Оперативное построение фронта между тем не отвечало задачам обороны. Группировка войск оставалась наступательной. Левый фланг, примыкавший к Черному морю, оказался слабым. Командующий войсками мотивировал это тем, что после некоторого улучшения исходных позиций фронт непременно будет наступать. Но наступление все откладывалось, а оборона, вопреки указаниям Генштаба, не укреплялась. Мехлис же занимался лишь препирательством с командующим.
А противник не дремал. Он со своей стороны готовил наступление, намереваясь сбросить советские войска с Керченского полуострова, чтобы всецело сосредоточиться затем на ударе против героически оборонявшегося Севастополя. Ему удалось безошибочно определить слабое место на приморском фланге 44-й армии. Сюда были нацелены крупные силы танков и авиации. Здесь же подготавливалась высадка морского десанта…
6 мая немцы нанесли удар по слабому приморскому участку фронта, прорвали наши позиции и быстро стали развивать успех. Оборона Крымского фронта, не имевшего резервов в глубине, была дезорганизована управление войсками потеряно, отход на восток проходил беспорядочно. После двенадцати дней боев в таких условиях, несмотря на героизм войск, Крымский фронт потерпел очень тяжелое поражение. А это резко ухудшило условия сопротивления для Севастополя и всей последующей борьбы за Крым»[4].
…Севастополь… Много материалов еще лежит безмолвно в папках различных архивов, комиссий, комитетов, музеев и просто в сундуках, в ящиках комодов. А кое-где и за обветшалой иконкой с темным ликом Николы Мирликийского.
Особенно важны материалы о последних днях обороны, когда почти все штабы, отделы, управления, канцелярии без оглядки на будущее уничтожали документы. Однако были люди, которые видели дальше той трудной минуты, — они сумели сохранить кое-что либо удержать в памяти некоторые важные события и факты…
Севастополь! Когда думаешь или вспоминаешь о нем, то видятся бегущие вверх каменные ступени, белая колоннада портика классически строгий фронтон, словно бы созданный волшебной комбинацией гениальных по соразмерности и точности линий Эвклида… Видятся дремлющие белые львы на парапетах, античные статуи в нишах; задумчивая синева неба, корабли на рейде, слепящая морзянка ратьеров и порханье сигнальных флажков; слышится медный, слегка певучий голос рынд и гудки буксирных судов, свист боцманских дудок, перезвон трамваев и крик чаек под бортом крейсера, сливающего в баржу-мусорницу отходы с камбуза…
Недалеко от железнодорожного полустанка Мекензиевы Горы есть местечко, откуда город открывается всего лишь на секунду и видится словно бы через шторку фотоаппарата при фотографировании движущейся натуры: дома внизу в легкой дымке и часть лазурной бухты с кораблями на ней. Момент настолько ошеломительный, что хочется, чтобы поезд остановился и дальше не шел, пока не наглядишься вволю.
Во время второго штурма, в декабре 1941 года, когда стояли лютые для этих мест морозы, гитлеровские офицеры по приказу командующего отобрали у солдат шинели и распорядились не подвозить обед: солдат подвели к тому месту, откуда сквозь морозную дымку едва виднелся город, и сказали:
— Кто хочет получить свою шинель и свой горячий обед, вперед! Там ваши шинели и обед!.. Там!
Горячий обед в Севастополе гитлеровские солдаты (если те солдаты, которым его показывали с высоты Мекензиевых Гор, остались живы!) получили лишь через шесть месяцев, когда фон Манштейн сделал последний взнос за маршальский жезл — закопал в землю под стенами Севастополя еще сто тысяч солдат и офицеров, участвовавших в третьем штурме города.
По заданию редакции я ездил на два дня в Сухуми для встречи с подводниками Михаилом Грешиловым и Аркадием Буянским, находившимися там на кратком отдыхе. Из Сухуми катером — «охотником» добрался до Поти, откуда должен был отбыть в Тбилиси и далее самолетом в Москву.
В Поти было душно не только днем, но и ночью. И если в Сухуми ночную тишину рвали хриплые крики шакалов, то здесь ночами шли нескончаемые «конференции» лягушек, которыми кишела река Рион.
В Поти меня ждали два письма от жены, и в одном из них сообщение о том, что она ждет ребенка. Она ушла с прежнего места и теперь работает сестрой в госпитале. В связи с ожиданием ребенка она просит беречь себя и подчеркивает: «…зря не лезь!» Вообще-то можно, но зря не надо!
Это письмо сделало со мной что то невероятное; теперь, когда у меня будет сын (я считал, что иначе и быть не может!), куда делась усталость, я быстро в течение дня провернул свои дела, пошел к военному коменданту, выправил железнодорожный билет, собрал вещи, сдал номер, взял чемодан, попрощался с жившими в гостинице корреспондентами Всесоюзного радио Юрием Арди и Вадимом Синявским и только собирался сесть в фаэтон извозчика, как меня окликнул батальонный комиссар Поневежский — постоянный корреспондент центральной газеты Военно-Морского Флота «Красный флот» на Черном море.
Еще издали он размахивал какой-то бумагой.
— Слушай, Сажин, — сказал он, подходя ко мне, — как я рад, что застал тебя!.. Вот пришла «молния»… Прочесть?
Я кивнул, и он прочел:
— «Сажину немедленно отправиться в… Севастополь на шесть-семь дней и дать ряд ярких корреспонденций. Заместитель главного редактора капитан I ранга Дивавин».
В политотделе Потийской военно-морской базы мне под большим секретом сообщили, что в Севастополь (время не назвали) идет лидер «Ташкент». Лучшей оказии и желать нельзя было.
Из политотдела военно-морской базы я вернулся в гостиницу, бросил чемодан и только хотел съездить в порт, как встретил Синявского и Арди, они упросили меня не отпускать извозчика, а дать его им — они тоже хотят идти на «Ташкенте» в Севастополь.
«Ташкент», выделявшийся среди других судов эскадры стройностью и изяществом корабельных форм, элегантно покачивался — он был чуток к погрузкам и приему войск. В этот час на его борт поднимались бойцы стрелковой бригады — пополнение гарнизону осажденного Севастополя.
Сходни стояли несколько крутовато, и стрелки шли по ним с опаской и усилием. После них была дана команда погрузиться отряду моряков Молчаливо-сосредоточенные, они с какой-то особой лихостью взошли на борт лидера.
Мы поднялись последними. Командование стрелковой бригады уже успело занять кожаные диваны в кают-компании.
На палубе тоже все занято: солдатами, пушками, ящиками со снарядами, ящиками, оклеенными черепами со скрещенными костями и надписями: «Огнеопасно!», «Фосфор!», «Не курить!».
По радиотрансляции было объявлено о том, что «курить на корабле категорически воспрещается, кроме специально отведенных мест».
…«Курить только в специально отведенных местах…», а если горячий осколок фашистской бомбы или снаряда во время налета или обстрела вопьется в ящик с фосфором, тогда как же?!
Тугой ветер дул в лицо. «Ташкент» шел полным ходом, к Новороссийску, там заберет груз — и в Севастополь в сопровождении двух миноносцев.
Тонкие мачты дрожали. Ветер посвистывал в растяжках рей. Соленые брызги вздымались высоко и со звоном осыпались на палубу. Солдаты, отодвинувшись от места, омываемого озорной волной, расположились среди снарядных ящиков, минометов и легких пушек, вели тихую беседу. Кое-кто, обжигаясь, глотал кипяток из алюминиевых кружек.
…Командир отряда капитан Алексей Семеко стоял у борта, а моряки и солдаты, которых он поведет в атаки тотчас же по прибытии в Севастополь, рассыпались по кораблю.
Краснофлотцы кормили их, одалживали бритвы, шайки для постирушек, мыло и всякую другую житейскую мелочь. Ближний к Семеко усатый солдат с двумя медалями на сильно выгоревшей и пробитой потом гимнастерке чистил винтовку с оптическим прицелом. Свое дело он выполнял со вкусом и старательностью. Поглядывая в ствол, он качал головой и с новым усердием опускал шомпол в канал. Его сосед, засунув руку в сапог, срезал перочинным ножиком деревянные шпильки. Белые, хорошо отстиранные портянки лежали рядом. Чуть в сторонке от усатого на снарядном ящике лежал молодой солдатик. Тонкий, как тростинка, подперев курчавую голову кулаками, он глядел на море. Время от времени он тяжко вздыхал и закрывал глаза. Губы его что-то шептали.
— Ну вот и все, — сказал усатый, — сияет, чисто зеркало.
— А ты, Синявин, глянь в свою зеркалу — судьбы там нашей не видать?
— Судьбу мы скоро узнаем. А вот чего ты, Лычков, чеботарить задумал?
— Чеботарить? А как ты думаешь, ноги солдату нужны ай нет?
— Чудак.
— Чудак Гитлер, что полез на Расею… А ноги солдату нужны не менее ружья. Вот, скажем, дадут команду «вперед», а у тебя в сапоге гвоздь, маленький такой — с мышиный глаз. Ну вот, могешь ты побегти вперед? Вот то-то и оно-то!
