — провалился в глухой, без видений и внутренних голосов, сон; в блаженное беспамятство после долгой изнуряющей усталости всех последних лет, начиная с детской голодухи 20-х…
Ознакомительная версия.
