— Она беременна и в это время очень нервничает, а вообще-то она хорошая кошечка!
Мартин смазал рану йодом.
— Как глубоко прокусила, чертовка.
Пришли еще товарищи. Получилось настоящее собрание. Даже длинный Антон, кого редко видели на собраниях, явился сюда.
— Что же будет? Правду ли говорят, что все охотничьи ружья будут конфискованы?
Маргрета приготовила кофе. Плиту топили архивом; наконец-то все эти старые приглашения, отчеты и уведомления принесли какую-то пользу. Маргрете казалось, что все это ей снится. Будто она только зритель и все происходящее наблюдает со стороны. Хлопоча на кухне, она слышала все разговоры. Хоть бы они поскорее ушли, чтобы им остаться вдвоем с Мартином. Собравшиеся говорили и говорили, перебивая друг друга. Из трубки Якоба Эневольдсена шел ужасный дым — он курил самодельный табак из высушенного желтоглава. Трубка, вся в трещинах, была много раз обвязана резинками и оклеена липким пластырем, а дым от табака вызывал головную боль и шум в ушах.
Ребенка принесли в дом, он горько плакал.
— Чем же ты недоволен, мой малыш? — спросила Маргрета. — Сейчас тебе дадут покушать.
Мальчик продолжал плакать. Нильс и Герда ссорились.
— Она меня все время дразнит, — ревел Нильс.
— А сам-то хорош, настоящий дурак! — крикнула Герда.
— Да помиритесь вы! Мартин, скажи им, чтобы они помирились!
— Ну-ка помиритесь! — обратился к детям Мартин. — Перестань, Герда! Хватит его дразнить!
— А я вовсе и не дразню! Он сам дразнится!
— Тогда оба перестаньте! Отойдите друг от друга!
— Иди-на сюда и помоги мне, Герда! — крикнула Маргрета. — Возьми в верхнем ящике скатерть и ставь чашки!
Ее немного злило, что Йоханна сидит в комнате, словно важная гостья, когда у Маргреты так много дел и кричит ребенок. Йоханна с накрашенным ртом сидела в застывшей позе на диване. Неужели она не может хоть чуточку помочь? Впрочем, наверное, она от страху ничего не соображает.
Герда накрыла скатертью овальный стол и расставила цветастые чашки.
— Поосторожнее, — крикнула ей Маргрета.
— Теперь нам надо действовать конспиративно, — сказал Оскар. — Надо срочно перейти на нелегальное положение. Мы должны по-новому организовать партийную группу.
Не все как следует поняли, что он хотел этим сказать. Оскар питал слабость к трудным словам, подобно тому как Мартин был неравнодушен к печатному слову.
Радио работало вовсю. Сообщались различные предписания, указания, инструкции. После захода солнца во всей стране следует соблюдать затемнение, все окна закрывать черной бумагой. Отныне запрещается продажа распивочно и навынос пива, вина и прочих спиртных напитков. Затем повторялось воззвание правительства и короля: «При чрезвычайно серьезном положении, создавшемся для нашей родины…»
Никто еще не видел немцев. Говорили, что они высадились в Корсёре и на Фальстере. Они якобы переехали мост через Большой пролив, причем никто не попытался им воспрепятствовать, даже мост не был взорван. Однако в Ютландии, как говорили, шли бои. В потребительском обществе узнали, что в Сённерборге солдаты сражались до последнего человека, — это говорил продавец, его сын находился в казармах Сённерборга, а он не из тех, кто сдается! Но как мог кто-нибудь знать, что происходило в Сённерборге? Все это были слухи.
Слухи распространялись из потребительского общества и магазина, куда люди приходили купить черной бумаги для затемнения. Почтальон тоже являлся со слухами и разносил их из дома в дом. Вместе с рейсовым автобусом появился слух из Роскилле: гарнизон в Роскилле отказался сдаться; он выступил на Хельсингёр, овладел паромом и присоединился к шведской армии. Шофер рейсового автобуса знал владельца гаража в Роскилле, который в семь часов утра обеспечил солдатам транспорт. Швеция, должно быть, тоже вступит в войну, потому что немцы через Швецию пройдут в Норвегию.
Однако по радио из Швеции не сообщалось о том, что там ведется война. Зато говорили о боях в Норвегии. Немцы захватили Осло. А норвежский король и правительство вместе с армией отступили на север. Норвегия решила защищаться. Могучий английский флот, разумеется, придет ей на помощь.
Радио то и дело переключали с датского на шведское и с шведского на датское. Маргрета наливала товарищам кофе.
— Это чистый цикорий, — сказала она, пытаясь шутить.
— А варился он на нашем архиве, — поддержал ее Мартин.
Маленький Петер успокоился. Герда кормила его кашей, которая размазывалась по его толстым щечкам. Фокстерьер Якоба Эневольдсена заснул после пережитых испытаний и, наверное, видел приятные сны. Он улыбался во сне, и от счастья хвостик его изредка шевелился.
По радио ничего не сообщили о сдаче охотничьих ружей. Длинный Антон почувствовал облегчение, а ведь на бирже труда говорили, что все обязаны сдать ружья. Антон был охотник, владелец чудесного охотничьего ружья, которое складывалось, его можно было даже засунуть во внутренний карман; он не хотел, чтобы ружье попало к немцам. Лучше спрятать его в лесу в каком-нибудь Дупле!
Оскар считал, однако, что бороться против врага надо не охотничьими ружьями. Следует тщательно подготовить и организовать сопротивление. Можно создать подпольные группы по пять человек под видом шахматных кружков. Мы должны действовать конспиративно, сказал бывший испанский доброволец.
Мартин считал, что кому-нибудь следует срочно отправиться в Престё и установить связь с окружным партийным руководством. До тех пор ничего предпринимать нельзя. Он сам охотно поедет.
— И ты, вероятно, обнаружишь, что партийная контора занята немцами, — сказал Оскар.
— Неужели?
— Но ведь еще не известно, знают ли они адрес, — сказал Якоб Эневольдсен.
— И вовсе не известно, интересует ли немцев эта контора, — сказала Маргрета. — Что им там надо?
«В настоящее время достигнуто соглашение между правительством немецкого рейха и королевским датским правительством, — повторило радио. — Это соглашение гарантирует сохранение датского королевства, армии и флота, уважение свободы и независимости датского народа».
— Вы этому верите? — спросил Оскар.
Нет, никто не верил немецким заявлениям. Никто не верил, чтобы гитлеровцы уважали чью-нибудь свободу. Но вовсе не обязательно, чтобы Дания стала Чехословакией или Австрией, во всяком случае, на первых порах. И по датскому и по шведскому радио передавали, что Стаунинг остается премьер-министром, а король — королем. Да, социал-демократический премьер-министр пока еще на месте.
— А вы верите ему? — спросил Оскар.
— Нет. Но в Чехословакии и в Австрии нацистские захватчики не допустили социал-демократов к власти.
— Но наши социал-демократы особого рода. Чего нацистам их бояться!
Длинный Антон считал, что надо сжечь партийный билет до прихода немцев.
— Видно, твой партийный билет большего и не заслушивает, — сказал Мартин. — Кстати, наклеены ли на билете марки? Ты ведь не платишь взносов уже четыре или пять месяцев.
— Самое большее четыре. Ты всегда требуешь денег, как раз когда у меня их нет. Не очень-то легко приходится безработному.
— Прежде чем сжечь партийный билет, приведи его в порядок! — сказал Мартин.
Оскар считал, что нечего торопиться сжигать партбилеты. Нужно привести их в порядок и хранить в потайном месте.
— В потайном?
— Да, это значит не совать их в морду немцам и нашим собственным нацистам.
— Наши собственные нацисты, пожалуй, более опасны. Например, Нильс Мадсен или граф и его охранники. Что-то они теперь придумают?
— А Мариус Панталонщик?
— Черт с ним! Но что они сейчас делают там, в замке? Что они замышляют? Чего можно от них ожидать?
Дело историка бесстрастно наблюдать все происходящее и сохранять хладнокровие, пока вокруг развертываются события.
Профессор Прос, историк аккуратный и добросовестный, возвращался домой девятого апреля после утренней прогулки по Копенгагену и пытался составить себе представление о создавшейся обстановке. Он видел, что на улицах города заняли посты немецкие солдаты, видел изумление и любопытство копенгагенцев. Он побывал в редакции «Дагбладет», где поспешно перестраивали работу, как того требовали изменившиеся обстоятельства. Главный редактор Енс Ангвис был на своем посту, он спокойно и трезво комментировал последние события профессору истории.
— Мы можем получить все, что желаем, — сказал редактор. — Речь идет об образцовой оккупации с терпимыми условиями для прессы, а если мы глупо поведем себя, то у нас будет то же, что в Польше.
По пути домой профессор Прос. все еще встречал людей, которые не верили, что Дания оккупирована. Позавтракав и поразмыслив над событиями, профессор записал в дневнике, что немецкая оккупация Дании была неожиданностью.
