— Не курите, пожалуйста, — попросил меня собеседник, забывший представиться.
— Я уж как-нибудь покурю, а то как-то неловко себя чувствую.
В воздухе просто витает недоверие к моим показаниям.
— И что же насчет экспертизы?
— Здесь много написано, вкратце не могли бы пояснить?
— На останках сумки обнаружены следы бензина, масла растительного, селитры, алюминиевой крошки-порошка, батареек — предположительно все перечисленное являлось составляющим СВУ[2].
— Интересная гипотеза, только ко мне она не имеет никакого отношения. Там были вещи?
— Да, спортивный костюм, нательное нижнее белье и еще бритвенные принадлежности.
— Вот последние — это мое, а все ранее перечисленное — увы, мимо.
— А как вы можете пояснить, что человек открыл вашу сумку и взорвался, сгорел?
— Этого я объяснить не могу, зато могу объяснить другое. Он пытался заложить в мою сумку СВУ, но что-то не получилось, и устройство сработало у него в руках. Видимо, он хотел меня убить. Другого разумного объяснения у меня нет. На остатках емкостей, где были масло, бензин, на батарейках есть отпечатки моих пальцев?
— Все сгорело, и вы это прекрасно знаете!
— Ну вот видите.
— В вашей куртке обнаружены следы ношения валюты. Газоанализатор и спектральный анализ показывают, что у вас там хранились значительные суммы валюты, предположительно доллары. Это так?
— Именно. Я об этом информацию никогда не скрывал. Там был миллион долларов. Его я передал похитителям за Рабиновича. Рабиновича я хотел передать в ваши руки. Но не получилось. В частности, по вашей вине тоже.
— Ты долго будешь еще ваньку валять?! — послышался голос за спиной.
А вот и «злой» следователь. Классический вариант. Тут и до физического насилия недалеко.
— А что мне валять? — я вскочил на ноги и развернулся к «злому». — Вы операцию прое… шпиона упустили, «лимон» гринов прое… банду, что работала в станице — прое… одним словом, все — прое… а из меня хотите крайнего, козла отпущения сделать!
— Вот вам так пятьдесят процентов, — я сделал характерный жест рукой, согнутой в локте, — а вот так сто процентов! — Левая рука вытянута, кисть правой — на плече левой.
— Ты руками не маши, а то мы тебе их быстро обломаем.
— Значит так, ребята, — я посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Ничего нового у вас для меня нет, а у меня для вас. На полиграфе вы меня укатали. Занимайтесь расшифровкой записей. Будут вопросы — зададите, а сейчас я устал как собака. Дайте команду — пусть меня отвезут.
— Я сам тебя отвезу, — почти дружелюбно сказал «злой».
Мы поехали вдвоем. Но поехали не в ту сторону, куда меня возили вчера. Меня начали терзать смутные подозрения. Остановились возле огромного серого здания. Во всех городах и во всех странах — это тюрьма.
— Ну что, страшно? — он смотрел на меня с плотоядной улыбкой.
— Страшно. Тебе доставляет наслаждение смотреть на страх человеческий? Наверное, в детстве любил убивать животных?
— Еще слово — и я тебя упеку туда.
— Молчу. Считай, что я сильно испуган. Что дальше будешь делать?
Я на самом деле испугался. Очень испугался.
— Ничего, — он почему-то обиделся, откинулся на сиденье, так молча мы просидели в машине еще минут пятнадцать, я выкурил две сигареты. Потом он завел мотор и также молча отвез меня на квартиру.
9.
Первым делом я принял ванну. Долго плескался. Казалось, что тот гель, которым мне смазывали руки, живот, голову въелся в меня намертво, а также, что сам я пропитался запахом страха. Я ожесточенно терся, скреб кожу ногтями. Дверь в ванную охранники оставили полуоткрытой, сидели на стуле и вдвоем разгадывали кроссворд.
Потом в сопровождении охраны я сходил в магазин, и на те деньги, которые мне оставили, купил две бутылки крепленного красного вина местного разлива. Не выдержал, хоть и говорил себе, что не буду пить до конца операции, но эта поездка к тюрьме выбила меня из колеи.
Тут даже если и сдам Рабиновича, это меня уже не спасет. М-да, ситуация. Будем ждать. Охрана вежливо отказалась от выпивки. Теперь мне нужно напиться и разыграть нервный срыв.
Играть было не так уж и сложно, я и так за последние дни был на грани его. Алкоголь лишь ускорил выход эмоций наружу. Я пьяно бил себя кулаком в грудь и кричал, что я свой, и что начальники моей охраны козлы. Что они забоялись пойти на чеченскую территорию, всего на пару километров, чтобы захватить шпиона и пару-тройку духов на память. А теперь я буду крайним. А ведь свой! Я служил таким же опером, воевал в Чечне!
Охрана молчала. Я-то знал, что квартира «пишется», и завтра все будет доложено руководству несколькими подробными рапортами и справками.
На следующий день меня никуда не водили, я был предоставлен сам себе, после завтрака попросил отвезти меня в парикмахерскую, купил несколько местных газет, пару дешевых детективов.
Во всех местных газетах было опубликовано сообщение пресс-группы местного Управления ФСБ. В нем говорилось, что такого-то числа в районе станицы Красново была пресечена попытка прорыва банды с территории Чеченской Республики. В результате перестрелки двое из нападавших были убиты. Прорыв был предотвращен в результате реализации полученной ранее оперативной информации, также в станице ликвидированы пособники чеченских бандитов. Ни про меня, ни про Рабиновича ни слова. Это добрый знак. Если сообщили общественности о победах, это уже славно, очень славно. Есть шанс, что меня оставят в покое.
На следующий день меня вновь отвезли в Управление. В течении часа расспрашивали про мелочи при обмене. Я добросовестно пересказал в сотый раз. Потом набрался наглости и спросил:
— Что с полиграфом?
— Тебе интересно?
— Интересно, не был никогда под техникой.
— Ничего, еще раз попадешься — будешь всю жизнь жить на больничной койке под проводами, — мрачно пообещали они мне.
Я сам люблю черный юмор, но почему-то в тот момент я им поверил.
Через час вернули сумку с фотоаппаратом, документы, личные вещи. Охрана проводила на вокзал, под пристальным наблюдением взял билет до Краснодара. Снова вагон спальный, тут я не поскупился. Свобода, бля, свобода! Свобода! Я могу спокойно передвигаться по стране! Свобода! Ах, как дышится, как дышится! Свобода!
Я сунул проводнице купюру, чтобы соседей не подсаживала. Хоть и не было наплыва пассажиров, не сезон, но хочется мне комфортно покататься.
Бригада наружного наблюдения ехала в соседнем вагоне, а может и в этом. Еще минимум год будут за мной наблюдать. И в плане наружного наблюдения и в плане оперативного наблюдения. Дело мое перешлют по месту жительства, теперь даже переход улицы в неположенном месте будут фиксировать, а затем анализировать, а не подавал ли я кому-нибудь знак тайный. Сам занимался этим онанизмом не один год. Но все это будет потом, все потом, а сейчас — свобода!
Я валялся на постели и смотрел в потолок. Теперь надо вытаскивать Рабиновича. Наружка будет меня «пасти» до тех пор, пока не выведу их на этого еврея. Усыпить бдительность наружки, сделать так, чтобы они поверили, что я пай-мальчик, не получится, для этого необходимо год-три. Их у меня нет. А это значит, что надо делать рывок. Большой рывок, большой отрыв. Значит так, в вагон-ресторан.
Там я поужинал плотненько, выпил сто пятьдесят водочки. Тут же сидела девочка-нимфеточка. Я рассказал пару историй, представился корреспондентом. Оказалось студенткой второго курса. Я осведомился, есть ли ей восемнадцать. Совершеннолетняя. Это уже приятно. Хоть не обвинят, что я пытался изнасиловать, или изнасиловал малолетнюю. А также хочется надеяться, что она не клофелинщица. Пуганая ворона куста боится.
Я угостил даму ужином, вино она тоже любит, и от водочки не отказывается. Наши люди!
Потом мы проследовали в мое купе. Когда шли, я изображал, что изрядно выпил. Девчонку тоже штормило. Кстати, звали ее Ангелиной. Одно их моих любимых имен. Что это — простое совпадение, или продолжение игры моих бывших? В паспорт к девочке не заглянешь.
Пробыли мы у меня в купе до полуночи, потом я вежливо ее выпроводил. Все было хорошо, и мне и ей понравилось. Думаю, тому, кто слушал — тоже. Одежда была нашпигована «жуками». Одного я нашел просто пальцами, когда ощупывал ворот куртки. Не мог же я просто уничтожить одежду!
Я запомнил расписание. Через пятнадцать минут станция. Стоим минуту. Курить на перрон пассажиры выходить не будут. Значит — рывок. Работаем, Алексей, работаем!
Пьяной походкой с плотоядной улыбкой довольного самца иду умываться. Все порядочные граждане уже спят. А соседям, наверное, порядком надоели кошачьи вопли Ангелины и мое громкое сопение.
В нерабочем тамбуре никого. Покурил, умылся, лицо холодной водой сполоснул. Быстро в купе. Оделся. Проводнице — денежку в лапу. Тихо. Никому ни слова, не видела, где вышел. Слабая надежда, что она уже не проинструктирована. Конечно, хотелось бы на полном ходу выскочить из поезда, кубарем под откос, потом встать и уходить от погони. Но это не по мне. Не обучен.
