пор кровью мочуся.
— А книги, иконы где берут?
— Дык, грабят ходят всех подряд, кто не нравится. Если ценное что — себе забирают. Серьги у буржуек вместе с ушами дерут. А книги православные с образами припасают для демонстраций. Демоны и есть. При мне две подводы Библий спалили для счастья трудового народа. Неправильно это — Библию жечь: не веришь — не верь, но людям верить не мешай.
Вдруг возница спохватывается:
— А ты-то кто будешь, какого чина, звания?
Гуляков невесело усмехается:
— Не бойся, пока не гвардеец. Хотя, наверное, бес уже тоже…
* * *
Ливень пуль и ощущение, что осколков столько, что они сталкиваются в воздухе, рукопашная, когда вырываешь горло врага голыми руками, а глаза застит чужая кровь, ямы братских могил, заполненные телами боевых друзей — все это сейчас, у порога дома Александры, кажется Гулякову несущественным нервным напряжением, проходящим от одной папиросы. Одного из лучших офицеров армии Российской империи, кавалера множества боевых орденов, не то что смотревшего в глаза смерти, а многократно обнимавшегося с нею, у дверей квартиры жены трясло как юнкера, впервые услышавшего выстрел пушки за семь верст.
Ждала ли? Верила ли, что он пройдет к этой встрече через то, что пройти нормальному человеку нереально? Что смерть сделает исключение из правил и отпустит его? Насколько выросла дочка? На все вопросы сейчас будет ответ…
Он поднимается по лестнице, глядя на номера квартир. В искомую, осторожно перехватив растение, стучит. Шаги слышатся почти сразу, будто кто-то ждал за дверью этого стука.
Дверь распахивается. Александра в красивом декольтированном платье, веселая, раскрасневшаяся, хочет что-то сказать, но, увидев Гулякова, в изумлении прижимается к стене и разглядывает небритое лицо со впалыми щеками и красными воспаленными глазами, грубые руки солдата, которые обнимают кактус, не ощущая остроты шипов.
— Саша! Да откуда… как же так…
Гуляков ставит горшок на пол и ждет, что жена обнимет его — но та так и застыла, опершись о стену, словно боится упасть, если отойдет. И Гуляков сам сжимает ее в объятиях, задохнувшись от нежности, забыв все приготовленные слова, и неловко гладит по спине, вжимается колючим подбородком куда-то в шею и впервые за долгие годы ощущает предательский ком в горле…
— Сашенька, я без вагона роз. Вот, взамен принес. Он, мне обещали, зацветет весной красными цветами, почти как роза…
Женщина гладит колючие листья, уколовшись о шипы, смотрит на каплю крови на ладони и плачет — горько ли, счастливо ли — не разобрать…
— Саша, где дочь? Ну, давай, показывай красавицу!
Александра засуетилась в прихожей:
— Представляешь, я нашла няню! Это было почти невозможно. Завтра мы с тобой Ксюшку навестим.
Гуляков качает головой:
— Я в ночь должен ехать в Питер в Реввоенсовет за назначением. Порядок такой. Вернусь дня через два. У нас собой и есть-то пара часов…
Они сидят друг напротив друга за столом, глаза в глаза, между ними — потрескивающая свеча в подсвечнике и годы…
— Ну вот, только на порог — и на вокзал опять. Ты же голоден, наверное!
Гуляков гордо приносит из прихожей вещмешок:
— Сашка, у нас же есть ужин, я забыл совсем…
Он достает буханку и две оставшиеся банки консервов, кортиком нарезает хлеб.
— Чай найдется в доме?
Александра подхватывается и спешит на кухню:
— Не только чай, но и спирт найдется, и закусить кое-что…
Гуляков с удивлением разглядывает возникшие на столе графин, тарелки с нарезанным мясом и пирожками:
— Откуда роскошь такая? Тебя назначили комиссаром по медицине?
— Нет, выменяла еды на мамино ожерелье с топазом…
И торопится перевести разговор на другую тему:
— А сестра моя, Ангелина, на что тихоня — ухажера себе нашла, к нему съехала. На железной дороге служит. Неказистый, зато уголь бесплатный, и командирский паек. Она ему пытается книги читать вслух, повышать культурный уровень. Но говорит, что он от этого засыпает сразу, как от люминала. Они хотели повенчаться, да кто-то из своих донёс. Скандал был. Его для исправления кинули на пропитку шпал, хотя он инженер. Весь дом пропах креазотом. Ну, за встречу, дорогой…
Выпили. Гуляков берет пирожок, немного откусывает, кладет на стол, лезет за папиросами. Наступает тяжелая пауза, которая бывает, когда разлука была такой долгой, что и не выбрать сразу что-то одно для обсуждения.
— Ты устал же. Постелить?
— Пожалуй…
Но он не дает ей подняться, быстро подходит, поднимает вместе со стулом, на котором она сидит, и несет к кровати. Графин падает, заливая свечу, на пол со звоном сыплются тарелки, вызывая ответный звонкий женский смех:
— Ох, как же я по тебе соскучилась…
Спустя полчаса Гуляков курит, стряхивая пепел на тарелку возле кровати, выговариваясь тем, о чем мучительно размышлял все последние дни:
— Саш, здесь не фронт, а чувство, как перед боем. Хотя в бою лучше, там враг виден, ты знаешь, что от него ждать, чем ответить. А здесь он — где, кто он?… Ты осуждаешь меня?
Александра, поворачиваясь на бок и разглядывая лицо мужа, не говорит — выдыхает:
— Саша, милый, только не казни себя. Мне так покойно, хорошо, я уже давно забыла это чувст-во. И все равно мне, ротмистр ты Гуляков или военспец Гуляков. Сегодня тут как в лесу, Саша: кто первым в глотку вцепился, тот и прав. Звериные нравы…
Гуляков отворачивается к стене:
— А я — я какой зверь, по-твоему?
— Ну, ты известный медведь у меня…
Она тянется с поцелуем, но мужчина затягивается папиросой:
— То есть, ради мёда готов на всё?
Он встает с кровати, подходит к окну, отодвигает штору, смотрит в ночь. Слышно несколько выстрелов, пьяные крики. Александра тихо, едва слышно плачет, стараясь, чтобы супруг не заметил.
Гуляков одевается, собирает вещмешок.
— Сашка, я быстро, три-четыре дня, и вернусь. Может, ребенку что из Питера привезти? Ты только объясни подробно, я же отцом никогда не был…
Александра улыбается, незаметно стерев слезы:
— Не надо, у нее все есть. Сам приезжай скорее.
— Пора. Поезд через три часа, а мне еще до вокзала добираться. Завтра в полдень — за назначением. Надо еще себя в порядок привести, Реввоенсовет все же, серьезная, наверное, организация…
Троцкий, отхлебывая остывший чай, быстро пишет, сидя за роскошным, темного дерева, столом, перекладывает листки, иногда шевелит губами и сдвигая брови к переносице — прикидывает, как написанное будет звучать вслух.
Бесшумно приоткрыв дверь, входит адъютант — в галифе и френче с породистым дворянским лицом и аккуратной бородкой, по обличью — из царских офицеров. Что-то
