шепчет на ухо Троцкому, тот морщится:
— Я просил, чтобы мне показали? И Коллонтай просила, чтобы я посмотрел? Бред какой-то. Не помню… А, впрочем, любопытно — давай их сюда…
Нарком обороны садится в глубокое кожаное кресло в углу кабинета, вытягивает ноги, устало трет переносицу, протирает пенсне. Адъютант приносит графин, наливает рюмку, подает на подносе Троцкому. Тот смакует коньяк, прикрыв глаза.
В кабинет боязливо входят две девушки — в одинаковых юбках военного образца на широком ремне, в наглухо застегнутых блузках цвета хаки и в начищенных коротких сапожках. Робко останавливаются в центре огромного кабинета.
Троцкий с любопытством их оглядывает, как энтомолог диковинных бабочек.
— Ну-с, что юная смена может нового поведать о древнейших материях? Показывайте, не стесняйтесь…
Девушки прикладывают ладони к сердцу и начинают звонко поочередно декламировать.
— Товарищ! Смрад буржуазной половой мора-ли — на свалку истории!
— Товарищ! Капитализм извратил суть человеческой природы!
— Буржуазный брак — это пропаганда собственности! Мы, марксисты-ленинцы, против затхлых предрассудков!
— Распахнуть дверь на вольный воздух, на путь свободных отношений между полами — задача красной молодежи!..
Девушки синхронно расходятся в стороны, поворачиваются друг к другу, очень быстро расстегивают блузки и отбрасывают их в стороны.
Одна девушка:
— Телесная дружба честнее буржуазных вздохов на скамейке!
Другая:
— За гармонию тел, за союз двух свободных сердец в борьбе за коммунизм!
Сделав несколько физкультурных движений, девчонки отработанным движением скидывают юбки, а изящно присев на пол — и сапожки, оставшись босыми и в обтягивающих кумачевых купальниках.
Одна девушка:
— Даешь открытый характер любовных союзов!
Другая:
— Даешь вибрацию любовных ощущений человеку труда! Сегодня Эрос был бы большевик!..
Девушки синхронно опускаются на колени, протягивая друг другу сложенные ладони, что, очевидно, означает отданное сердце.
Троцкий, маслянисто поблескивая глазами за стеклами пенсне, с удовольствием разглядывает стройные фигуры, вздымающиеся полуоткрытые груди, багряный педикюр на ножках, яркий на фоне темного дубового паркета.
Троцкий делает глубокомысленное лицо:
— Пожалуй, удачно. Думаю, молодежи понравится. Через, скажем так, через низ живота мы донесем до мозгов нашу идеологию. Молодцы, содержательно и по-революционному романтично. Мо-лод-цы. Ну, идите сюда, отметим вашу творческую удачу. Как звать?
— Тоня.
— Соня.
Лев Давидович Троцкий берет из шкафчика еще две рюмки и графин, притягивает девушек за руки, сажает каждую на боковые подушки кресла, на котором сидит сам, наливает коньяка. Девушки, прыская смехом, пьют.
Троцкий, покраснев лицом и оглаживая ладонями голые бедра обеих, бормочет:
— Эрос был бы большевик! Нет, ну свежо, интересно, неожиданно как…
* * *
Хмурое утро, у проходной Реввоенсовета галдят вороны, хотя поживиться тут им решительно нечем. Возле двери — часовой с ничего не выражающим широкоскулым азиатским лицом, как у каменной скифской бабы. Он насаживает пропуск Гулякова на штык. Длинный коридор с высокими сводчатыми потолками заполнен людьми во френчах и шинелях, по сложной амплитуде таскающих по кабинетам бумаги, где стрекочут пишущие машинки.
Гуляков поднимается по лестнице, где его документы проверяют двое красноармейцев, попросив вынуть все из карманов. Ротмистр Гуляков поставил бы наглецов, унижающих офицера на место, но военспец Гуляков послушно достал портсигар, деньги, платок.
Ждать аудиенции его посадили в кресле возле массивной двери, она чуть приоткрыта, оттуда раздается громкий голос адъютанта наркома:
— Не слышно тебя, Фомушкин, в трубку говори! Еще день тебе нарком дает! Один! Какие пленные!? Нет такого слова! Всё, это приказ!..
Гуляков разглядывает плакат на стене: «Дисциплина в Красной армии основана на жестоких наказаниях, в особенности на расстрелах. Тов. Вацетис».
В нише рядом стоит пулемет Максима. Гуляков встает, подходит, поднимает затворную раму, проводит пальцем и смотрит, чист ли механизм. Конечно, картошку сажать можно. Он защелкивает раму обратно.
Сзади раздается голос адъютанта:
— Товарищ Гуляков, давайте ваши документы, через минуту нарком примет вас.
Гуляков входит в кабинет Троцкого. Останавливается, не доходя нескольких шагов до стола, за которым сидит нарком. Тот берет папку с бумагами Гулякова, раскрывает, но не читает. Встает из-за стола и делает приглашающий жест в угол кабинета, где стоят два кресла. Нарком и Гуляков садятся.
— Излагайте, товарищ Гуляков: где служили, чем отмечены. Советую ничего не забыть, а то потом неловкость выйдет, когда выяснится, что запамятовали, — тоном человека, рассказывающего анекдот, говорит Троцкий.
— Ротмистр Гуляков. Командир эскадрона, роты, батальона смерти в двести шестьдесят седьмом пехотном полку. Затем — плен, бежал. Далее — Франция, Русский Легион Чести, командир роты, бои в Германии. Пилот боевого аэроплана. Имею все обер-офицерские награды Российской Империи, кроме Анны второй степени. В том числе ордена Святого Георгия четвертой и третьей степени. А также Французский Военный Крест с пальмовой ветвью и именное оружие от военного губернатора Парижа.
Троцкий вскидывает брови, изучающе глядит на Гулякова, склонив голову набок.
— Н-да. Послужной список, прямо скажем, не тыловой. Ротмистр, а давайте-ка с вами по рюмочке…
Встает, открывает дверцу шкафа, достает графин с коньяком, блюдце с лимоном, две рюмки, разливает, одну подает Гулякову.
— Ну, за то, чтобы наград в Красной армии у вас было не меньше.
Троцкий выливает в рот рюмку и гоняет дольку лимона в красных мясистых губах.
— Какие бы не были ваши мотивы, мы таким специалистам рады. Не каждый день командир батальона смерти, спасавший от немцев Париж, да еще и авиатор, на сторону пролетариата переходит. Другое дело, насколько искренне ваше решение служить трудовому народу. Или оно только вынужденное?..
Гуляков встает:
— Господин Троцкий…
— Ну-ну, мы же товарищи теперь с вами.
— Товарищ Троцкий, я пришел служить России. Воевать — это моя работа. И я предпочитаю ее честно исполнять, а не рассуждать о ней.
Троцкий наливает еще по рюмке.
— Александр Иванович, вы — умный человек, поэтому буду откровенен. Тысячи таких, как вы, верой и правдой служили России. Но болтуны-политики, лубочный царь и царица с Распутиным сделали все, чтобы гнилое государство рухнуло. Хорошо, что мы успели подхватить валящегося колосса. И теперь сам народ — под нашим большевистским контролем, конечно — распорядится будущим России. И не только России: мы и Европу построим, и в Индию сходим, и до Америки доберемся. Кто нам указ? Да никто. Есть наши интересы, и точка. А межгосударственное право и прочая гуманитарная ахинея — это выдумки импотентов-дипломатов. Хотите снова в Германию, только уже на правах победителя? Или на берега Ганга? Вопрос ребром: вы — с нами?
— Я готов выполнять приказы, что вам еще сказать?
— В этом кресле на днях один сидел… Сразу скажу, не договорились мы с ним. Так вот, он прямо заявил: это у вас не народ, а шваль, готовая класть штабелями трупы за пару десятин
