всякое понимает. И про что понимает, тому учит свою сестру Катюшку и младшего друга. Он будет говорить долго. Про войну, про отцов, про то, что их матери работают с утра до утра, а кто-то — и в три смены.
Мама уехала на весь день. Надо забрать Катюшку. До сада совсем недалеко — пройти через дворы, потом через сквер. Димка вдыхает летний воздух — он еще теплый, но уже чувствуется вечерняя свежесть. Лето…
Знаете, это такое чувство, когда впереди целое лето. И будут казаки-разбойники, воды, тайны, секреты, карты, клады, можно перелезть через забор и объесться черешни (и пусть она немытая и даже немного незрелая, все равно детям от нее ничего не будет, так уж повелось). Когда впереди целое лето — такое чувство, что обязательно пройдет что-то хорошее, будет приключение, будет такое, эдакое, волшебное.
Так вот этого чувства у детей Донбасса нет. Отцы на войне. Кто-то из друзей уже уехал в эвакуацию, кто-то — скоро уедет, а кто-то… не уедет уже никогда.
Димка идет через парк. Тут и там цветут на клумбах петушки [14] — бордовые, фиолетовые, желтоватые, светлые. Мама любит петушки. И Катюшка любит. Она будет останавливаться у каждой клумбы. Димка строгий, не разрешает рвать цветы. Поэтому Катюшка только
смотрит.
Они идут через парк домой. Катюшка прыгает с плитки на плитку — только бы не наступить на линию, когда Димка слышит звук. Дети Донбасса хорошо разбираются в оружии. Они не то что гаубицу с миномётом не спутают — по звуку знают, что по ним стреляет, какая модель, с какого расстояния и чем это чревато. И Димка сразу понимает, что звук не такой, как прежде, — близко, слишком близко.
Он еще не успевает додумать как следует эту мысль. Просто валится на асфальт вместе с сестрой. Катюшка снизу, Димка сверху, накрывает сестру. Потом кто-то кладет ему на спину раскаленный утюг…
Я встречаю его в донецкой больнице. Дима заново учится ходить. Опираясь на ходунки, идёт по коридору больницы. Проходит к своей палате, тянет на себя дверь. Спешу ему помочь, но Дима помощь отвергает:
— Не надо, сам справлюсь.
— Почему? — спрашиваю я.
— Я взрослый уже, — отвечает он. — Взрослый мужчина во всём должен рассчитывать только на себя.
Они все-таки уехали. Но не туда, где безопасно, а туда, где есть врачи, которые каждый день вытаскивают осколки из детей и взрослых, зашивают рваные раны, пришивают оторванные пальцы, вытаскивают с того света.
У Димы на тумбочке — самодельная картонная открытка с карандашным рисунком. Два покосившихся дома справа и слева, между ними — клочок неба, два ярко-красных взрыва — слева и справа, а посредине — чёрная фигурка, прижимающая к себе другую, тоже чёрную, но с большим красным бантом. У маленького художника было, наверно, только три карандаша — чёрный, синий и красный.
— Это Катюшкино, — поясняет Димка. Он и сам знает, что маленькие девочки не должны так рисовать. На рисунках у маленьких девочек обычно светит солнышко, распускаются цветы, взмывают вверх зеленые деревья, держится за руки счастливая семья.
Катя в той же больнице, только в другом отделении. С ней работают психологи — у девочки тяжелейший посттравматический шок. Девочка никогда не забудет запах теплого асфальта и крики брата. Димка кричал страшно. А кто бы не кричал?
Диму психологи тоже смотрели:
— Сказали, что я крепкий парень. — Он улыбается, очень сдержанно, уголками рта. Если учесть, что каждый шаг отзывается у него болью, — это неудивительно. Осколок мины вошел ему в спину. Раздробило несколько позвонков в поясничном отделе, собирали буквально по кусочкам. Думали, что Димка останется парализованным. Он до сих пор помнит мамино белое лицо — белее только халаты в операционной. Врачи сказали: Димка не сможет ходить. А он смог.
— Понимаете, мне нельзя здесь валяться. Нельзя быть обузой. У меня есть Катя. И мама есть. Папка воюет — вот кто о них позаботится? Кроме меня — некому.
Героем себя Димка не считает.
— Герои — это те, что на фронте, как папка. А я что? Каждый же на моём месте так сделал бы! Катька — сестра моя, я за неё отвечаю.
Димка очень старается. Но реабилитация — это ужасно долго. И, если честно, ужасно скучно. Димка просит принести ему книжку про героев. Чтобы приключения и все такое. Димка просит книжку про героев.
А я думаю, что напишу такую. Про мальчика, который в свои восемь лет храбрее многих взрослых мужчин, которые побежали, как только запахло жаренным. Про мальчика, который, пока эти взрослые, сидя в тепле и безопасности, рассуждали о том, что войны нет, все это фейки, вранье и вообще Донбасс сам виноват, сделал в свои восемь лет больше, чем стоят все эти взрослые.
Что такое отец? Отец — это сильные руки, которые поднимают тебя, чтобы ты мог дотянуться до самого красного яблока. Отец — это могучие плечи, на которых ты сидишь, маленький, и смотришь салют в День Победы. Отец — это твой защитник, твоя стена и опора в этом мире. Отец — это справедливый совет, который поможет, когда ты, став старше, поругался с другом. Отец — это разговор по душам, совместный поход на рыбалку, проторенная лыжня, футбольный мяч, который ты в первый раз забиваешь ему в ворота, отец — это вместе ковыряться в открытом капоте, потом смотреть фильм и есть макароны с тушенкой на ужин…
Но что, если его так долго нет? Что, если ты видел отца всего несколько раз за свою жизнь? Такое бывает, когда живешь на войне. Здесь нет салютов — только рвется за окном железный дождь, наполняющий землю кровавой рекой. Дети, которые могут лучше учителя ОБЖ объяснить, как вести себя во время обстрела, определяют по звуку летящий самолёт, а по осколку — снаряд, могут рассказать, каково это — знать отца больше по маминым словам, чем по собственным воспоминаниям. Так живут дети Донбасса.
Арсен знает своего отца. Мама говорит о нем каждый день. Папа ушел воевать на фронт, чтобы защитить тех, кого пытается сломить нацистская рука. Папа Андрей — боец ополчения с первых дней, сейчас — боец легендарной «Спарты». Арсен знает и в честь кого назвали его самого — это папин командир, он герой, такой же смелый, как папа (ведь смелее его папы не бывает). Тот Арсен, в честь которого его назвали, уже погиб. Но бывших командиров не бывает, как и бывших
