В полдень Виктор возвращался на обед. Подъехав к воротам, он заметил на балконе хозяйку дома. Она рукой сделала знак «уходи».
«Стряслась беда! — понял Виктор и ударил кнутом по остановившимся лошадям. — Что произошло? Шивы ли все? К Паше идти нельзя — вдруг за ним самим следят!» Виктор оставил подводу во дворе, где должен был взять груз, а сам укрылся у знакомой Барковской. До войны она преподавала в школе немецкий язык. Муж ее, тоже учитель, погиб на фронте. Тяжело переживала Мария Александровна смерть любимого человека и поклялась отомстить за него фашистам. На ее квартире иногда собирались подпольщики, и сама Барковская охотно выполняла их поручения. Неожиданный приход Виктора не удивил ее.
— Что случилось?
— Случилось, да не знаю, что именно. — Виктор рассказал о предупредительном сигнале хозяйки. — Сходи и выясни.
Мария Александровна приоделась. У порога квартиры Измайловых ее встретила хозяйка.
— Здравствуйте, дорогая, давно у нас не были, — моргнула. — Я уже подумала, шить отказываетесь. Заходите, милая, заходите. — В коридоре хозяйка шепнула Марии Александровне: — Всех арестовали, даже малыша...
— Обыск делали?
— Еще какой! Виктора ищут. А Виктор, молодец, сразу сообразил.
— Спасибо, пойду. — И во всеуслышание: — Не волнуйтесь, все сошью.
Приход Марии Александровны не вызвал подозрений у полицейских. Дома все рассказала Виктору.
— Мария Александровна, я не успел переодеться, а в таком наряде...
— А ты не очень торопись, «обмундирование» получишь, — шутливо перебила женщина и достала из гардероба синий костюм, синюю шляпу и черные ботинки. Улыбнулась: — Носи на счастье.
Вечером Виктор встретился с Наташей Косяченко. Стройная, с задорно веселым лицом и игривыми карими глазами, Наташа стояла в наброшенном на плечи цветном халате. Двое ее детей — шестилетняя Ира и трехлетняя Лена — уже спали.
— Ну, что стряслось?
Рассказав о случившемся, Виктор попросил Наташу сходить к хозяину дома Болеславу.
— На полке в кладовой стоит мешочек с сухарями. В нем спрятан пистолет, пусть передаст его тебе.
— А как он туда попадет? Я слыхала, что квартиру опечатали.
— Через чердак. И еще. У порога под первой доской лежат две тетрадки. Пусть и их прихватит. Будь осторожна. За домом следят.
Хозяину дома Болику, как называли его подпольщики, Наташа передала просьбу Виктора. У него вытянулось и побелело лицо. За такое дело можно и жизнью поплатиться. Но он все-таки не отказал.
Болеслав забрался на чердак, а оттуда спустился в комнату Измайловых. И сразу же через окно ворвался луч фонарика. Болеслав приник всем телом к полу и замер. Луч скользнул по столу, перескочил на кровать, запрыгал по шкафу. За окном послышался мужской голос:
— Как будто никто не появлялся.
— Что ему тут делать? Не дурак!
Полицейские миновали дом, но в ушах Болеслава долго еще стоял скрип их сапог. Искушало желание немедленно убраться восвояси. Но заговорила совесть.
"Возьму", — подбодрил сам себя. Не зажигая спичек, забрался в кладовую, на полке нащупал мешочек с сухарями. Пробежал трясущимися пальцами по его поверхности, но ничего не ощутил. Стал вытряхивать сухари, рука коснулась холодного металла. «Есть!» — вырвалось со вздохом облегчения. Затем извлек из-под доски тетрадки, засунул за пазуху и бесшумно взобрался на чердак. Однако успокоился лишь тогда, когда передал пистолет и бумаги Наташе.
Домой Наташа возвратилась благополучно. На лице играл легкий румянец. Она была в радостном волнении.
Виктор не меньше ее самой волновался за исход дела.
— Я уже смотрел на малышей и думал: если вдруг с мамочкой случится беда, уведу их в партизанский отряд, удочерю, — говорил он голосом, в котором чувствовалось, что он немало пережил за эти часы.
— Добрая ты душа! Был бы папаша-одиночка, — в тон ему ответила Наташа.
— Неужели ты не веришь, что их отец вернется?
<— Ох, Виктор, вся душа изболелась, — помрачнела Наташа. Заметив, что ребенок заворочался, она подбежала: — Спи, моя хорошая, спи, я с тобой...
Долго никто не подозревал истинной причины ареста семьи Измайловых. Лишь на исходе третьего дня на допрос вызвали Вячеслава Васильевича и обвинили в том, что он скрывает в доме евреев.
— Каких? — недоумевал он.
— Вам лучше знать — жену и ее мать.
Вячеслав Васильевич держался уверенно.
— Вы ошиблись, господин офицер.
— Наши данные надежнее ваших путаных слов. Предлагаю сознаться, в противном случае...
Три дня подряд терзали Измайлова допросами. Потом ему объявили: за укрывательство евреев — расстрел!
Вячеслава Васильевича вывели в тюремный двор, поставили у свежевырытой ямы.
— Сознаетесь?
— Вы ошиблись, господа, — упорно повторял Измайлов.
Раздался выстрел. Но пуля не задела Вячеслава Васильевича. В ту же минуту дулом винтовки Измайлова оттолкнули от ямы и повели в камеру пыток. Здесь в его присутствии истязали двух заключенных. Надрывный, душераздирающий крик... Кровь и огонь. Вячеслав Васильевич не перенес этих ужасов: потерял сознание и упал. Его привели в чувство.
— Вам будет предоставлена адвокатская должность в городе, но предварительно сообщите достоверные сведения о жене и теще.
Измайлов понял: фашисты не располагают точными данными, иначе бы они давно рассчитались с ним.
— Я прошу навести в Одессе справки о моей жене.
Прошло два месяца. Из Одессы не поступило точных сведений об Ольге Моисеевне Первиной и ее дочери Лине. Прямых улик у немцев не оказалось. Но они по-прежнему держали в тюрьме всю семью Измайловых.
Арест Измайловых не давал покоя подпольщикам. Как поведут себя арестованные? Не попадет ли в руки фашистов какой-либо материал о подполье? Мучила мысль и о том, что в тюрьме томится Игорек, которому только шестой, год. Его нужно было как-то взять оттуда. Одни предлагали подкупить следователя. Другие советовали сделать фальшивые документы о рождении и крещении в церкви тещи Вячеслава Васильевича.
Но окончательный план не долго созревал. Паша пришла с печальной новостью. Герберт сообщил ей о болезни Игоря. Нужно было кому-то пойти в тюрьму и потребовать, чтобы мальчика отдали на излечение. За эту мысль ухватились все. Но кто пойдет в тюрьму. И тут предложила свои услуги Наташа Косяченко.
Ее провели к начальнику. За письменным столом, уткнувшись в бумаги, сидел краснощекий офицер. Он высокомерно окинул взглядом Косяченко:
— Слушаю.
— В вашей тюрьме находится шестилетний мальчик Игорь Измайлов. Он болен.
Откуда вам известно?
— Он все время болеет, очень слабый мальчик. Я хочу просить вас, передайте его мне на излечение. Он сможет у меня остаться до освобождения родителей, я за ним присмотрю.
— A-а!.. — протянул офицер. — Но знаете ли вы, что его мать еврейка?
— Это неправда!
Офицер достал сигареты, закурил.
— А если подтвердится, мадам догадывается, как с ней поступят? А? За укрывательство?
— Я хорошо знаю семью Измайловых и отвечаю за свои слова.
— Мы одинаково караем евреев и тех, кто их прячет. Вы это понимаете?
— Конечно.
— Так зачем же вы пытаетесь нас обмануть?
— Мне незачем вас обманывать. У меня тоже дети!
Уверенное поведение Наташи Косяченко, ее настойчивое желание взять ребенка даже после сурового предупреждения поколебали гестаповца. По его распоряжению Игоря передали Наташе, а через десять дней, за отсутствием прямых улик, семья Измайловых была освобождена.
Зюкова и Науменко перевели из луцкой тюрьмы в лагерь, откуда заключенных, как правило, отправляли в Германию. Это обстоятельство встревожило подпольщиков. В лагерь пускали только представителей так называемого Украинского комитета помощи. Дунаевой, как члену комитета, поручили добиться встречи с Зюковым и Науменко и договориться с ними о побеге.
Но на второй день всех пленных под усиленным конвоем отправили в Киверцы. Здесь к узникам вошел гестаповец с переводчиком из местных националистов и обратился к ним с грозной речью. Фашистский прихвостень старательно передал ее содержание.
— Все вы преступники! Вас надо уничтожить! Да, да, уничтожить, как вредных насекомых! Но великая Германия — гуманное государство. Вы поедете на работу в Германию и отблагодарите ее за величайшее снисхождение к вам!
Здоровых и сильных отобрали в отдельный барак, затем заставили раздеться догола, а одежду отнесли в дегазационную камеру. Узников разбили на группы но 40 человек. В одной из них оказался и Борис Зюков.
— Что же, братья, так и уедем с родной земли? — переживал черноволосый парень с худощавым обветренным лицом. — А? Как же так? Я не согласен!
Наивное поведение парня рассмешило остальных.
