— Развели канцелярию! Бить их надо, гадов! Часу жизни не давать! А мы разговорами себя тешим. Чего уставился, командир! Ждешь, пока сами, не споря, уйдем? Сиди тогда в обнимку со своим писарем!
Бугров смотрел невозмутимо, как будто обидные слова относились не к нему, а к кому-то постороннему, положение и авторитет которого ему — начальнику партизанского отряда Бугрову — были глубоко безразличны.
Илья Федосеевич Голованов, сидевший на лавке возле двери, нахмурился. Он тоже высказался за немедленное выступление, но не одобрял Петрухиной дерзости. Непорядок — на командира лаять.
— Сядь! Ты не на базаре! — строго сказал Брумис, убирая Петрухину руку с листа бумаги. — Чего раскричался? Ты за советскую власть? А мы все против? Ты пойми: у Малаева солдат вдвое больше. И пулеметы. И патронов не по пятку на винтовку...
— Зубами горло порвем! — прохрипел Петруха.
— Голову сложить и дурак может! А надо бить наверняка! Предлагаю послать в штаб Шиткинского фронта, просить подкрепления.
— Подмога не помеха, — веско вставил Голованов, — только пока шиткинцы подойдут, считай неделя, а то и все десять ден. Малаев — он тоже ждать не будет.
— А что ему делать? — возразил Брумис. — Давайте, товарищи, не будем горячку пороть. Рассудим спокойно. Если бы Малаев за собой силу знал, давно бы ударил. Три дня, как он Перфильево занял. Сидит, затаился. А до этого нигде даже дневки не делал. Ходом шел. Почему он нас не тревожит?..
— Тебя боится, — зло бросил Петруха.
— Меня, пожалуй, и не боится, а меня, тебя и всех нас — очень даже боится! Как ему нас не бояться? Каратель привык безоружных пороть и расстреливать, а в бой идти нет у него охоты. Ты сам и рассуди: за что он на смерть пойдет? За Колчака? Нужен Колчак ему, как заднице чирей...
— Ты ишо уговоришь меня, что они за советскую власть, — съязвил Петруха.
— Нет, дорогой товарищ, — серьезно и твердо сказал Брумис, — вся эта свора — лютые враги советской власти. Власть рабочих и крестьян — это мир и порядок, а им надо, чтобы войне и разрухе конца не было, чтобы можно было безнаказанно грабить, пороть и насильничать...
Денис Ширков, помощник Бугрова, — его в отряде именуют начальником штаба, — худощавый, болезненного вида человек в выцветшей солдатской гимнастерке, хмурится, покусывая кончики жидких усиков мочального цвета, и смотрит на Бугрова: пора кончать разговорчики и принимать решение.
Но Бугров не торопится обрывать спорящих: говорят о деле.
Брумиса снова перебивает Петруха Перфильев.
— Ты, конечно, человек партейный, лучше нашего все понимаешь. Одно не возьму в толк, когда же им полный укорот будет?
— Сколько у вас в деревне мужчин? — в упор спросил Брумис.
Петруха удивлен неожиданным вопросом.
— Однако, до сотни будет.
— А во всей волости? — продолжал допытываться Брумис.
— Откудова мне знать... Поди, вся тыща наберется.
— Скостим половину на престарелых, больных, искалеченных. Сколько останется? Пятьсот?
— А в отряде у нас крестьян вашей волости шестьдесят четыре человека. Остальные, видать, еще злости не накопили. Когда накопят и возьмутся, как ты, за оружие, тогда всем карателям и самому Колчаку — конец.
Петруха сплюнул и зло выматерился.
— Долго ждать!
— Не долго. К нам каждый день идут, а к Малаеву?..
Петруха снова хочет что-то возразить, но на пороге открытой двери появляется потный и запыхавшийся Азат Григорян. Пропускает вперед пожилого сутулого мужика в длинной до колен рубахе, подпоясанной сыромятным ремешком, и, вытянувшись в струнку, рапортует:
— Товарищ командир! Доставил задержанного. Разрешите вернуться в дозор?
— Погоди! — говорит Бугров. — Где задержали?
— Ково задержали? — сердито говорит мужик. — Из Перфильева я, с пакетом. Который тут начальник Бугров?
— Я Бугров.
Он встает, и теперь видно, какого он великолепного роста. Голова его приходится вровень с ликом Николая угодника, примостившегося на божнице под самым потолком избенки.
Мужик не спеша достает из-за пазухи завернутый в тряпицу пакет. Тряпицу прячет в карман штанов, пакет подает Бугрову.
— Можно идти? — напоминает Азат.
Ему, конечно, любопытно узнать, что за пакет. Но Алеха сказал, не задерживаться. Да он и сам понимает: может, этот посыльный с письмом только для отвода глаз.
— Иди, товарищ Григорян! — говорит Бугров. Передает пакет Брумису. — Читай, что там?
Брумис быстро пробегает глазами рукописный текст, говорит взволнованно:
— Товарищи, слушайте! — И читает громко, торжественно: — «Товарищу военному комиссару и начальнику отряда Красной Армии Приангарского края. Сообщаю, что село Перфильево взято мною и моими товарищами, восставшими против Сибирского контрреволюционного правительства и перешедшими на сторону Советской власти. Прошу немедленно прибыть в село Перфильево. Со мной сорок один человек. Жду вас. Привет всем товарищам вашим». Подписано: «Временно исполняющий должность начальника отряда Красной Армии военный комиссар Вепрев».
— Ах, мать твою!.. — в буйном восторге кричит Петруха Перфильев. — Теперь и Рубцов от нас не уйдет!
Брумис с веселой улыбкой хлопает Петруху по плечу.
— А ты торопился!
Но Бугров по-прежнему сосредоточенно невозмутим.
— Весной так же вот позвали нас в гости на станцию Тайшет. Изо всего отряда нашего четверо живыми ушли, — жестко говорит он. И строго спрашивает мужика: — Кто тебе пакет дал?
Мужик заметно обескуражен.
— Это начальник, стало быть, ихний... как тут прописано, Вепрев, стало быть. Отдал, значит, пакет и велел сказать, что мы, это они, то есть, офицера убили и перешли, стало быть, в Красную Армию...
— Ты сам видел убитого офицера? — все так же строго спрашивает Бугров.
Мужик поспешно мотает головой.
— Не видал. Говорили, мертвяков всех в воду покидали, — поясняет: — На высоком яру у нас село, возля самой реки... Однако, с вечера стреляли. Это я сам слышал.
— Кто стрелял? В кого?
— Не знаю. Нешто пойдешь спрашивать?.. Тем рад, что не тебя стреляли. По нонешним временам дела такие, вечером ляжешь живой, утром проснешься мертвый.
— Перфильев! — приказывает Бугров Петрухе. — Скажи часовому, чтобы присмотрел за ним.
Мужик встревожен.
— Товарищи командиры! Да вить я...
— Шагай, шагай, отец, — говорит Петруха. — Разберемся. Не виноват — не тронут.
Когда Петруха возвращается в избу, Бугров говорит, обращаясь сразу ко всем.
— Теперь надо решать.
— Ежели не мешкать, засветло дойдем в Перфильеву, — быстро отвечает Петруха.
Для него вопрос решен.
Денис Ширков, поджав тонкие губы, качает головой:
— Темное дело.
— Всем отрядом нельзя, — спокойно, но веско произносит Голованов. — Не разведав броду, не суйся в воду.
— Правильно, Иван Федосеевич, — подтверждает Бугров. — Пошлем в разведку. Двоих будет достаточно.
— Парламентеров, — уточняет Ширков. — Посмотрят на этого Вепрева, чем он дышит, и договорятся о встрече отрядов.
— Ловко у вас получается! — возмущается Петруха. — Всем отрядом боязно, а двоим можно. Это значит, волку в зубы! Кто же это пойдет?
— Я пойду, — говорит Брумис.
Пристально смотрит на Петруху и добавляет:
— И ты!
Петруха смотрит на него исподлобья.
— Разве твоя и моя жизнь дороже, чем жизни сотни товарищей! — говорит Брумис.
— Эх, язви твою душу! Против тебя рази выспоришь!..
— Других предложений нет? — спрашивает Бугров. — Пиши себе мандат, Владимир Яныч!
Петруха достает из кармана штанов круглую гранату-лимонку, подбрасывает на ладони.
— Еще бы парочку. Случаем, неустойка — всех к богу в рай!
— Оружие не берем, — говорит Брумис. — Не за тем идем.
Отстегивает кобуру нагана и кладет на стол.
— Точно, — подтверждает Бугров. — Оружие оставить!
Брумиса и Петруху провожает весь отряд.
Мужик, доставивший пакет, первым ступает в лодку.
— Грести-то кто может из вас?
— Не лыком шиты, — отвечает Петруха.
Мужик берет весло и садится в корму. Петруха садится в греби. Брумису остается место в носу лодки.
Загруженную лодку не стронуть с места.
Бородатый партизан, стоящий ближе всех, подходит, берется за нос.
Заметив на руке Брумиса подаренные Вагановым часы, говорит:
— Ты, друг, может, и не вернешься. Оставь нам часы.
— Где у тебя совесть! — попрекает Петруха.
Но Брумис, промедлив всего одно мгновение, — дорогой подарок, память о товарище! — снимает часы, отдает бородатому.
— Он прав, — говорит Брумис Петрухе, — в отряде часы нужны.
Петруха гребет размашисто и сильно. С каждым ударом весел лодка рывком подается вперед.
— Греби не сломай! — остерегает мужик.
