И он сказал:
— Оля, родная… Значит, для того мы с тобой и искали друг друга… для того и встретились сегодня… чтобы снова разлучиться?.. На всю жизнь разлучиться…
Самые обидные, самые злые слова не ударили бы ее так в сердце, как эти, как взгляд его с печальным укором. И она, отчаявшись, заговорила резко:
— Искали, да плохо, Васенька! Ты меня спрашивал, теперь я тебя спрошу. Мы виноваты, что так все вышло?! Ты виноват?! Виновата я?! Кого винить? Кого судить?.. Ладно мы-то. А дети?..
— Не горячись, Оля, — остановил он. — Я же все понимаю. Прошу — не обижай ее только… Настю… Увидишь, она же…
Ольга, кажется, уже увидела ее. У соседней скамейки стояла женщина, в белом платье не то синего, не то черного крупного гороха и мрачно глядела на них.
— Беременная? — досказала за Василия Ольга.
Он, перехватив взгляд ее, полуобернулся и увидел Настю…
* * *
Торопливо миновав свою улицу и завидя впереди корпус мужниного завода, она опомнилась: «Зачем я иду унижаться перед его бывшей женой?» Мысленно назвав Ольгу бывшей, Настя тотчас поправила себя: «Нельзя нас делить на бывшую и настоящую. Обе мы — жены. Первая и вторая». И от такого простого, не в свою пользу открытия ей сразу стало не по себе. Она, казалось, потеряла власть над своими мыслями, и они повели ее, куда им заблагорассудилось.
До завода было еще далековато, и думы успели вселить в душу Насти отчаяние. Она до предельной ясности поняла: Василий уйдет к Ольге. Она же знала, как он любил Ольгу, как все эти годы мучился неизвестностью, какой-то странной, непонятной надеждой встретить ее.
Верно, Василий ничего не утаил от Насти. В первые же дни их знакомства он ей рассказал, какая хорошая была у него жена. И Настя никогда потом не пыталась умалять вознесенных до небес достоинств Ольги. Она лишь про себя, и то не сразу, постепенно, с годами, начала ревновать его к этой далекой, неживой уже, Ольге. Настя даже сына родила в неподходящее время, чтобы успокоить, привязать к себе Василия. Но и тут он не преминул вспомнить свою Ольгу: потому-де назвал сынишку Александром, что они с женой выбрали это имя для своего первого ребенка.
— А если бы дочь родилась? — спросила тогда Настя. — И ей было заготовлено у вас имя?
— Нет, — ответил он, — мы ждали только сына. А если б у нас с тобой появилась дочь, мы назвали бы ее — знаешь как? — Ольгой… Оленькой…
Они чуть не поссорились.
Василий понял, что Насте не очень-то приятно слушать его воспоминания, и стал реже говорить вслух об Ольге, об их жизни вместе, хотя думал о ней по-прежнему много и нежно. И Настя догадывалась, часто ловила его за грустными раздумьями…
Смена Василия уже закончила работу. Настя была уверена, что Ольга нашла его и они вдвоем-беседуют где-то неподалеку от завода, должно быть, в сквере. Когда оставалось пройти еще метров сто до поворота в сквер, она заробела: невыгодно ей, беременной, с пятнистым лицом, появляться перед Василием рядом с его Ольгой. И одета неважно… А вдруг они покажутся сейчас вон там, впереди, и пойдут ей навстречу! Настя кинулась обратно, свернула в тесную улочку, чтобы выйти к скверу незамеченной, с другого угла.
Шла по солнечной стороне. Вдоль тротуара выстроились молоденькие клены. Ветер неслышно шевелил их резные листья. Под ногами наискосок лежали кружевные тени. Во многих домах были распахнуты окна. Впереди слышалась знакомая и такая спокойная музыка, что Настя на несколько минут забыла про свое горе, внезапно подкараулившее ее.
Но вот музыка оборвалась, набежало на солнце облако, затуманило его. Этого было достаточно, чтобы к Насте вернулось прежнее дурное настроение. И совсем она потеряла душевный покой, когда оказалась в сквере и увидела Василия и Ольгу, сидящих на скамейке глаза в глаза. Ноги перестали слушаться. Она еле дошла до ближней скамейки. Хотела сесть и не села. «Пускай видит та». И та действительно сразу увидела ее. Сказала что-то Василию. Он оглянулся и тоже увидел. А у Насти свое на уме: «Смотрите, смотрите — пришла, не струсила!»
Почуяв ли расстройство матери или просто созорничав, ребенок больно толкнулся в стенку живота, и Настя, до этого думавшая лишь о своей тревоге, вспомнила детей: «Что же их-то ждет? Без отца?» И так стало жаль Сашку и этого, давшего знать о себе, что горькое удушье перехватило горло.
Василий и Ольга встали, направились к ней. А она не могла и шагу сделать навстречу.
Опять беспокойно торкнулся в животе ребенок. Это вернуло Насте решимость, и она, не дождавшись, когда Василий и Ольга совсем подойдут к ней, словно защищая от них своего будущего неразумного сиротинку, вскрикнула:
— Вот, видишь, нашлась и эта!..
Василий не узнал ее голоса. Он даже подумал — не пьяная ли Настя? Хотел прикрикнуть на нее, пристыдить, но Ольга опередила:
— Анастасия… — Отчества не знала, запнулась.
— Ивановна, — подсказал Василий.
— Анастасия Ивановна, не волнуйтесь вы! Вы же знаете, как все случилось. Война и не то натворила, не такие еще беды принесла. Успокойтесь… Разберемся. Решим по-разумному. А сейчас лучше домой пойти… — Умолкла, а потом с чувством добавила: — Страшнее того, что миновало, уж ничего не будет!
— Да… Пойдемте. — Василий с благодарностью посмотрел на Ольгу. А она подумала: «Рад… Не сорвалась… И почему я такая глупая, мирная? Уж не потому ли, что я тут третья… лишняя?»
* * *
Нелегко узнать, что на душе у человека. Даже не всегда угадаешь, хорошее или дурное у него настроение. Бывает, за бурной веселостью, за наигранной беспечностью скрывается такой душевный разлад, что в пору бежать долой с глаз людских — и рыдать.
Что-то похожее творилось и с Ольгой, пока гостила она в Минске, пока видела Василия.
Встретились после долгой, страшной разлуки муж и жена, родные люди, считавшие каждый погибшим другого, в радости и житейских ухабах тысячи раз повторявшие имена друг друга… Чудо ведь! Великое счастье!.. А где оно, это счастье? Что-то не видать на лицах, в глазах обоих. Встряхнитесь же! Не думайте, что это сон. Это же — светлая явь. Награда вам за муки, за подвиг в жизни!..
Нет, ни эти, ни другие слова не смогли бы изменить, скрасить картину…
Сутки была Ольга со своим сыном, с Сашей, у мужа и отца, у потерянного и найденного, у погибшего и воскресшего. И она видела, чувствовала — тяжела ему эта новая роль, роль восставшего из мертвых. Потому что для другой женщины, для другого Саши, которые были сейчас тут же, он ни на день, ни на час не умирал. И он одним и тем же голосом, одинаково нежно или одинаково скупо, произносил имена: то Оли, то Насти. Он даже не смел разным взглядом смотреть на них, чтоб не обидеть ту или другую. Жалким показался он Ольге и чужим. Она разумом понимала, что нехорошо так думать о нем, что надо выказать сочувствие ему, а сердце не шло на сговор, не покорялось ей, одно твердило: вот теперь-то ты потеряла его, не раньше, когда услышала о гибели, а именно теперь, при встрече с ним, не стало у тебя того, твоего Васи…
Они были в полном сборе, обе семьи. И вести разговор о том, что всех их волновало, оказалось труднее. У каждого были свои невеселые думы.
Василий, в безвыходном раздумье мучая себя, все более убеждался, что ему не найти такого решения, которое было бы верным и ни для кого не обидным. Появление Ольги, его родной, близкой, сбереженной памятью сердца Оли, да еще с сыном, с Сашком, в котором течет его, Василия, кровь, с парнем, какого самое смелое воображение отца не в силах было представить, спеленало его, скрутило жаркой, безумной радостью. И все же он не мог показать себя счастливейшим человеком, щедро разбрызгивать вокруг эту радость, заражать ею других. Поступи так — обидишь Настю. Обид же она не заслужила. Если б ее не было совсем… Тогда, может, не было бы и его самого…
А Настя не могла поладить со своей доброй душой. Ей, когда забывала на миг, что она жена Василия и мать его детей, очень хотелось, чтобы был он счастлив своей первой любовью — пускай кинулся бы к Ольге, пускай бы они, не видя никого, забыв все и всех, плакали и смеялись оттого, что нашли друг друга. Но она не в силах была дать им такой совет. Зачем ей становиться самой несчастной, обрекать на сиротство своего Сашу и того, что бьется под ее сердцем? Нет, она не отдаст Василия без бою!
Старший Саша знал все печали матери и ее тихие надежды на счастье. Теперь, похоже, печали остаются с нею, а счастье не сбывается. Разве не ясно ей, что они оба лишние тут? Пускай уж лучше все остается по-старому, без перемены. Саша не мог проникнуться к отцу искренним, светлым сыновним чувством. В голову втемяшилась навязчивая мысль: «Он для меня такой же папа, как дядя Витя. Вроде меньше даже. Правда, правда».
Младший Саша больше рассуждал о том, какие чудеса творятся на белом свете. Жил где-то его старший брат, а он и не знал, не ведал. А тетя Оля — не просто тетя, а мачеха, если без мамы. Она красивее, когда рядом с мамой. И папе нравится, наверно, больше, чем мама. Но для самого-то Саши даже какая угодно мама все-таки лучше красивой мачехи.
