Сара Марголис - Подруги

Наступали ранние зимние сумерки. День выдался ветреный, но ясный, сумерки были прозрачными, голубыми. Голубым пуховым платком покрыл снег покатую крышу заводского корпуса. Маленький, крикливый паровозик, похожий на одноглазую зверушку, бежал по узким рельсам.

В просторном цехе было чисто, как в операционном зале. Пол, станки, инструменты в открытых шкапчиках — все сверкало.

«Им бы белые халаты, — невольно подумала Кира о работницах, что стояли у станков. — Впрочем, и так подходяще».

На женщинах были складные черные комбинезоны; многие по-мужски подпоясались широкими ремнями.

Сопровождавший Киру инженер рассказывал ей об этих женщинах. Они с упорством постигали искусство повелевать умным и сложным станком.

— Вот у тех окон, видите, работает лучший наш токарь, — сказал инженер. — Вам интересно будет познакомиться…

Он увлек Юру в конец цеха, туда, где, не замечая их, глубоко уйдя в работу, склонилась над чертежом молодая женщина.

Кира подошла ближе. Она увидела белоснежный воротник, резко выделяющийся на черной материи комбинезона, мягкий профиль, чуть выпуклые глаза.

Она облокотилась о тумбочку и заглянула в эти глаза. Несколько секунд женщины молча смотрели друг другу в лицо потом, без слов, крепко обнялись.

Их дружбе было не меньше десятка лет. Она неизменно питалась искренностью, и это делало ее живучей, крепкой.

Когда люди долго бывают вместе, они большей частью приедаются один другому. Эти — составляли исключение. Их всегда тянуло друг к другу, таких не схожих, казалось бы, женщин.

У Киры были озорные, темнокарие глаза. У Зои синие, мечтательные. Кира была худощавой, крепкой, с угловатыми плечами и гордой походкой спортсменки. Движения Зои были плавными, округленными. Она носила длинные, пышные волосы. Кира — по мальчишечьи короткие вихры.

Зоя любила Пушкина, Кира — Маяковского. Обе — и того и другого. Дружба их пережила немало испытаний. Когда Зоя полюбила своего парня и уехала к нему, Кира почувствовала огромное, непривычное одиночество. Но через несколько дней пришло письмо: «Люблю его до невозможности»… Эпиграфом к этому письму стояли величавые строки Руставелли:

Кира повеселела. Письма были частыми, счастливыми. Однако, порою Зоя задумчиво размышляла в них о всяких житейских делах.

Потом они снова жили в одном городе. Работали, учились, мужали, мужала и дружба, внешне сдержанная, лишенная сентиментов, необходимая им, как необходимы человеку воздух, еда, свет. Когда Зоя готовила к концерту новую вещь, первой слушала ее Кира. И Артем не обижался. Свежую, с едва просохшими чернилами статью, тащила Кира к своей пианистке. Были и споры, порою очень резкие; длинные, интересные разговоры.

Они расстались за несколько дней до воины, когда Кира уехала в свою очередную командировку.

Их теплый зеленый город в первые же дни войны пережил жесточайшие бомбежки. Уезжая на фронт, Артем взял с жены слово, что она увезет ребят в деревню. Ей не удалось собрать вещи, списаться с друзьями, что жили в деревне. Враг выгнал их из дому — город пылал. Она, задыхаясь от дыма, — Мишук на руках, семилетний Димка держится за юбку, — пробиралась через нагромождения развалин, бежала по горящей траве, горящей земле.

Выли фугасные бомбы, пулеметы заливались сухими трелями, надсадно гудели в небе пропеллеры. Самолеты не видны были из-за дыма, окутавшего город. Зоя готова была упасть от изнеможения, когда ее нагнал маленький, лягушечьей расцветки «пикап». Машина остановилась.

— Эй, товарищ! Товарищ с детьми! — кричали из машины. Зоя подошла. — Садитесь, довезем до станции, там эшелон формируется.

Мишук играл с военными; Димка, закопченный, измученный, прижался к матери.

Хороша была эта быстрая езда в машине по тенистой дороге. Зоя забылась на минуту. Но димкины волосенки пахли гарью, и ей снова стало страшно. Куда же едет она с полуодетыми, голодными детьми?

Она нащупала на сиденьи свою сумочку с деньгами, документами. Стало спокойнее. Мишук громко хохотал, и прояснялись суровые, усталые лица военных. На прощанье зоины спутники перецеловали детей, крепко пожали руку матери, пожелали ей мужества. Это было кстати. Она потеряла Артема, потеряла Киру; она впервые осталась одна. Надо было обдумать свое положение, собраться с силами, что-то решить…

Но времени, чтобы раздумывать не было. Дети хотели есть. На станции ей сказали, что эшелон отправляется часа через два. Загорелая девушка в зеленом сарафане собирала вокруг себя женщин и ребятишек, составляла какие-то списки, объясняла, кто в какой вагон должен будет сесть, выдавала талончики: на обед, на хлеб.

«Молодцы какие», — подумала Зоя о тех, кто сумел так заботливо встретить и пригреть измученных, лишившихся крова людей.

Машинист торопился увезти из прифронтовой полосы свой необычный груз. Вагоны, грохоча, подскакивали на стыках. Зоя с детьми пристроилась на открытой платформе. Сидеть на соломе было почти удобно, ребята задремали. Солнце жгло немилосердно, но ей нечем было защитить от солнца их головки. Зоя пыталась спокойно обдумать свое положение. Она узнает у начальника эшелона, куда их везут. Работать можно везде. Работы, никакой работы она не боится. Жилье им дадут, а до зимы еще далеко, она успеет приобрести самые необходимые вещи. Главное, конечно, для детей. Потом, когда выяснится ее адрес, она начнет разыскивать Артема и Киру.

Разобравшись немного в своих мыслях, Зоя почувствовала себя спокойнее. Впервые за эти сутки ей захотелось есть. Она протянула руку, чтобы достать завернутый в димину курточку хлеб, и вдруг услышала резкий гул самолета. Над эшелоном распластала крылья большая черная машина. Зоя увидела зловещую свастику и крепко прижала к груди ребячьи головки. Аэроплан летел так низко, что летчик не мог не видеть, кого везет поезд. Зоя запомнила его лицо, его улыбку… Запомнила на всю жизнь

…Гул пропеллера заглушал трескотню пулемета. Женщины заметались. Раздался отчаянный, захлебывающийся детский крик. Машинист остановил поезд.

— В лес, бежите в лес! — командовала девушка в зеленом сарафане. Зоя передала в чьи-то руки Мишука, Диму и спрыгнула с платформы. Впереди, крепко держа за руку рыженькую девочку, прихрамывая, бежала пожилая женщина.

Зоя, схватив на руки Мишука, поспешила за ней. Дима бежал рядом. Вдруг женщина упала, увлекая за собой девочку. Упало еще несколько человек.

Забился ни песке пухлый малыш в красных трусиках. Зое мучительно обожгло кисть левой руки. Она с трудом добежала до опушки и, тяжело дыша, прислонилась к шершавому стволу сосны. Димка раскинулся на траве. Мишук крепко спал у матери на груди. Он обладал способностью спать при любом шуме. Зоя бережно опустила на траву отяжелевшее, тепленькое тельце. Мишук не шевельнулся, не вздохнул. Цепенея, словно ее медленно погружали в ледяную воду, она приподняла большелобую, светловолосую головку сына. Крошечная, почти не кровоточащая ранка чернела меж слипшихся от пота шелковистых кудряшек. Глаза Мишука были прикрыты, брови сдвинуты сурово, как у взрослого.

— Артем! Артем!.. — задохнувшись, крикнула Зоя.

…Немец улетел. Люди торопливо собирали трупы, перевязывали раненых, Зоя, осунувшаяся, с окаменелым лицом, помогала здоровой рукой рыть могилку для своего мальчика. Дима всхлипывал, мать была безмолвна.

Они шли день и ночь: женщины, дети, старики. Седой мужчина бессменно нес на руках свою больную жену. Стонали раненые дети. Зою лихорадило, рана ее гноилась. Отдыхать не было времени, война настигала их. Деревни обезлюдели, народ уходил в леса, готовился к партизанской борьбе. Ребятишки, женщины гнали на восток мычащие, блеющие, хрюкающие огромные стада.

На большой станции, в преддверии известного своими заводами города, они снова присоединились к эшелону. Вдоль путей караванами тянулись вагоны с заводским оборудованием. Заводы ехали в тыл. У колонки с вкусной ледяной водой Зоя, впервые за много дней, вымыла Димку, умылась сама.

В теплушке с ними ехала большая семья: мать, дети, бабушка. Мать — полная, но очень подвижная женщина, оказалась врачом. Зое повезло, она могла бы остаться без руки. Софья Григорьевна обработала рану, сделала перевязку, и Зое стало легче.