></emphasis>
1 Кавка (чешск. ) – ворон, галка.
Остановившись на пороге, Барток поглядел вслед сумасшедшему, наблюдая, как тот вежливо раскланивался с фонарными столбами, корчил страшные рожи своему отражению в зеркальных стеклах чисто протертых витрин и лихо отдавал честь встречным прохожим. Интересно, куда теперь отправился Шама? Скорее всего, на станцию, – поглазеть на проходящие поезда и оставить утреннюю выручку в буфете. Все как всегда, когда одно утро удивительно похоже на другое, разве за исключением переменчивой погоды, новых сообщений с фронтов и неуклонно растущих цен. Впрочем, сегодня особое утро, поскольку прилетел Кавка!
– О, госпожа Осовская! – галантно раскланялся фотограф, увидев хозяйку соседней кондитерской. – Доброе утро! Не желаете сделать снимок на память об этом чудесном дне? У меня прелестная новая декорация в павильоне. Зайдете?
Чего греха таить? Встречаться с госпожой Осовской всегда приятно. И не только потому, что она владела двумя пекарнями и кондитерскими, а более всего потому, что госпожа Осовская была тридцатилетней бездетной вдовой весьма привлекательной наружности и, кажется, не без оснований позволяла Бартоку питать надежды на дальнейшее развитие их отношений.
– Пожалуй, – протянула кондитерша, томно прищурив глаза. – Вы всегда так любезны и обходительны, дорогой господин Барток, что я не могу вам отказать…
* * *
Работавший у приоткрытого окна нотариус Нерат оторвался от делового письма, приподнял голову и прислушался к голосам, доносившимся с улицы. Похоже, пройдоха Барток опять обхаживал излишне доверчивую госпожу Осовскую? И что ее только тянет к фотографу, как будто в городе больше нет ни одного приличного мужчины? Ну, к примеру, сам Нерат, чем не жених? Конечно, он был старше Бартока, не носил усов и изрядно полысел, зато его счет в банке значительно солиднее. И дом лучше, а если соединить его умение вести дела с кондитерскими и пекарнями, доставшимися вдове в наследство от покойного старого Осовски, то…
Раздраженно бросив на конторку перо, нотариус откинулся на спинку стула и засунул ладони под широкие подтяжки – черт разберет этих баб! В свое время он все достаточно ясно растолковал вдове и предложил ей руку и сердце, но она ему категорически отказала. Вот уж действительно, женская логика – отсутствие всякой логики. И ума тоже! Был бы у нее ум, разве она заводила бы флирт с Бартоком – полунемцем-полувенгром, полусловаком и еще черт знает полукем. Правда, справедливости ради надо отметить, что свое дело фотограф знал отлично и не сидел без денег даже во время войны, когда у многих финансы пришли в полное расстройство.
Поколебавшись, нотариус встал и прошел в угол комнаты, за печь. Вздыхая и кривя губы, он поднял висевший на стене коврик, когда-то купленный в лавке Аббаса, вынул специально сделанную заслонку и открыл нишу в стене, изготовленную для подслушивания разговоров фотографа с вдовой. Злорадно усмехаясь, – воркуют, голубки, не зная, что каждое их словечко становится достоянием ушей незримо присутствующего при разговоре нотариуса, – Нерат приник к нише, чувствуя, как от волнения взмокли ладони.
Бесстыжая, она там хихикает, как будто ее щекочут. А, может, так и есть на самом деле?
О, если бы он мог прибить проклятого Бартока! Но фотограф весьма крепкий мужчина и нотариусу вряд ли удалось бы с ним справиться. Проклятье! И возраст у соседа не тот, чтобы его загребли в армию, а очередь призыва его года подойдет, видимо, не скоро. Тогда он вполне успеет отправиться на фронт, оставив здесь уже не вдову Осовскую, а госпожу Барток. Глядишь, еще умудрится сделать наследничка своему фотоателье и взятым в приданое пекарням и кондитерским. И вдова хороша – трясет подолом!
Нерат резко обернулся – ему показалось, что за окном комнаты мелькнула какая-то тень.
Нет, почудилось. Это ветер шаловливо играл занавеской, пытаясь забросить ее край на разложенные на конторке бумаги…
* * *
Проводив госпожу Осовскую, Курт открыл витрину и выставил в ней фотопортрет бравого кавалерийского офицера, картинно опиравшегося на длинную саблю. Пристраивая карточку в углу, под снимками светловолосых детей в матросских костюмчиках и добропорядочных бюргеров, пожелавших запечатлеться перед отправкой на фронт, Барток грустно вздохнул – где-то сейчас лихой гусар, принесший в августе четырнадцатого года в его ателье звон шпор, бряцание сабли и хвастливые заверения в скором полном разгроме русских? На прощание он твердо обещал фотографу, что тот уже к рождеству сможет открыть новое заведение в Москве или Петербурге. Ах, как это было бы хорошо! – и Барток снова грустно вздохнул.
Однако он не привык долго предаваться бесплодным мечтаниям и потому отправился заниматься проявлением уже отснятых пластинок: клиенты должны получать заказанные снимки точно в обещанный срок.
От этих занятий его оторвал звук колокольчика на двери: в ателье пожаловал новый посетитель. Проходя в приемную через павильон, Барток бросил взгляд на часы – половина первого.
В приемной ждал высокий худой господин с седыми усами. Окинув взглядом его дорогой костюм и трость с костяным набалдашником, фотограф любезно улыбнулся:
– Чем могу быть вам полезен?
– Я хочу заказать кабинетный портрет, – сняв шляпу, глуховатым голосом произнес старик. – Непременно на бумаге с золотым обрезом. Имеете такую?
– К вашим услугам, – слегка поклонился Барток, откидывая портьеру, закрывавшую вход в съемочный павильон. – Прошу. Заказ будет готов завтра к вечеру.
– Неужели нельзя сделать раньше? – проходя в павильон и критически разглядывая его обстановку, недовольно поинтересовался клиент. Положив шляпу и трость на фальшивую лепную тумбу с вазоном искусственных цветов, он обернулся к фотографу. – Я хорошо заплачу.
– Война, – сокрушенно развел руками Барток, предлагая старику кресло, – моего помощника забрали в армию и приходится все делать самому. Не желаете взять в руки какой-нибудь предмет, книгу, например?
– Книгу? – поправив перед зеркалом галстук, переспросил старик. – Лучше ноты. Вагнера или Баха.
– Здравствуйте, Кавка, – пожал ему руку Барток. – Присаживайтесь, если хотите, можете курить. Говорите свободно: мы одни и я никого не жду.
– Спасибо, Искандер, – опускаясь в кресло, ответил Ворон. – Немного отдохнуть не мешает, на улице сущее пекло.
Устроившись напротив гостя на стуле, Барток закурил и, наблюдая, как Кавка не спеша достал портсигар, вынул из него сигару и благоговейно раскурил ее, подумал, что его соратник за прошедшие годы совершенно не изменился и все так же свято соблюдал правила конспирации. Наверняка сначала он прогулялся около ателье, проверив выставлен ли в витрине условный знак, сигнализирующий о возможности встречи и отсутствии опасности, затем вошел и, от начала до конца, сказал все нужные слова пароля. И уйдет он тщательно запутав следы, словно сбивая с толку погоню. Потом только зашифрованное газетное объявление или скрывающийся под видом контуженного словака связной Ян, сообщат Бартоку о новой встрече с Кавкой – доверенным лицом резидента разведки русского Генерального штаба в Австро-Венгрии.
Ни настоящего, ни вымышленного имени Кавки фотограф не знал. Для него он только Ворон, – старый, худой, с большим унылым носом и щеточкой седых усов. Да и кому, кроме людей на Дворцовой1 , известно истинное имя Кавки? По крайней мере, Бартоку ведать этого не положено и он никогда не проявлял ненужного любопытства.
Бессонными ночами он иногда раздумывал, владеет ли Ворон тайной провинциального фотографа Курта Бартока? Знает ли, что Барток на самом деле войсковой старшина2 Владимир Кривцов, или принимает его за обычного агента разведки, имеющего конспиративный псевдоним «Искандер»?
Впрочем, и сам Кавка может быть австрийцем, венгром или чехом, давно и прочно связанным с русской разведкой. По крайней мере, немецким, венгерским или чешским языками, он владел, как родными, причем двумя последними значительно лучше Кривцова, хотя тот постоянно старался совершенствовать свои познания. Но зачем сегодня приехал Ворон? Просто так, без важного дела, которое нельзя доверить ни шифрованному письму, ни связному он не появился бы столь неожиданно.
– Я не мог вас заранее предупредить о встрече в связи с некоторыми неприятными событиями, – выпустив густой клуб сигарного дыма, негромко начал Кавка.
– Слушаю, – подобрался Барток-Кривцов.
– Для начала возьмите вот это, – гость передал ему конверт. – Здесь деньги. При нынешней дороговизне они пригодятся.
– Благодарю, – спрятав конверт в карман, откликнулся Владимир и повторил, – слушаю вас.
></emphasis>
1 В Петербурге, на Дворцовой площади, располагался Генеральный штаб.
