Ознакомительная версия.
— Какой Юрик?
Зинченко перевернулся на бок, щелкнул пальцем по сигарете — пепел спланировал в снарядную гильзу — и сузил глаза.
— Думаешь, не знаю, что это Юрика кондер? Это он, стервец, тебя уговорил ко мне по-землячески подойти. За это третью часть тебе обещал.
Шурик покраснел и отвел глаза.
— Да брось, не девица, поди, — хмыкнул Зинченко, — кто в полку не знает, что Юрик откуда-то кондер спер и сейчас побыстрее его продать хочет. Вам, вольнягам, выехать и выйти никуда нельзя. Вот и мучаетесь. Здесь продавать не хочет. Во-первых, дешевле будет, а во-вторых, боится, что обманут.
— Как?
— Очень просто. Отдает кондер какому-нибудь начальнику патруля, который возле дуканов стоит. Тот приедет из города, привезет половину стоимости и скажет, что только и удалось сторговаться за такую сумму. А потом они ее еще раз поделят пополам. Одну часть Юрке за товар, другую — патрульному за то, что продал, за риск, так сказать. А ведь продал он его за полную цену. Только мужик-патрульный часть утаил. Вот и весь обман.
— А Юрка?
— А что твой Юрка? Он при торге стоял? Видел? Доказать все равно не сможет и жаловаться никуда не пойдет. Даже если патрульный вообще ни копейки не отдаст.
— Как так?
— А вот так! Придет и скажет, что только кондер в дукан затащили, только собрался деньги забрать, как тут комендант зоны подъехал. Патрульный, конечно, ноги в руки и давай жару оттуда. Деньги, естественно, не успел забрать.
— Потом, что ли, забрать нельзя?
Зинченко засмеялся.
— За что люблю тебя, Шура, так за наивность! Яснее ясного, что он все сдал, пайсу получил, только возвращать не хочет. Случаев таких сколько угодно было. О них только вслух не говорят. Пойдет, что ли, Юрка к замполиту и скажет: «Вы знаете, я уворовал кондиционер, отдал, допустим, Сидорову, тот вывез его, сдал, а деньги возвращать не хочет. Накажите его, пожалуйста».
Шурик хихикнул.
— Самому смешно. Сидорову, в принципе, ничего не будет, а Юрку вышвырнут, как паршивого кота. С вашим братом в этом отношении проще. Вы сами сюда ехали, а нас посылали. И меня Союзом испугать…
Отсмеявшись, Зинченко встал босыми ногами на пол и взял бутылку с фанерки. Сделал несколько глотков, помотал головой и протянул воду Шурику.
— Юрка знает, что я единственный в полку, кто его не обманет.
— Поэтому и просим тебя! — жалостливо протянул Шурик.
— А ты при чем тут?
Вольняга поперхнулся минералкой и загнанно посмотрел на прапорщика.
— Денег не терпится заработать? Да не отворачивайся! Я не замполит — гадюкой в душу не заползаю. Понимаю, Санек, тебя. Недавно приехал, пару раз нелегально вырвался в город, зашел в дуканы, увидел, что там, и обомлел. Как так? Страна забитая, отсталая, война идет, а полки прогибаются от товаров, не в пример нашему процветающему Союзу. И сразу захотелось все купить: шмотки, аппаратуру. Мыслишки даже появились — дома торгануть чем-нибудь, деньги сделать. Не так ли?
Пустая бутылка заплясала в руках гражданского.
— Да не бойся ты своих мыслей. Все вокруг об этом думают — как прикупить побольше да в Союз утащить. От бедности это нашей, Шура, идет, от зарплаты мизерной да оттого, что на родине в магазинах пусто, хоть шаром покати. А чеки эти? Не деньги, а слезы. Неужели, если бы я получал больше, стал бы дела иметь с черномазыми?
Зинченко потускнел, кинул подушку к стене и вновь развалился на кровати.
— Вот я думаю все время. Как же так? Я в колонны хожу. Горел два раза, ранен был, а получаю всего двести сорок чеков. И «фин» наш, прапорюга-кассир, который все время в штабе сидит, эти самые чеки мне раз в месяц отстегивает, столько же получает. Где справедливость?
— Не знаю, Михалыч, — загрустил Шурик.
— И я не знаю. На бойцов орешь день-деньской, гоняешь их, по мордам бьешь, чтобы шевелились быстрее, а как подумаешь, что они здесь два года — без отпуска, без посылок, без денег, — до слез их жалко становится. Купят на эти свои несчастные десять чеков печенья, соков, сгущенки, сигарет цивильных и довольны. Нет, Шурик, пока есть такие бойцы, которые все это на своем горбу выносят, будет стоять наша страна. И ведь каждая сволочь их обворовать норовит. В столовой бурдой кормят — продукты бачам продают. Обмундирование пока выбьешь на складе — поседеешь, обмануть пытаются, и все оттого же. Эх, Шура, Шура, поживешь здесь — такое увидишь, что, наверное, за всю свою жизнь не узнаешь.
Губы прапорщика легли скорбным уголком вниз. Он замолчал и достал два стакана. Догадливый Шурик стал откручивать пробку на бутылке.
— Ладно, возьму себе третью часть, — вздохнул Зинченко, — от двадцати тысяч богаче не стану. Все равно ничего крупного на такие деньги не купишь.
— Спасибо тебе, Миха…
— Потом будешь благодарить, когда деньги привезу, — с притворной грубоватостью остановил вольнонаемного Зинченко. — Ты лучше закуску из шкафчика достань. Я ведь не алкаш, чтобы водяру без закуси пить.
В то время, когда старший прапорщик Зинченко и вольняга Шурик пили водку, закусывая ее югославской ветчинкой «Ham», в кишлаке Калахана назревала маленькая трагедия.
Два здоровенных бородатых афганца, пиная, волокли по изогнутым улочкам дуканщика Юсуфа. Детвора бежала следом, наслаждаясь необыкновенным зрелищем.
Юсуф и его мучители исчезли за прочными, толстыми стенами дома, который принадлежал Асадулле-хану.
Несколько дней назад после года отсутствия безраздельный хозяин кишлака вернулся в свою вотчину. Столь долгому исчезновению предшествовали следующие события.
Шурави всерьез обозлились на духов, терзающих колонны, и начали крупномасштабные операции вдоль всей дороги, ведущей в Союз.
Танки били прямой наводкой по дувалам и корчевали виноградники. Реактивные снаряды падали в самое сердце кишлаков, вороша эти афганские гнезда, калеча и убивая виновных и безвинных.
Как грибы после хорошего дождя, вдоль дороги вырастали дополнительные посты. И новенькие красные лоскуты, точно флажки на волков, затрепетали на флагштоках от Кабула до Джабалей.
Афганцы уходили в глубь Чарикарской долины, уползали к подножию гор, синеющих на горизонте. Но и там их доставали настырные шурави.
Юркие серебристые птицы стремительно падали на долину, выпуская хищные острые когти. Бомбы раскалывали землю, их разрывы сметали все живое.
Но и это было еще не все: из-за облаков, точно свора гончих, выскакивали поджарые «хеликоптары». Гремя железными суставами, они мчались за бандами по пятам и вонзали в них свои раскаленные клыки — ракеты. Убегающие люди в страхе пытались вползти и спрятаться в любую нору. Ненасытные «хеликоптары» мощными лапами выковыривали их оттуда и добивали. Потом, устав от кровавой охоты, они дружно заваливались на бок и уходили в Баграм.
Русские солдаты были отчаянны, их командиры — упорны, а летчики — бесстрашны до безрассудства.
Духи, зажатые в угол, продолжали огрызаться. Однако с неба лился на них огненный дождь — это все и решило.
Потрепанные в боях, без помощи извне, взятые в полукольцо, моджахеды начали переваливаться за горы.
Асадулла-хан увел своих людей в Пакистан. Потери были значительными, а раны еще кровоточили. Последние месяцы оказались настолько черными, что люди не торопились возвращаться обратно. Хитрый, искушенный в партийных интригах Асадулла-хан пытался поражение использовать с выгодой для себя.
Он демонстрировал всем без разбора рубцы и раны своих людей, раздул до небес число убитых ими шурави и их сгоревших машин. Количество сожженных танков с каждым разом все увеличивалось, «хеликоптары» пачками падали на землю, ну а правительственные афганские полки убегали, как стадо глупых овец. Асадулла-хан оплакивал храбрых воинов, погибших в джихаде против неверных, и призывал к их отмщению.
Стоны вперемешку с боевыми кличами дали результаты. Асадулла-хан стал получать деньги, оружие, снаряжение, продовольствие и медикаменты. Правда, не в таких количествах, как хотелось бы, но помощь была ощутимой.
Пришло время, и Асадулле-хану приказали возвращаться в Афганистан. Как ни ловчил он, как ни изворачивался, но сделать ничего не смог. Пришлось подчиниться. Теперь он снова в родном кишлаке.
Длинноволосые мужики затащили Юсуфа в комнату и швырнули на глиняный пол.
На мягком пушистом ковре сидел Асадулла-хан, поджав под себя ноги. Он медленно прихлебывал чай из прозрачного стакана с узенькой талией и широким горлышком. Казалось, ему нет никакого дела до дуканщика, который все больше скрючивался от ужаса и боялся поднять глаза на хозяина кишлака.
Холеный Асадулла-хан вопросительно взглянул на опустевший стакан. Тотчас к нему скользнул тоненький женственный юноша, схватил небольшой чайничек и наполнил стакан до краев. Мягкими, нежными руками Асадулла-хан взял карамельку с подноса, кинул ее в рот и качнул ухоженной бородой.
Ознакомительная версия.
