лап медведеобразных бодигардов, голосит навзрыд:
— Да за что, родимые? За кипятком шел! Не знал, что тута нельзя! Ну что за беда! Пустите! О, Господь бог мой! Неужели никто не поможет сыну вдовы?..
Троцкий, уже добравшийся со свитой до светлого пятна от фонаря, болтающегося над входом в вокзал, при этих словах мужика вдруг резко останавливается. На него сзади налетает охранник. Лев Давыдович его отшвыривает и быстро идет к солдатам, которые волокут несчастного в сторону пакгаузов.
— Отпустите его!
Охранники, впав в полное недоумение — зачем одному из вождей революции понадобилась эта мразь — отпускают воняющего овчиной простолюдина. Тот лезет в сугроб искать чайник:
— Вот куда наподдали инвентарь? Он же казенный! Спасибо, товарищ! Я больше сюда ни ногой, богом клянусь! И товарищем Лениным тоже!
Троцкий берет его за рукав:
— Пошли, кипятку дам.
Он поднимается по металлическим ступенькам в свой личный вагон, охающий мужик с чайни-ком — за ним, следом в тамбур лезет дезориентированная охрана.
Пройдя тамбур, Троцкий жестом отсылает своих стражей и, оглянувшись, отпирает ключом дверь одного из купе. Впускает вовнутрь мужика, заходит сам и закрывается изнутри. Гость уверенно располагается за столом, пристроив на него закопченный чайник. Троцкий присаживается напротив, снимает фуражку, протирает запотевшие стекла пенсне.
— Ну и охрана у вас, чисто звери, — вполголоса говорит мужик. — Лев Давидович, велено дословно передать следующее. Нам безразличен образ жизни, который вы ведете. Имеется в виду насаждаемый вами культ вашей персоны, насильственный сгон публики для торжественных встреч по городам и весям, закрытые банкеты, личный бронепоезд с баней и девочками и прочие замашки русского Бонапарта с африканскими манерами. Это — ваш выбор, но наше общее дело от этого пострадать не должно ни в малейшей степени. Поэтому живите, сообразуясь с этим условием…
Троцкий с окаменевшим лицом кивает.
— Второе. Война с Германией должна быть закончена как можно быстрее, и на любых условиях, какими бы дикими эти условия вашим патриотам ни казались. Скоро вы возглавите наркомат по военным и морским делам….
Троцкий взвивается:
— Да я ни в стратегии, ни в тактике!..
— Оно вам и ни к чему. Главное — чтобы вы нашей стратегии придерживались. При формировании Красной Армии активнее привлекайте опытных царских офицеров. Убеждайте, покупайте, запугивайте. Делайте, что хотите, но перетягивайте их на свою сторону. Ибо ваше бандитское вооруженное сборище — это не армия. А она непременно понадобится: сопротивление уходящего в небытие государства неизбежно.
И третье. Несмотря на организованный вами грабеж музеев и храмов с продажей ценностей за границей и переводом денег на личные счета в Скандинавии, мы свои финансовые обязательства перед вами выполняем, и будем выполнять впредь. Всё…
Мужик вздыхает, натягивает на голову треух и обнимает обеими руками чайник:
— Ну, так где у вас кипяток-то, господин хороший?
* * *
Похороны красного командира — это всегда не столько сакральное действие, сколько пропагандистское. Ну а если на прощание с павшим товарищем прибыл нарком Троцкий — это уже мероприятие.
Вокруг свежевырытой могилы, рядом с которой стоит обитый кумачом гроб с буденовкой на крышке, — два десятка командиров. Два солдата сноровисто кладут на земляной холм деревянный щит, на него входит Троцкий в начищенных сапогах и кожанке.
— Товарищи командиры! Мы прощаемся с нашим преданным товарищем, настоящим соколом революции. Враг показал нам свое мурло, товарищи, но у нас есть, чем ответить!
Троцкий впадает в ораторский раж, не забывая, впрочем, поглядывать на командирские часы:
— Сегодня выбор предельно прост: или республика, или война с немцами непонятно за что. Владимир Ильич со мной в этом согласен. С неприятелем заключено перемирие, огонь не открывать ни при каких обстоятельствах! На провокации не поддаваться! В Бресте готовится мирный договор. Но это не значит, что вы будете в штабах штаны протирать. Красный командир всегда на острие революции! Мировой пожар только разгорается! А пока — тотальная дисциплина, товарищи! Одним из важнейших принципов воспитания нашей армии является неоставление без наказания ни одного проступка! Репрессии должны следовать немедленно! В этом — залог побед новой рабоче-крестьянской армии! Прощай, Степан (поправляет буденовку на крышке гроба), твою жизнь оборвала подлая пуля, но мы отомстим так, что классовый враг захлебнется своей кровью!..
Гроб опускают в могилу, пять красноармейцев поднимают винтовки для салюта и глядят на Троцкого, ожидая команды. Тот достает из деревянной кобуры маузер, пытается взвести курок — не получается. Сует его ближайшему командиру, тот взводит оружие. Троцкий ожесточенно палит, тыча стволом маузера в серое зимнее небо.
Один офицер шепчет на ухо другому:
— Говорят, он сам его и пристрелил — за невыполнение приказа отступать.
— Молчи! Видел, какой он орден придумал? Красное знамя, и звезда перевернутая. Бесовщина, точно тебе говорю! Так что молчи лучше в тряпку…
* * *
В марсельском порту в декабре 1918 года стоял под погрузкой последний пароход, увозивший на родину воинов Русского Легиона Чести. Тех, что прославили во Франции русское оружие, уцелев в мясорубке германских атак на севере у Амьена, в июльском месиве в лесах у Виллэр-Котэрэ, в сентябрьской бойне в Суассоне.
На пирсе ротмистр Гуляков, капитан Мартынов и подпоручик Курилло мрачно наблюдают за тем, как по трапу на борт поднимаются солдаты, нагруженные тюками, ящиками и прочим скарбом.
Интеллигентный Мартынов сплюнул:
— Позор. Стадо. Не воинство — мешочники. И посмотрите, какой хлам волокут: кофейники, утюги…
— А вы, капитан, хотите, чтобы они отсюда Фонтенеля и де Севиньи повезли? — смеется Курилло, рассовывая по карманам пистолетные патроны. — Да, в Новороссийске со стыда будем гореть. Если, конечно, там еще есть, кому нас встречать…
Мартынов витиевато ругается, заставив собеседников взглянуть на него с высшей степенью удивления. Капитан негодует:
— И ведь… ничего не поделаешь. Нас трое, а их больше сотни. Дожили…
Гуляков играет желваками, но не ругается, а добавляет в эмоциональную беседу рационализма:
— Господа, нам надо держаться плотнее. Друг друга из вида ни в коем случае не выпускать…
Они последними поднимаются по трапу, в рубке дают сигнал к отходу. Офицеры спускаются в отведенную им каюту, скидывают кители, садятся к столу, вытягивая ноги, гудящие после 20-километрового перехода к порту. Без особого настроения распечатывают бутылку коньяка, выпивают по рюмке. Гуляков откидывает от стены кровать:
— Я вздремну, пожалуй. Господа, если что, не жалеть, будить немедля…
Ложится на спину, кладет под голову ладони, закрывает глаза. Но сон, как часто бывает, когда мозг перегружен переживаниями, не идет. Перед его взором проходит чередой калейдоскоп картинок: Александра с круглыми от страха глазами, семенящая за ним по полю среди свиста пуль, она
