Нужно действовать. Такой возможности упускать нельзя. Курт Кох не спеша допил коньяк и направился к выходу. Затем, будто вспомнив что-то, круто повернулся и решительно направился к прилавку. Откинул его и толкнул дверь маленькой комнаты.
Когда Курт Кох распахнул и тотчас же захлопнул за собой дверь, человек, сидевший у стола напротив Бергера, вздрогнул всем телом.
Со стороны могло показаться, что обер-лейтенант даже не взглянул на собеседника Бергера. Во всяком случае Бергер был в этом уверен. Подойдя к нему, Курт стал что-то шептать, а сам достал портсигар и, вынув папиросу, рассеянно постукивал ею по крышке портсигара. Постепенно недовольство на лице Бергера сменялось любопытством, жадный огонек загорелся в глазах. И все же, как ни поглощен он был разговором с Кохом, успел кивнуть своему посетителю. Тот поднялся и вышел, бесшумно притворив за собой дверь.
Когда очередное коммерческое предприятие было со всех сторон обговорено, Курт обернулся и рассеянно огляделся по сторонам. Комната небольшая, грязная. Закопченные стены, маленькое тусклое окно, стол, вдоль стены несколько стульев, ободранный шкаф. Вот и все.
— Да, неприглядная у вас «рабочая комната». Не располагает.
— Что же, нашей работе далеко не всегда сопутствует комфорт.
— Это верно, — усмехнулся Курт Кох, — иногда с такой грязью возиться приходится, что, как говорят, не приведи господь… Кстати, или мне показалось, или действительно, когда я вошел, вы были не один?
— Да, был здесь один из моих подопечных. В противоположность другим, человек довольно дельный. Оказал нам немало услуг… Ну что ж, пойдем, выпьем за то, чтобы наше очередное совместное предприятие оказалось удачным.
Когда вечером, проявив сделанный у Бергера снимок, Румянцев показал его Лизе, та вскрикнула от удивления. К Бергеру приходил Беляев. Эх, если бы знать раньше! Но хорошо, что хоть теперь узнали. Разоблачить провокатора — значит покончить с ним. В черном списке его жертв не появится больше ни одного имени. Это самое важное.
Значительно позже Румянцеву стал известен весь путь Беляева.
Плотником-краснодеревщиком Беляев стал лишь в двадцатых годах, когда планы его, Беляева (впрочем тогда его фамилия была Бердышев и он был видным членом националистической татарской организации «Курултай»), рухнули. Но он не верил, что крушение это окончательное. Он решил затаиться и ждать.
Планы его тогда были слишком грандиозны, чтобы можно было отказаться от них, чтобы не поставить на карту все, но дождаться их осуществления. И он, Бердышев, из тех, кто может ждать. И бороться. Приняв фамилию матери — дочери тополевского пристава, Бердышев обзавелся семьей и стал жить внешне так же, как жили и другие рабочие мастерской.
Когда немцы захватили Приморск, он не колебался ни минуты. Он должен служить им. Заслужить право стать одним из первых. Пусть будущее националистическое государство, о котором он мечтал, будет под германским протекторатом, лишь бы его мечты осуществились!
Но его хозяева распорядились иначе. Ему не предоставили руководящего поста в национальном татарском комитете, ему не дали в руки абсолютно никакой власти. Ему сказали: ты рвешься к власти, так заслужи это право самой черновой, самой опасной работой. Ты успешно маскировался все эти годы. Ты сумел завести себе товарищей и даже друзей среди настоящих рабочих. Они, видимо, верят тебе. Так вот изволь и дальше играть в честного человека, в патриота. И — доноси, предавай. А остальное… Какое дело было немцам до желаний Бердышева-Беляева, который, чтобы выслужиться, готов был на все.
А вскоре Беляев совершил первое предательство. Первое в цепи очень многих последующих. Был у него друг, слесарь Захаров, который не смог уйти на фронт, потому что у него была одна нога, и эвакуироваться тоже не смог из-за тяжело больной жены. Захаров как-то показал Беляеву листовку, в которой жителей города призывали к борьбе с фашистами. А на другой день Захаров был арестован. Правда, на сей раз Вадлер остался недоволен своим подчиненным. Важно было выпытать, откуда появилась листовка у Захарова. Допрос последнего ничего не дал, как и допросы большинства из тех, кого пришлось Вадлеру допрашивать. Но тут уж виноват сам Вадлер — поспешил с арестом.
Следующее дело Беляева — вербовка военнопленного Асанова. В этом Беляеву «повезло». К нему обратился отец Асанова — старый его сосед — с просьбой выручить сына из лагеря. Первая же встреча с младшим Асановым убедила Беляева — из этого парня, запуганного, жалкого, можно веревки вить. Асанов не только согласился на предложение, но буквально уцепился за него. Правда, в докладе Вадлеру все это выглядело несколько иначе. Но это уже несущественная подробность.
Потом он предал военнопленных, готовивших побег из лагеря. За это получил поощрение от начальства. Правда, только на словах. Об обещанной награде забыли.
Романца Беляев знал давно. Считались они добрыми товарищами. Романец встретил Беляева настороженно. Но после того, как увидел у него советскую листовку и послушал его довольно откровенные разговоры об устроителях нового порядка, поверил старому товарищу.
Ну, а дальнейшее для Беляева было не очень сложно. Он вошел в патриотическую группу. Узнав о готовящейся операции, доложил. Когда началась перестрелка, свернул за угол одного из зданий госпиталя и там переждал.
…Через две недели после того, как Курт Кох обсуждал с Бергером новое коммерческое предприятие в задней комнате заведения Рагимовой, Беляева нашли мертвым рано утром, в сточной канаве. Он лежал лицом вниз, почти утонув в зловонной жиже. Устанавливать, как он погиб, немцы не стали. То ли это было убийство, то ли сам смертельно пьяный свалился, не смог встать и задохнулся. И хотя последняя версия была маловероятна, фашисты остановились именно на ней: в собственном бессилии расписываться всегда неприятно.
Пьяно раскачиваясь, Вадлер говорил то возбужденно, то тянул слова медленно, уныло. Курт Кох, выбритый, розовый, как всегда подтянутый, с интересом разглядывал его. В таком состоянии он видел шефа СД в первый раз. Бергер спал тут же, положив голову на стол. Попойка продолжалась уже часа два.
Непонятно было, по какому, собственно, поводу они собрались, а может, и без всякого повода. Бергер еще днем, встретившись с Куртом в ресторане, пригласил его покутить в тесной мужской компании. Без всяких там девок. Вадлер, увидев Курта Коха, вначале поморщился, но быстро взял себя в руки и уже ничем не выдавал своего недовольства, весьма понятного, если вспомнить их прошлый разговор. Кох держался просто, часто обращался к Вадлеру, говорил с ним вовсе не пренебрежительно, как тогда. С каждой рюмкой Вадлер становился менее сдержанным. Язык у господина подполковника развязывался все больше.
А теперь он откровенничал. Невеселое это было откровение, ибо Вадлер подводил итоги своей деятельности.
— Но позвольте, господин подполковник, разве все так уж плохо обстоит? Вам удалось завербовать Рубцову, разоблачить этого… Костомарова, вам служила Зембровецкая…
— Зембровецкая… Кто она такая? Самая обычная потаскуха. Беляев, Асанов — бездарь. И с Костомаровым ерунда получилась. А кто убил Беляева? Куда делась Зембровецкая? Кто вел передачи по радио? Кто, скажите вы мне?
— Это не по моей специальности, — заметил Курт Кох.
— То-то, что не по вашей. Вы счастливей меня, обер-лейтенант, еще и потому, что у вас есть родина. А у меня? Что у меня?
— Но нельзя же так мрачно смотреть на вещи.
— Э-э, оставьте. Когда вы доживете до моих лет и увидите, что все ваши карты биты одна за другой, вот тогда я хотел бы знать, что и кто сможет вас утешить.
— Меня, надеюсь, такая участь минует, Вадлер, — это прозвучало неожиданно серьезно. Вадлер встрепенулся. Но Курт уже улыбался, как всегда, и закончил: — И потом всегда есть красивые женщины и вино — вот источник забвения. Испытанный.
— Все это в молодости, в молодости. А что у меня осталось в жизни? Разве я могу забыть когда-нибудь этих, которые молчат и смотрят, смотрят и молчат? — Вадлер стукнул ладонью по столу так, что звякнули бутылки, упали бокалы. — Эти глаза… Они меня всегда преследуют. Везде. Вот даже показалось, что вы сейчас глянули на меня так же…
— Это нервы, господин подполковник, надо почаще отвлекаться от работы, почаще встряхиваться, — и Курт засмеялся. — Берите пример с меня.
— Да, да, вы молодец. А вот скажите мне, Курт, что такое русская душа, в чем ее разгадка?
— Я не задумывался над этим…
— А я задумываюсь. Все чаще и чаще. И знаете, это иногда полезно. Начинают проясняться совершенно неожиданные вещи. Вот вы упомянули о Рубцовой. Я бы считал это самой крупной своей победой, искупающей многие неудачи, если бы… если бы…
