Сад надежно прикрывал баньку, ее и днем не заметишь, но когда дом загорелся, всем в баньке показалось, что они на виду, что поджигатели доберутся до них. Женщины завизжали, Андрианов схватил Томку и Люську за горло,
Варвару же коленом придавил к полу. Умолкли. Дом горел, треща и повизгивая, испуская вопли, и женщины плакали от свалившейся на них беды: огнем уничтожалось самое дорогое для них, кое-какое бельишко, выстиранное и развешанное для просушки, а Люська горевала еще и по гитаре, по патефону всплакнула и Томка. В щель притолоки Андрианов сунул еще вчера камни и золото Калинниченко, и сейчас радовался, что так и не сказал женщинам о царском подарке.
Дом еще не сгорел, а по минометным взрывам Андрианов понял, кого теперь атакует рота. Надо было уходить, переждать в балке, Третья рота в казармах не задержится, ее погонят на станцию. Женщины совсем раскисли, дрожали, всхлипывали, первой сдалась Варвара, когда услышала, что вместо сгоревшего добра она получит на курсах втрое больше консервов и пшена. Люська вдруг рассмеялась и рассказала анекдот о попугае в горящем борделе. Ползком, мимо шалашика, добрались до склона оврага. Полежали в густой влажной траве. В сереющем мраке вилась дорога, безлюдная, светлая и не опасная. Перешли ее. Кошачьи глаза Томки отсвечивали зеленью, «ямка здесь, осторожнее», – предупреждала она. Спустились в балку и добрались наконец до стрельбища, сюда каким-то образом попала будка путевого обходчика, в ней обычно раздавали патроны и проверяли оружие. Наплевано, накурено, повсюду окурки, пустые гильзы пованивают пороховой кислятиной. Варвара наломала веток, подмела. Женщин клонило ко сну, они легли на тряпье, пахнущее оружейным маслом. В глубокой балке холодило, тяжелый туман влился в нее, Люська откашлялась и позвала Андрианова, чтоб тот спал вместе с ними, утеплял, обвила его руками. Сзади дышала в затылок Варвара.
Солнце уже выгнало туман из балки, когда он проснулся. Снял с себя руки и ноги женщин, выбрался из будки, поднялся наверх, залег в кустах. Забор – в километре, что и ним – не видать, в ветре была горечь горелой резины. Труба не дымила. Выстрел. Потом еще. Что-то задвигалось, набегало. Сухо протутукала автоматная очередь. По солнцу – около десяти утра. И наконец запылила дорога, Третья рота пошла вливаться в 293-ю дивизию. Андрианов съехал вниз по скользкой траве, разбудил женщин, сказал им: глаз не сводить с крайней караульной вышки, как появится на ней белая простынь – идти к забору.
Ключи начпрода позвякивали у него в кармане, равнодушно глянул он на сбитые со складов замки, он знал, где начпрод прячет истинные богатства. Прошелся по казармам, постоял у клуба, у гаража, куда попала мина. Остальные только повыбивали стекла да кое-где обрушили забор. И все же повсюду – следы разгрома или бегства, как два года назад в том гарнизоне, где застала Андрианова война, там он, как и сейчас, один-одинешенек стоял на плацу военного городка, брошенного на произвол судьбы, под гусеницы уже грохотавших невдалеке танков. Он тогда еле ноги унес, надеялся и отсюда выбраться живым, не встревожило его и появление нежданных гостей. У пролома в заборе взнузданной лошадью остановился студебеккер с высокими бортами, автоматчики в касках и накидках ловко поспрыгивали, мягко опускаясь на землю, раньше всех через борт перелетел прыгучий начальник, без каски, с ястребиными глазами, сразу обшарил ими округу, не глядя причем на Андрианова, но руками побалтывая так, чтоб тот понял: пистолет он выхватит раньше, сопротивление бесполезно. Спросил, кто еще есть в расположении части. «Никого, сам видишь». Лица автоматчиков вымазаны сажей, покопались, значит, на пепелище. «В госпиталь пора, служивый», – дал совет начальник, возвращая Андрианову документы. Тот чуял: за спиной кто-то наставил на него ствол, повернулся – еще два таких же начальничка, без касок, с волчьими ухватками, сажей не мазанные, под мышкой того, что справа, шахматная коробка.
– Партийку сметаем, капитан, да?.. выиграешь – не заберем, проиграешь – прихватим.
Шахматы – из красного уголка при казарме Третьей роты. Оттуда и подшивка «Красной Звезды».
– С немцами поиграй…
Ястребиные глаза нашли на земле что-то любопытное, начальник наклонился, поднял, всмотрелся. В руках его был осколок мины.
– А мина-то немецкая… – задумчиво молвил он, и мысли его свернули на хоженую тропу.
– Три женщины, – из немецкой агентуры предположительно, – фланируют в районе станции, сейчас скрываются в близлежащих пунктах, не встречал?
– Не попадались. – Он скрытно ходил к женщинам: не хотел, чтобы Тося видела его. Какой-то стыд был перед нею.
– Где этой ночью был?
– Здесь.
– Кто ж стрелял?
Курсанты. Третья рота. Баловались перед фронтом. Эти ястребиные ребята в одну кучу сгребли поджог, десант, агентуру, бандформирование, женщин, парашютистов и совсем запутались. Уехали чрезвычайно озабоченными, в райцентр. Студебеккер дважды выползал на горбы дороги и прятался во впадинах. Потом машина скрылась в пыли, и Андрианов вывесил белую простыню.
– Конюшня, – сплюнула Томка, глянув на казармы. Люська шарила по тумбочкам, Варвару потянул к себе склад. Андрианов раздвинул пустые ящики, закрывавшие потайную дверь с неприкосновенным запасом начпрода. Продуктов хватило бы на всю деревню, Варвара упала на ящики, никого не подпускала к ним. Расплакалась: «Не довезу! Ой, не довезу!»
Добычу разложили по четырем вещмешкам, Варвара не выпускала из рук дополнительный узел. Люська блаженствовала, уплетая колбасу, а Томка места себе не находила, заглядывала во все углы. Круговым движением плеча подозвала к себе Андрианова.
– Я ведь, Иванушко, в казармах воспитывалась и отвращение у меня к ним, отец у меня из кадровых. И муж полком командовал, из грязи да в князи, на что у отца ушло пятнадцать лет, у него за три года получилось, одним махом. Прослужил после училища три года, стал командиром роты – и тут же полк, вместо арестованного командира.
– А зачем ему изменяла?
– В отчаянии была, в страхе, вот что думалось: если так быстренько можно забраться на вершину, через ступеньки перепрыгивая, то и полететь вниз, упасть, сверзиться – плевое дело. Как въехали мы в квартиру комполка, так я сразу представила обратный путь. Полетит мой Петруша вниз, мимо комбата, мимо роты и взвода, и упадет рядовым красноармейцем или того хуже. Своя жизнь кончилась, когда поселилась среди чужих вещей, отдали нам всю обстановку. Я поняла, что долго Петруша не покомандует. И точно: в академию, а там учиться не дали, обратно в округ, я чемоданы не успевала закрывать и открывать, и на новом месте не раскрыла. А в войну бежала с ридикюлем, соседка в Минске догнала, от нее и узнала о гибели Петруши.
Он выстроил женщин, придирчиво осмотрел их, порадовался тому, что вместе со всеми дамскими причиндалами сгорела губная помада. Женщины выглядели достойно, гимнастерочки подогнаны, юбки не мешают ходить, сапожки ладненькие, воинские звания свои все помнят, фамилии тоже, что кому говорить – назубок выучили. Томка начинала входить в роль и глянула на номер пистолета, сверяя его с указанным в разрешении.
Прошли пять километров, отдаляя себя от Посконц. Потом Люська сбросила с плеча вещмешок.
– Надоело, – зло сказала она. – Какого черта мудохаемся? Мы что – заготовители? На всю варькину деревню несем жратву. Так пусть сама и тащит!
Томка повалилась на траву, задымила, держала нейтралитет. Люська не унималась, предположила, что Варька сестер да братьев придумала, снесет продукты на рынок и купит себе платье из крепжоржета!
У Варвары слезы брызнули от обиды, стала клятвенно уверять – да есть у нее братья и сестры, шесть человек, мать больная, папка погиб в прошлом году, похоронку прислали, не выживут они без того, что приносит им она, помрут с голодухи, по сто граммов зерна доли на трудодень, коровы нет, коза тощая, брыкается при дойке и дает всего полтора литра молока…
– Ну вот! – обрадовалась Люська. – Так тем лучше! Сдохли они уже, не все, так половина. Вот и тащи сама на трех человек!
Примирила всех Томка. Сделала гимнастический мостик, выпрямилась, потянулась, как кошечка.
– Ты, Люси, не на своей хазе. И понимать должна: Варька на эту жратву любого мужика приманит, вместе они и прокормят весь выводок.
Подняли мешки, пошли дальше. Тропа подвела к речке, разулись. Держа мешки и сапоги над головами, по колено погрузились в воду. На том берегу подкрепились консервами. Люська слопала две банки, полезла уже за третьей, тогда-то подруги рассорились опять, Люське напомнили ее излюбленный прием: получив от мужчины деньги или что еще, она тут же начинала плаксиво уверять, что никто ничего ей не давал.
– Как не стыдно! – укоряла Томка. – Некультурно. Невоспитанно. Бери пример с Варьки. Она хоть из деревни, но честная.
