— Тяжела служба? — спросил Василий.
— Выдюжим, товарищ командир.
— Ты тутошний?
— Так точно!
— На фронте был?
— Два раза ранили, потом в запасный полк попал.
Василий почесал мизинцем свои щетинистые усики и, повременив, снова спросил:
— Язык за зубами умеешь держать?
Кошкин недоуменно пожал плечами и в свою очередь смело спросил:
— Вы чего хотите, товарищ командир?
— Понимаешь, дружок, меня в бою покалечило. Лечился в госпитале, раны понемногу зажили, но бинтов я не снимаю. Хорошо бы их сменить. Один не справлюсь. Подсоби! Но никому про это не рассказывай.
Он вышел на середину комнаты, снял с себя гимнастерку. Кошкин пристально следил за тем, как Василий с предосторожностью стянул нательную рубаху, и перед ним предстал человек, забинтованный от подмышек до пояса сбившейся в комок марлей. Долго искал Василий концы, наконец нашел, развязал их и быстро освободился от бинтов. При свете электрической лампочки перед Кошкиным вырисовалась красно-лиловая спина, словно обваренная кипятком.
— И здорово же вас покалечило, товарищ командир, — произнес он сочувственно. — Дотронуться можно?
— Только не дави.
Василий бережно смочил тряпочку рыбьим жиром, — перед глазами невольно возник образ Клавдии с ловкими руками и женской умелостью, — подал ее Кошкину и сказал:
— Смажь!
Кошкин легко провел от лопаток до пояса и спросил:
— Чего таите от всех?
— Стыжусь.
Кошкин понимающе посмотрел на Василия, безмолвно перебинтовал спину и вышел из комнаты. И только Блюхер остался один, как проворной походкой вошла девушка в зеленой стеганке и сапогах. Василий узнал ее — она работала в горкоме.
— Чего тебе, дочка? — Василий неловко приподнял плечи оттого, что Кошкин туго забинтовал его.
— Валериан Владимирович срочно вызывает.
«Что бы это могло случиться?» — подумал он.
Куйбышев встретил его приветливо.
— Я тебя вызвал ночью потому, что час назад получил телеграмму от Ленина. — Куйбышев испытующе посмотрел на Блюхера и спросил: — Гарнизон нас не подведет?
Блюхер пожал плечами («На совесть забинтовал Кошкин», — подумал он) и ответил:
— Вроде как надежный.
— В других городах тоже так думали, а вышло наоборот, — как бы разъясняя, сказал Куйбышев. — У нас есть люди, которые считают, что царские генералы смирились и уже сказали: рады, мол, служить советской власти. Вышло же по-другому. Вот полковник Дутов со своими казаками захватил Оренбург, отрезал Среднюю Азию от центра и идет на Челябинск. Если он его захватит, то питерским и московским рабочим не видать сибирского хлеба. Ленин приказывает помочь челябинцам. Надо им послать пятьсот красногвардейцев с пушками. Мы в Ревкоме посоветовались и решили назначить тебя комиссаром отряда. Что скажешь?
Василий, растерявшись, молчал. Он понимал, что этот отряд вступит в неравный бой с опытными казаками, у которых большая военная выучка, и кто знает, как он потом посмотрит в глаза Куйбышеву, если Дутов разобьет отряд.
— Молчишь? — спросил Куйбышев, стараясь его приободрить.
— Поле боя — не казарма. Где мне, унтер-офицеру, командовать чуть ли не полком?
— Есть такая поговорка: «Не боги горшки обжигают». Характер у тебя, Василий Константинович, спокойный, человек ты осмотрительный, то, что тебе поручала партия, выполнял аккуратно. К тому же ты военный. Вот почему я на тебя надеюсь. До утра продумай это дело, а я займусь подготовкой железнодорожных вагонов и паровоза.
— Ладно! — с трудом согласился Василий. — Но если что не так — не судите строго.
— Не выйдет! — предупредил Куйбышев. — Это не разговор большевика. Ты член Ревкома и несешь ответственность за отряд. Помогать будем, но у тебя самого голова на плечах. Не на счастье надейся, а на силы отряда, на мужество людей. Счастье что? Придет и на печи найдет, а счастье без ума — дырявая сума.
Василий приободрился. «Да как я мог раздумывать? — ругал он себя. — Кому же командовать-то?»
Через два дня Самарский ревком проводил эшелон на Челябинск. Блюхер, одетый в кожаную куртку с перехваченной через плечи портупеей, стоял на подножке вагона и махал рукой оставшимся товарищам.
За станицей стыла тишина, а в добротном доме верхнеуральского казака Прова Ефремовича Почивалова собрались гости. И станичный атаман, и урядник, и писарь знали, что неспроста хозяин так щедро угощает, — по-видимому, они ему понадобились.
Пров Ефремович верховодил в станице. Его слово — закон. Звали казака на военную службу — он первым делом шел к Почивалову за советом. Церковного старосту надо выбирать — опять же к Почивалову. А уж если ранней весной нехватка в семенах или какому-нибудь казаку надо сына пристроить на работу, то уж без Прова Ефремовича не обойтись. У него и гурт овец, и десяток коров, и быки, и кони — резвей не найти.
Хозяин и гости были одеты в казачьи штаны с синими лампасами — в отличие от донцов и кубанцев — и в мундиры, словно собрались на парад. Жена Почивалова в шелестящем поплиновом платье и в темной кофте, стягивавшей грудь, расставляла на столе всякую снедь.
Раздирая крепкими зубами жирного куренка и чавкая, Пров Ефремович спросил у станичного атамана:
— Так что ты слыхал, Митрич?
Станичный атаман вытер ладонью губы.
— Гуторят, будто в Челябу пришло несметное войско с немецким генералом.
— Гм! — промычал Почивалов. — И войско немецкое?
— Кабы! — с сожалением ответил Митрич. — Войско-то собрали с бору по сосенке: которых из Уфы и Самары, которых из Троицка и Стерлитамака, а больше фабричные да с ко́пей.
— А немецкий генерал откуда взялся?
— За деньги, вестимо, купленный. Деньги, Пров Ефремович, не пахнут, на них что хочешь купишь, хоть всю нашу станицу. А фамилия ему Блюхер.
Станичный атаман, по-видимому довольный тем, что сообщил новость, выпил кружку холодного кваса и потянулся к поросенку с гречневой кашей.
— А в Троицке что слыхать? — снова спросил Почивалов.
— Был я у атамана Токарева. Связь у него с Челябой справная. Ему из городской думы верный человек донесения шлет. Пишет, что придавить бы Совет — и вся недолга.
— Токареву это сподручно, — подсказал урядник, — в Троицке два казачьих полка. Станичный атаман тяжело вздохнул.
— Чего ты, Митрич? Аль веру потерял в казацкую силу?
— Казак казаку тоже рознь. Раньше, бывало, выйдет казак…
— Про раньше забудь, — оборвал его Почивалов, — мы про нонешний день гуторим.
— А ноне не всякий казак с нами. Их большевики взбаламутили, они и кричат: «У нас тоже права, мы по-своему желаем жить». Токарев хоть их держит в узде, да не легко ему. Послал он в Челябу две сотни с есаулом Титовым. Тот подошел к поселку Шершни, это под самым городом, и послал Совету ультиматум.
— Едрена палка, — вскипел Почивалов, — нашелся дипломат. Его дело идти и бить, а он — ультиматум… Ну, а дальше?
— Пришлось Совету власть вернуть думе.
— Вот это другой разговор, — пробурчал Почивалов, удовлетворенный действиями Титова, — а то — ультиматум.
За окнами зафыркали лошади. У дома остановилась караковая с подпалинами в пахах пара, запряженная в широкие санки. С облучка спрыгнул зайчишкой молодой, вылощенный есаул с тонкой ниткой усов, ловко отбросил медвежью полость и помог казачьему полковнику пройти в дом. В сенцах они стряхнули с себя веничком снег.
— Милости прошу! — раздался голос Почивалова. — Дорогому гостю низкий поклон!
Полковник бравой походкой вошел в комнату. Станичный атаман, урядник и писарь мгновенно, словно их подбросило пружиной, вскочили и замерли.
— Садитесь, господа! — вежливо попросил полковник, сел за стол и обратился к Почивалову: — Как живете, Пров Ефремович? Сынок сказывал, что жалуетесь на ноги.
— Премного благодарствую, Александр Ильич, за заботу обо мне и сыне. Что ноги дюже болят — верно, а больше душа. Прямо огнем горит. Невмоготу жить с красными.
Есаул, сын Почивалова Сашка, приехавший с полковником, наклонился над его ухом и что-то прошептал. Полковник одобрительно покачал головой.
— Господа казаки! — раздался тоненький голосок есаула. — С нами высокий и глубокоуважаемый гость — наказной атаман Александр Ильич Дутов.
В глазах гостей застыл страх. «Господи! — подумал станичный атаман, — сам Дутов пожаловал. Так вот зачем Почивалов нас позвал».
— Уж не знаю, чем вас потчевать, — забегала жена Почивалова. — Уж мы так рады вам, так рады… На вас одна надежда…
Сухое лицо Дутова выражало горделивую уверенность. Перед ним всегда маячил образ генерала Корнилова, которому он верил и был предан душой. После неудачного восстания Корнилова Дутову удалось избежать ареста. Явившись к Керенскому, он стал развивать ему план мобилизации оренбургского казачества на помощь Временному правительству.
