«Всем охотникам до драки мы сумеем показать, где у нас зимуют раки, как зовут у Кузьки мать!..»
Поглазев на смельчаков, которым мало места на земле, которым в небе суждены боевые дороги, горожане тут же, на свежем воздухе, устраивались компаниями, семьями, парочками на весь день, и эхо военно-оборонного смотра еще долго гуляло по улицам уральского городка… Как не отозваться на его тревожный зов? Лена подала заявление в аэроклуб.
Весь интерес ее жизни – на «пятачке» аэроклуба, на взлетавших, садившихся коробчатокрылых машинах, где воздух, насыщенный парами бензина, смешивался с ароматами близких покосов, где на рассвете, в час общего «разлета» самолетов, она могла видеть с высоты и приветствовать игрушечное коровье стадо и такого же игрушечного пастуха, взмахами незримого кнута уводящего скотину от шумного места… Все было интересно ей в курсантском «квадрате» из четырех выносных скамеек на лужайке, среди сверстников, сердцем принявших комсомольский призыв: «Дадим стране сто пятьдесят тысяч летчиков!» Тут средоточие всех последних новостей: от вынужденной посадки, накануне всех всполошившей (у Лены ушки на макушке), до состава государственной комиссии, распределяющей выпускников, и пасьянса военных школ и училищ, готовых принять учлетов. Призыв дать стране сто пятьдесят тысяч летчиков на языке военных, ответственных за оборону государства, означал резко возросшую потребность в людском резерве, в кадрах для ста новых авиационных полков; училища спешили засылать в аэроклуб своих представителей, «купцов», чтобы отобрать ребят получше, побольше, с запасом на отсев: новый начальник ВВС (за последние три года третий), требуя от училищ интенсивной работы, строго предупреждал против снижения качества. Все, чем встретит армия будущих летчиков и о чем ни звука нельзя было выведать в книжках про авиацию, обсуждалось на лужайке аэроклуба: что брать из вещей, стригут ли наголо или разрешают прическу до двух сантиметров, нравы злыдней старшин, «губу», курс молодого бойца… На пороге завтрашней, вполне самостоятельной жизни, сопряженной с опасностью войны, недостатков в образцах для подражания у курсантов не было. Белозубый старший лейтенант, вернувшийся из легендарной Испании домой комбригом, — один из них… мчится в Ленинград, умыкает пленившую его актрису в Москву… «С первого взгляда… на самолете», — судачит курсантский «квадрат». С ума сойти…
«Летчик Львиное сердце» — вот он кто, далекий комбриг… Но и тут, в аэроклубе, выявлялись личности, достойные внимания. Когда мотор пролетавшего над ее головой Дралкина вдруг смолк, оборвался, она впервые поняла, как чуток, отзывчив аэродром, и она, дежурный хронометрист, в том числе, на малейшую перемену в рабочем гудении неба: мотор обрезал, сердце ее упало, все вокруг остановились, замерли в тех местах, где их застала тишина тревоги. «Господи, да что же это?» — охнула Лена, видя, как, клюнув носом и быстро, бесшумно снижаясь, пошел в сторону выпаса самолет Дралкина. Отставив хронометраж, она кинулась бежать за ним следом. Маленький пастух увел свое стадо, Дралкин, сильно подскальзывая, метил на свободное пространство луга. Сорвалась со стоянки, громко сигналя, дежурная полуторка. «Назад, Бахарева! — прокричал начлет Старче, распахнув на ходу дверцу и держась за нее. — Кто разрешил оставить пост? Назад!..» Дралкин сел на выбитом скотиной лугу, хорошо видном с возвышения аэродрома. Мимо Лены, возбужденно говоря, проходили ребята, побывавшие на месте посадки. «Сел, как часики», — говорили они. «Как его теперь оттуда выдернут?» — «Срезало контровую гайку, пять минут работы… Сменят гайку, законтачат проводку, сам и взлетит…» — «С коровьего выпаса?» — «Взлететь-то легче!» Она слушала всех и ждала, как выйдет из положения Гриша Дралкин. Вот полуторка откатила в сторону, пришел в движение пропеллер, самолет начал разбег… что видела, что знала она в своем Босоногове? Вкалывала по хозяйству, крутилась как белка в колесе. А медучилище? Пока стипендии дождешься, с тоски подохнешь. Опасная, с отказавшим мотором посадка и быстрый взлет невредимого Дралкина распаляли интерес аэроклубовской жизни. Не понимая, как, зачем сорвалась она бежать за инструктором, восхищаясь Дралкиным, о котором только все и говорили, Лена проникалась верой в свою судьбу, в ее значимость. Тот, другой, способный, быть может, превзойти отважного комбрига, получал в ее ожиданиях черты неуловимого и вместе определенного сходства с инструктором… Как все это ему объяснить? Как выразить?
— Другие же летают, — сказала Лена.
— Тебе учиться надо. В какой-нито институт подать, получить хорошую специальность.
С первых полетов пойдя в ногу с напористым Сургиным, Лена решила для себя этот вопрос.
Выбрала специальность. Именно хорошую, по душе.
— Не женское это дело – летать, — хмуро сказал Дралкин и потупился, хорошо зная глупости, какие предстоит ему в ответ услышать.
— Я об этом думала.
— Думала!..
— В актрисы бы, например, я пошла.
— С твоими данными возьмут.
— Вы, товарищ инструктор, не в курсе дела, — мягко и досадливо заметила Лена. Скривив в натянутой улыбке рот, добавила: – Я же нефотогенична. Пока на паспорт снялась, намучилась.
— Это еще не показатель.
— Знакомый товарищ проверил на практике.
— Из этих… из театра?
— Необязательно… Хорошо, скажу: фотокорреспондент (зимой на полетах мелькнул корреспондент молодежной газеты в ботиночках и кашне).
— Сцена бы тебе пошла, — повторил Дралкин.
— Слуха нет, — отрезала Лена. — Обожаю вокальные номера, сама же петь не могу. Вот так! Все противопоказано. — Она снова коротко улыбнулась. — В среду едем во Фролы, прыгать с парашютом.
— Других вариантов нет?
— Говорю, продумано… Фотогеничность, слух… Я бы, конечно, не посмотрела, если бы сказали: талант! А так… Мне летать нравится. Сколько Женька Гарт получил провозных, пока схватил высоту семь метров?
— Полетов двадцать. И не схватил.
— Он хороший парень, Женька. Комсомолец хороший, отзывчивый… Вы сказали: «Бахарева, покажи мне высоту семь метров», — я показала, что такого? Семь метров и один метр – разница, ее видно.
— Одним она открыта, как на блюдечке, другим нет…
— Но мне-то она видна! — Лена поймала Дралкина на слове. — Вы на Гарта не кричите. Он не понимает, когда кричат…
— Бахарева! — произнес в своей манере Дралкин. — Белоручка он. Гарт, жизни не нюхал. «Почему занятия пропускал, не сдал зачета?» — спрашиваю. «Мы с папой ездили отдыхать в горы…» Видишь… Школьником в горах отдыхает, натрудился. А доску для звеньевого ларя не приколотит, топор в руках не держал… Небо чему учит? Думать быстро, соображать, сноровку же нужно иметь… Ты небось корову доила?
— Не было у нас коровы.
— Я к примеру… Доить умеешь?
— И доить и жать. И снопы вязать…
— Об чем речь. Птенцы сначала в гнездах учатся, потом летают, Бахарева, — с силой произнес инструктор, хотя они сидели рядом; он как бы вслушивался в звук ее фамилии. — «Не кричите, не понимает, нужен подход…» Все это подпорки, середняка тянуть. А вот является курсант, может, один из сотни, и понимаешь, что вся эта бухгалтерия гроша не стоит, только помех ему не чини, приглядывай, чтобы опара через край не вышла… Да, с талантом надо родиться.
— Актрисой я, наверно, не родилась.
— Война будет, — продолжал инструктор о своем, насупливая брови и отставляя недопитый стакан. — Я иной раз так рассуждаю: баба против мужика. На ринге, к примеру. В перчатках, при судье… Ведь не потянет баба против мужика, согласна?.. Воздушный бой не ринг, там смерть в глазах пляшет, мужик при виде смерти сатанеет. Что нашего в бою возьми, что другой нации. Зло лютует. Пощады от него не жди.
— Воевать не пойдут, — суховато сказала Лена.
— Пойдут… Да знаешь, не бабье дело – молотком махать, ты меня прости, титьки мешают. И удар нежесткий.
— Родину все должны защищать.
— Об том ли речь, Бахарева. — Дралкин хлопал себя по карманам, нащупывая спички. — Еще с кем посоветуйся… Подруги-то есть?
— Подруги все секреты разбалтывают. Ни одна язык не держит.
— Разбалтывать секреты – последнее дело. Сон хороший?
— Иногда ворочаюсь, не могу заснуть.
(Сбросить одеяло, померзнуть, потом тепло укрыться и заснуть… В другой раз она бы и этого от Дралкина не утаила, но не сейчас.)
— Выспись, отдохни. Чтобы завтра без настроений… Легкость, удовольствие, азарт, с которым учлет-девица без единой запинки шла от упражнения к упражнению, радовали инструктора и страшили. Опыт, пусть небольшой, открывал Дралкину чересполосицу бытия – то светлая у него полоса, то черная. То он ждет лейтенантских «кубарей» и мечтает о высоких отличиях, то совершает аварию и свистит из училища униженный и растерянный в звании ефрейтора (в личном деле осталась курсантская фотография Григория). До его зачисления в штат никто в аэроклубе летчика-ефрейтора в глаза не видел; летчики-сержанты (тоже новое, непривычное для слуха словосочетание, в котором слышались диссонанс, принижение престижной профессии), летчики-сержанты уже появлялись, ефрейтор же был один – Дралкин. Это звание, похожее на кличку, плюс уму непостижимый взлет, вынесший его вместо города на овраг и за порог военного училища, давили его, напоминая о молве, катившей следом, о мнении, за ним утвердившемся: инструктор Дралкин – отрезанный ломоть… Он боялся ошибиться в Бахаревой, переоценить ее, поддаться бродившему в нем нетерпению. Побывав в зубьях жестокого механизма, он хотел бы и других от него оградить… Яхт-клуб тем привлекал, что стоял на отшибе, был тихой заводью, туда, несколько чопорно, тянулись семьями, большинство составляли люди пожившие, не чуждые земных интересов, житейских радостей. Бухгалтер из поликлиники водников собирал после гонок любителей преферанса, зав. овощным складом, бывший балтиец, кроил цветные паруса и придумывал лодкам пиратские названия, яхтсмен-гитарист составил трио поклонников Изабеллы Юрьевой… Фигура здорового двадцатилетнего штатского парня не должна была производить там страдного впечатления, но тоска по училищу его не оставляла. Выхаживая паруса, он получал разрядку. А когда смуглоголовые отец и дочь, в одинаковых брезентовых робах похожие на брата и сестру, подстроившись под гитару, заводили на два голоса «Камин горит, огнем охваченный», Григорий вообще забывал все на свете… — что, кроме песни над рекой да паруса, нужно штатскому человеку, отрезанному ломтю, ефрейтору запаса?.. Непостижимый взлет увел Дралкина с притягательной для сверстников и почитаемой в народе жизненной орбиты, а Бахарева в нее вписалась… вписывается. Кто это объяснит: чем он не взял? Ноша ли ему не по плечу? Или не набрал еще в характере твердости и решимости? А может быть, рисковать в небе, служить образцом отваги – не его удел? Искать себя, не следуя общему поветрию, в авиацию идут, поскольку «в воздухе пахнет грозой», но еще необязательно, что война начнется завтра…
