Военные ВСУ которые?
— Нет, — крутит головой Назар. — Не. Знаете, как я их называю?
— Ну?
— Фашисты. Это не люди, это нелюди. Это нечисть. Конченые! — рассказывает взахлёб Назар.
— А что они такого творили? — интересуюсь.
— На гуманитарке, когда люди стояли, те им говорили: а ну-ка быстро говорите: «Слава Украине», — вступает скромный Андрей, но бойкий Назар его тут же перебивает:
— Сказали: пока мы тут, вы будете живы. Когда мы будем уходить, мы все сровняем с землей.
— Они еще говорили… — снова берет слово Андрей. — Когда продукты в магазин хотели завезти, на блокпосте, что в Приволье живут только алкоголики и наркоманы.
— Они еще в парке пили, в воздух стреляли, — Назар выкладывает весь компромат на вэсэушников.
Сперва показалось, что мальчишки рисуются перед телекамерой, приукрашивают, но уже через полчаса, повстречав целую группу привольнянок разного возраста, я развеял все сомнения.
— Люди приезжают на родник, брать воду, они подъезжают и с автомата тю-тю-тю! — рассказывает женщина.
— Так, а зачем, какой смысл?? — не понимаю я.
— Хех! Зачем! Они нам сразу сказали, открыто: мы вас не защищать пришли, а убивать! Зныщать.
— Еще бы день, один день и всё! — добавляет вторая дама. — Наши понтоны кинули и быстро переправились. Если б не успели, нас бы тут не было. Нас бы сровняли с землей. Нет, были там и люди. Приходят на колонку за водой, мы их пропускаем, конечно. Они: нет, мы в очереди. А потом подъехали в машине четверо и давай в воздух стрелять. А эти бойцы по ним в ответ. Те в машину и тикать. Так эти парни по ним стреляли, пока за поворот не скрылись.
Покидаем это лобное место, женщины напоследок говорят:
— Теперь вот спокойно живем. Главное, побыстрее бы свет дали и воду. И, конечно, работу. Пока мы все безработные.
Мы наконец подъезжаем к школе, которую местные называют проклятой. Обитель зла, логово «Торнадо», самой жестокой украинской добровольческой группировки. Я уже был на их бывшей базе в городе Счастье. В Приволье была их следующая, она же последняя база. Они промышляли мародерством, пытками и изнасилованиями в мирных городах Донбасса. Да так рьяно, что сами же украинские власти признали их преступниками, посадили в тюрьму. Но даже спустя 7 лет жители боятся мести «торнадовцев» и закрывают лица во время съёмки.
— Вы боитесь до сих пор? — спрашиваю семью в проезжающей мимо школы машине.
— Конечно. Мало ли что, — отвечает женщина на заднем сиденье, прикрывая лицо ладонью. — У одной сына забрали, издевались, и где он — не знает никто. Люди пропадали. Шахтеры идут на работу, что-то не понравилось — отлупили.
После «Торнадо» здесь стоял «Азов», потом просто вэсэушники. Внутри школы много брошенных вещей, рунические надписи на стенах и свастики. В коридорах замечаю несколько торнадовских граффити. Их трафаретный автограф соседствует с нарисованной от руки эмблемой «азовцев».
В этой школе есть подземные помещения. В них отморозки держали и пытали людей — всё это отражено в уголовных делах, на кадрах следственных экспериментов с жертвами глумлений. А какие ещё кошмарные тайны хранят эти мрачные подвалы, страшно даже представить. Бог им судья, как говорят. Ведь из тюрем Зеленский этих мразей выпустил. Чтобы наводили жути в медиапространстве во время СВО. Ведь на информационную войну Украина сделала большую ставку.
Всё, хватит. Покидаю эти недобрые подземелья. Хочется надышаться свежим и тёплым ветром Приволья. Поднимаюсь на террикон близ привольнянского плацдарма. И рассуждаю вслух:
— Говорят, к вере путь должен быть тернист, тяжёл и долог. Поднимаюсь на гору, точнее террикон, на Донбассе их очень много. Это искусственная насыпь из отработанных шахтных пород. И вот на таких возвышенностях, горах, часто можно было увидеть православный крест. Как тут. Я хоть и являюсь крещеным, но считал себя иногда атеистом, иногда агностиком. Но прибегал к вере, когда уж совсем было тяжело на душе, и я просто не знал какого-то другого пути и уповал на Бога.
Я уже поднялся на самую вершину террикона, снимаю на телефон потрясающую панораму. Но никогда камера не передаст тех чувств, которые испытывает человек, стоящий на такой возвышенности. Это очень впечатляет. И подобные высоты не должны существовать для того, чтобы отсюда убивали людей. Пусть лучше здесь на закате сидят влюбленные и любуются этой красотой. Make love, not war.
Спустя неделю после освобождения Лисичанск оживает. С удивлением замечаем, что у рынка вдруг зашумел торг. Так быстро! Пытаюсь найти дядю Серёжу. Оператор снимает торговлю. Стоят несколько лотков. У одного из них женщина неопределенного возраста в кричащей красной блузке и очками на носу торгует сигаретами, консервами, какой-то бытовой химией. Мужчина покупает для супруги краску для волос. Выбор невелик. В наличии всего два вида. Продавщица смотрит на две коробочки, словно в первый раз, читает:
— Черная. Вот, смотри. Что еще тут.
— Мне черную и надо, всё, — говорит мужчина и протягивает деньги. Гривны, не самую большую купюру.
— Я это не беру, — безапелляционно заявляет предприниматель. — Куда хотите везите это…
— Куда? — удивляется мужчина.
Но торговка неумолима:
— Не знаю. Власти нету, ничего нету… А что это вы снимаете? — женщина в красном вдруг заметила нашу уже несколько минут снимающую камеру и не на шутку встревожилась.
— А чем торгуете, расскажите? — дружелюбно интересуюсь я.
— Так! Что за снятие! Мне хлеба привезите, меня снимать не нужно, — одной рукой она отмахивается от камеры, второй — прячет в декольте пачку денег. — Мне привезите хлеба, воды, и вот тогда будете снимать. Всё, до свидания!
Взбесившуюся ни с того ни с сего торговку пытается урезонить невесть откуда взявшийся дядя Серёжа:
— Юля, — увещевает он.
— Отстань! — отбрила она старого дворника.
Я почему-то подумал, что, может, её товар имеет не совсем законное происхождение. Иначе чего она так взбунтовалась внезапно? Магазинов и складов со сбежавшими на Украину владельцами полно, за всеми желающими поживиться не уследишь… А может, просто сниматься без макияжа не любит, женщина всё же.
Перехожу к другим первым ласточкам лисичанской торговли. Более доброжелательным к гостям из России.
— Петрушка, укроп, смородина. Малинка была в баночках. Со своего огорода, — рассказывает об ассортименте другая женщина. — Под бомбежками растили всё.
У одной из школ по-прежнему собираются люди. Но не для того, чтобы прятаться в бомбоубежищах — это уже в прошлом. Дожидаются гуманитарной помощи от военных ЛНР и обсуждают наболевшее.
— В мою квартиру боюсь заглядывать. А вдруг там растяжка, — говорит лисичанка сидящей рядом подруге.
— С продуктами вот проблема, — говорит вторая. — Гуманитарной помощью от бойцов наших и спасаемся. Но
