Сергей стоял молча, прислушиваясь к ровному дыханию сына, чувствуя руками и грудью разогретое сном теплое тело мальчика. И не было сил разнять эти ручонки, доверчиво обвившие ему шею...
Наконец решился. Положил бережно на постель, укрыл дерюжным одеяльцем.
— Теперь когда же?..
— Ничего не скажу, Лиза... — признался Сергей, — не хочу обманывать напоследок... В бугровском отряде будем, пока недалеко... А как оно дальше обернется, кто знает... Будет случай, пошлю весточку...
Лиза вздохнула.
— Разве что весточку...
Сергей шагнул к ней, обнял. Она не шевельнулась, не отозвалась на его ласку.
— Ты пойми, Лизанька, по-другому нельзя. Не такое время, чтобы о себе только думать.
— Ты и об нас не думаешь.
— Вы и я — это одно, свое... Нельзя сейчас только о своем. Да и нам не все едино, какая впереди жизнь будет. А кто для нас ее хорошую припасет?..
— Иди... ждут тебя, — сказала Лиза.
— Береги Кузьку.
— Иди, иди...
Она как будто уже и торопила его...
Но едва закрылась за ним дверь, свалилась на лавку и заплакала в голос.
— Не убивайся ты!.. Али слезами поможешь?.. — сказала из-за перегородки до того молчавшая жена Кузьмы Прокопьича Василиса.
Лиза отозвалась со злой горечью:
— Тебе что убиваться! Твой дома.
— Не к месту попрекаешь, Лиза, — без обиды возразила Василиса. — Кузьма у партизан и перевозчик, и дозорный, и связной. Неровен час, вернутся беляки, его первого кончат... Да что я тебе говорю, вроде ты сама не знаешь...
— Эко ты проворно, — сказал Семен Денисыч Сергею, — мы еще и докурить не поспели.
Сергей улыбнулся невинному обману старика. Ни у кого в руках не было цигарки. Все наготове, ждали его.
Теперь, когда знали, что белых в деревне нет, ни к чему было таиться. Вдоль плетня добрались до первого проулка и по нему вышли на улицу. Деревня вся обстроилась по обе стороны ее. Для второй улицы места не было: слева крутой подъем, справа берег реки.
Улица продолжалась малоезженой, заросшей травою дорогой. За неширокой полоской кочковатого луга текла река. В ровный гул вплетался плеск отдельных струй, дробившихся на прибрежных валунах, открылках порога.
Шли молча, ходким шагом.
Впереди, упираясь вершиной в низкое ночное небо, проступила темная громада скалы. Дорога, ставшая каменистой тропой, прижалась к ее подножию.
Под ногами захрустела галька. Прошли еще сотни три шагов, и скала рассеклась узким распадком, по которому журча сбегал ручей.
В свете костра увидели двухскатный шалаш.
Высокий плечистый человек, стоявший возле костра, услышав шаги, обернулся и окликнул их.
— Свои, Кузьма Прокопьич! — ответил Корнюха.
— Коли свои, милости просим! — радушно и спокойно пригласил Воронов.
Корнюха подошел к нему первый, поздоровался за руку и рядом с Вороновым словно стал ниже ростом. Кузьма Прокопьич был на полголовы выше и соответственно шире в плечах. Окладистая курчавая черная борода не то чтобы старила его, но придавала красивому энергичному с крупным прямым носом лицу строгую значительность.
— «Мне без бороды нельзя, — говорил сам Воронов, — молодому лоцману кто судно доверит?» Но, конечно, не бородой заслужил Кузьма Прокопьич славу лучшего на порогах лоцмана.
— Своих-то видел? — спросил Кузьма Прокопьич Сергея, когда после взаимных приветствий все уселись у костра.
— Видел.
— Что ж не заночевали в деревне?
— Тебя побоялись упустить.
— Шибко нужен?
— На ту сторону перебраться надо.
— Свет на мне клином сошелся, — усмехнулся Воронов. — Наша деревня рекой кормится, в каждом дворе лодку найдешь.
— Поостереглись к кому попало соваться.
— Это правильно, — согласился Кузьма Прокопьич, — нонче бывает, и брат брата не поймет. Да вас вон сколько. Любого уговорите.
Сергей улыбнулся.
— Опасались, как бы нас кто не уговорил.
— Белым духом у нас давно не пахнет, — сказал Воронов. — Как Бугров подошел, беляки все стянулись к острогу. Надо быть по всему, там и будет дело.
— Вот к Бугрову и торопимся.
— Утром перевезу, — коротко сказал Воронов.
— Спасибо, Кузьма Прокопьич!
Но тут врезался Санька Перевалов, которому давно не терпелось:
— А шпиона-то упустил!
Кузьма Прокопьич посмотрел на него с ласковым пренебрежением, как на несмышленыша.
— Какого шпиона?
— Который тут с тобой разъезжал, позиции высматривал!
— Ты, паря, попал пальцем в небо, — сказал Воронов. — Это ученый человек. Для науки старается.
— Попался бы он мне — показал бы ему науку! — пригрозил Санька.
— Простите, молодой человек. Какую вы собираетесь показать мне науку?
Все оглянулись.
У шалаша стоял высокий тощий человек, одетый в потертую кожаную куртку и сапоги с длинными голенищами. Щурясь на яркий свет костра, он внимательно разглядывал пришельцев. Спутанные седые волосы свесились на высокий лоб, и аскетически худое лицо с длинным, чуточку вислым носом напоминало лик иконописного святого.
Санька нисколько не смутился, скорее всего и не почувствовал скрытой в вопросе иронии.
— Документы! — резко сказал он, подойдя вплотную к незнакомцу.
— Ценю вашу деловую лаконичность, — сказал тот с учтивым полупоклоном.
Он нагнулся, опустил до колена широкий раструб голенища на левом сапоге и достал спрятанную за подклейкой бумажку. Спокойно, не торопясь подал ее Саньке.
Санька не стал читать, глянул только на штамп. В первый его строке стояло. «РСФСР».
— Загинай другой сапог! — приказал Санька.
Незнакомец посмотрел на Саньку с откровенным уважением.
— Великолепный образец логического мышления! — сказал он и достал из голенища правого сапога вторую бумажку.
Разглядев штамп на ней — «Совет Министров Сибири», — Санька только присвистнул и углубился в чтение.
Текст в обеих бумажках был один и тот же:
«Предъявителю сего инженеру-гидротехнику Мякишеву Василию Михайловичу поручается проведение исследовательских работ на всем протяжении реки Ангары. Всем местным органам власти предписывается оказывать инженеру Мякишеву полное содействие».
Разница была лишь в том, что в первой бумаге Мякишев назывался товарищем, а во второй — господином.
— Вот гад! — весело сказал Санька, прочитав оба документа.
Сунул обе бумажки Воронову, сказал уже со злостью:
— Понял теперь, какая тут наука!
— Читал обе, — невозмутимо ответил Воронов и подал бумаги Сергею.
На красивом Санькином лице заиграли желваки. Глаза сузились, так и впились в переносье Мякишеву.
— На кого работаешь?
— На русский народ! — с достоинством ответил Мякишев.
Санька сорвался на крик.
— Ты мне дурочку не строй!
— Обожди, Александр! — остановил его Сергей.
Он тоже подошел к инженеру.
— Как же это понять, не знаю уж, товарищ или господин Мякишев, один мандат у вас подписан Народным комиссаром Советской власти, а другой колчаковским губернатором? Который же действительный?
Мякишев даже плечами пожал.
— Оба действительны. Оба с подписью и печатью.
— Да он смеется над нами, гад! — снова закричал Санька.
— Отнюдь не имел такого намерения, — возразил Мякишев. — Я прямо отвечаю на вопрос, который мне задан.
Сергей нахмурился.
— Загадками отвечаете. Нам некогда их разгадывать.
Мякишев как будто не понял угрозы.
— Никаких загадок. Пока можно было работать по мандату Совнаркома, мне было вполне достаточно его одного. После того как в бассейне Ангары установилась другая власть, мне пришлось поехать в Иркутск и получить там другой мандат. Не мог же я прекращать работу.
Кузьма Прокопьич при этих словах Мякишева посмотрел строго на Саньку, как бы говоря: «Сказано тебе было!..»
— Объясните, какая работа? — сказал Сергей. — Может быть, тогда скорее разберемся?
— Конечно, разберемся, — спокойно подтвердил Мякишев. — Река Ангара совершенно не изучена. Мы больше знаем о Дунае и Рейне, хотя они текут в чужих странах, даже больше знаем о Миссисипи, которая течет в другой части света, нежели о своей Ангаре...
— Опять туман! — перебил инженера Санька. — Чего это мы не знаем? Чего надо, все знаем!
Мякишев не привык, чтобы его перебивали.
— Молодой человек, — строго сказал он Саньке, — не обижайтесь на мои слова. Вы не знаете того, что надо знать. Хуже того, вы даже не подозреваете, о чем же вам надо знать.
— Ты, Саня, наберись терпежу, послухай, — сказал Семен Денисыч. — Человек, может, дело говорит. Опять же, и постарше тебя на один понедельник.
— Вот он и ждет, чтобы ты уши развесил, — проворчал Санька.
— Вы правы, молодой человек, — сказал Мякишев, — хотя и сформулировали свою мысль несколько пренебрежительно в отношении ваших товарищей. Я действительно желал бы, чтобы меня выслушали внимательно...
