— Следовательно, какой в конечном итоге мы сделаем вывод?..
Иван задумался, но Подгорбунский поторопил его:
— Ну, чего молчишь, словно язык проглотил? Напряги мозги, парень!
— Зачем? Если вы и так знаете ответ?
— Я-то знаю…
— Вот и колитесь!
— Ты и такие слова знаешь? — удивился капитан.
— Ещё бы!
— Откуда?
— Хлебнул в своё время "вольной жизни"…
— Расскажешь?
— Не сейчас.
— Понял… А вывод, братец, таков: сначала — молча сделай своё дело, а уже затем, в присутствии начальства, можешь закрутить-завертеть по полной программе… Хоть: "Разрешите доложить, ваше высокоблагородие!"
— Согласен, — наконец-то сдался Иван (оспорить такие доводы, ему, не раз бывавшему в самом пекле тяжких сражений, было непросто) и, смущаясь, попросил: — Расскажите немного о себе… Пожалуйста!
— Блин, когда же ты угомонишься наконец, жертва субординации?
— Не скоро!
— И откуда только среди простых русских людей такие выкальщики берутся? — по инерции продолжал возмущаться офицер. — Или ты какой-то поганец, басурман неправославный?
— Казак. Запорожский. Сказано же тебе.
— Кем?
— Мною лично. Плюс майором Вайнбрандом. Запамятовал?
— Ну, если ты наш, значит, и общаться должен по-нашенски. Крепкое слово любить и понимать. К старшим относиться с почтением, но без раболепия.
— Есть! — шутливо козырнул Иван.
— Да, кстати, ты какого года рождения?
— Двадцать четвёртого.
— Святый Боже! На целых восемь лет младше меня… Совсем пацан… А говоришь, что с первого дня на фронте.
— Именно так.
— Документы подделал?
— Нет. Ещё до войны служил на флоте. В Севастополе. Воспитанником экипажа крейсера "Красный Кавказ"… После выхода приказа о списании на берег несовершеннолетних юнг пошёл добровольцем в Первую комсомольскую штурмовую, тогда она называлась тридцать восьмым отдельным инженерно-сапёрным полком.
— Неслабо… Прими мою уважуху, братец!
— Принимаю, — опять улыбнулся Громак.
— Да… Ещё… Выходит, со взрывным делом ты знаком не понаслышке? — думая о чём-то своём, поинтересовался Подгорбунский.
— Ещё бы… С любым типом мин легко управлюсь. Что с нашими, что с ихними.
— Молодца! Значит, работой мы тебя обеспечим — в самом ближайшем будущем… Насчёт двоих голыми руками — тоже правда?
— Да. Ты уже спрашивал.
— А награды твои где?
— Какие?
— Ордена, медали… Не за подвиг, так хотя бы за активное участие.
— Не знаю, — искренне признался бывший штурмовик из комсомольской бригады, недоумённо пожимая широченными рублеными плечами [59].
— Что за чушь? Откуда такое напускное равнодушие, такое пренебрежительное отношение к боевым наградам Родины, товарищ младший сержант?
— Не ради их служим…
— Одно другому не мешает. "Каждое шевеление на фронте должно быть документально запротоколировано и соответствующим образом поощрено", — философски заметил Подгорбунский.
— Вы… Выходит, ты тоже таким путём заработал свои награды? — продолжал путаться в субординации младший сержант.
— Отставить… Я их потом и кровью добывал, личной, так сказать отчаянной храбростью.
— Вот видишь? У нас в детдоме за иной тип поведения могли запросто и по роже съездить!
— У нас тоже. Постой. Ты что же — детдомовец?
— Ну да.
— Сирота?
— Так точно. Безотцовщина, — подтвердил Громак.
— Я тоже… Мать давно видел?
— Последний раз лет шесть, а то и семь назад, — Иван на секундочку замешкался, мысленно складывая нехитрые числа. — Чёрт… Вот время летит! Летом целых восемь стукнет!
— Беспризорничал? — Владимир пробурил юнца пронизывающим взором и принялся скручивать очередную самокрутку.
— Было дело, — не отвёл взгляда тот. — В основном на южном направлении. Ташкент, Севастополь…
— Надо же! Меня тоже заносило в те края… Может, и встречались где-то ненароком, как думаешь, а?
— Вряд ли…
— Да… Ещё… На киче ты, случайно, не парился?
— Не успел. А ты?
— У меня — аж тридцать шесть лет стажу. Если суммировать все приговоры судов, конечно.
— Что, есть такая практика?
— Нет… По нашему советскому законодательству сроки не суммируются, но всё же…
— По какой статье? — подозрительно покосился на капитана Громак, наперёд зная, каким окажется его ответ.
И он не замедлил последовать, подтвердив тем самым логичность, последовательность, правильность и точность умозаключений юного — и в то же время уже достаточно бывалого — бойца.
— Кражи! В нашем детдоме "Привет красным борцам" воровать научиться было легче, чем письму и чтению… Кстати, чтоб ты знал: мастерство вора сродни мастерству разведчика.
— Возможно…
— И там, и там нужна особая дерзость. Смекалка… Наконец, терпение… Без него разведчик, как и вор, что сосиска без горчицы…
— Согласен. Мне лично, кстати, терпения никогда не хватало. Потому и попадался. Много, между прочим, раз… Но всё время как-то проносило! Бог берёг… И когда крест золотой у батюшки стырить пытался, и когда в карман капитана второго ранга залез, — пошёл на откровение Громак — чуть ли не впервые в своей пока ещё не самой долгой жизни. — Тот мореман в конечном итоге и дал мне путёвку в жизнь. Направил, можно сказать, на праведный путь…
— Надо же! А меня — бывший танкист. Полковник. Он у нас на лагере в политических ходил, но Родину любил похлеще иных членов ВКП(б), старых большевиков то бишь, к числу каких принадлежали все мои предки: мать-отец, бабки-деды!
— Круто… — что ещё можно сказать, Громак не знал.
— Ты конечно же комсомолец? — продолжал знакомство с новым бойцом Владимир.
— Естественно.
— А я партийный. Уже больше года, ёпсель-мопсель!
— Со столькими-то судимостями?
— Ну да… Искупил вину, выходит… Собственной кровушкой смыл её. Окончательно и бесповоротно.
— Согласен.
— Выходит, подружимся, сойдёмся, ёпсель-мопсель, характерами? — полуутвердительно-полувопросительно произнёс Владимир.
— Непременно.
— Видишь на горизонте перелесок? — капитан ткнул пальцем куда-то вдаль, туда, где виднелся длинный ряд стройных белоснежных берёзок, частично разбавленных какими-то хвойными деревьями.
— Вижу.
— Рай! Красотища! Такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать…
— Ещё бы! Это ведь Украина… Моя ненька! Здесь и воздух чище, и вода прозрачней, и сады зеленее.
— Ну, не скажи, братец, — несогласно покачал головой Подгорбунский. — То ли дело у нас, в Сибири… Ширь, простор, раздолье. Эх, скорее бы весна… И конец войны… Победа!
— Боюсь, до неё мы ещё не по одной паре сапог стопчем! — вздохнул Иван, расстёгивая ворот гимнастёрки — солнце с каждым днём становилось всё более назойливым, тёплым и ласковым.
— Возможно. Но до Берлина всё равно дойдём! Теперь уж точно, поверь мне.
— Другой бы спорил, а я не буду!
— Вот возьмём Рейхстаг — и повернём обратно… Домой! Тайга, Байкал — лучше мест на всём белом свете не найти. Кстати, ты бывал там когда-нибудь? — спросил Подгорбунский.
— Нет. Не приходилось.
— Вот глядишь: вроде озеро, а по площади ненамного меньше иного моря! Куда не кинь оком — ни в одну сторону краёв не видать!
— Ты это серьёзно? — не поверил Иван.
— Серьёзней не бывает! А рыбы-то, рыбы… Просто немерено! Аж кишит… Косяками ходит… На голый крючок берёт.
— Не царское это дело — удочками размахивать… — поморщился Громак. — У нас, на Азове, иные способы ловли в ходу.
— И какие же?
— Поставил сетку и дремлешь в лодчонке. Покемарил часок-другой, разул зенки — там поплавок ушёл под воду, за ним — другой, третий! Поднял сеть — и улов в лодку! Кайф необыкновенный! Причём даже красненькая рыба иногда попадалась: осётр, белуга. Не говоря уже о чопе.
— Чоп… Что ещё за ёпсель-мопсель? — озадачился Владимир.
— Так у нас судака называют. Котлеты из него — пальчики оближешь.
