— Хвост?
— Чист.
— Бутик?
— Чист.
— Готов?
— Готов!
Подаю сектор газа на себя и вскидываю руку вверх, давая сигнал к вылету. Трёхлопастной винт бешено рубит воздух, прижимая траву к земле и заставляя её волноваться, словно речные волны. Су-2 нехотя трогается, и пока совершается рулёжка, торопливо пробую педали и рукоятку управления. В небо взлетает зелёная ракета. Полный газ!
Слегка подрагивая на незаметных в траве неровностях, машина начинает разбег. Уходят закрылки, отрыв, и вот я уже ввинчиваюсь в небо. Десять… Пятьдесят… Сто… Набираю триста метров и начинаю ждать ребят.
Су-вторые взлетают как-то величественно, широкие плоскости рассекают воздух, но масса почти в четыре с гаком тонны даёт о себе знать… наконец все в сборе. Мы выстраиваемся в боевой порядок и берём курс на запад. Держимся в одном строю. И довольно легко. Впрочем, чего удивляться? Машины, по большому счёту, вполне сопоставимые с «Чайками». Крылья — две штуки, мотор — одна штука, что у тех, что у этого — бомбы и пулемёты. И скорость нормальная, почти одинаковая. Слегка маневрирую, приноравливаясь к её характеру, и удовлетворенно оставляю самолет в покое — вроде ничего, всё работает нормально…
На подлете к линии фронта начинаю набирать высоту. Ребята послушно тянуться за мной. И тут же в уши врывается Дарьин крик:
— Немцы! Мессеры!
Холодок мгновенно пробегает по спине. Вляпались! И тут же новый крик стрелка:
— Наши, ура! Наши! — и тут же — Коля горит!
Я с ужасом вижу, как от крыла замыкающего строй самолёта летят клочья обшивки. Су дёргается, начинает крениться вправо, переворачивается и, описывая плавную дугу, боком устремляется к земле. На его обшивке вспыхивают огоньки попадающих в цель пуль, тут же сменяющиеся высверком пламени и белым дымом…
Ну и где же наши! Где прикрытие!! В тот же миг мимо меня с рёвом проносится длинноносый МиГ с алым коком. Его нос окрашен огнём пулемёта, бьёт струями выхлопа надсаживаемый мотор. За спиной раздаются длинные очереди ШКАСа — Дарья вступила в бой. Молодец, девчонка!
Заваливаю влево, для построения оборонительного круга. Свободной рукой кручу перед собой круги, давая понять ребятам дальнейшие действия. Что поделаешь — рации ни у них, ни у меня нет, приходится на пальцах, по старинке. Окидываю взглядом небо вокруг мать честная! Четыре пары немцев отбиваются от почти целой эскадрильи тяжеловесных МиГов.
Ребята хоть и неуклюжие, но видно, что опытные куда бы фрицы не ткнулись, всюду натыкаются на светящиеся трассы. Вот, дымя разбитым радиатором валится вниз мессершмитт; вздрагивает, наткнувшись на коварную очередь, наш ястребок, но держится, держится в воздухе! Его прикрывают двое краснозвёздных.
Прямо в воздухе взрывается, превратившись в облако перевитого жгутами пламени грязно-чёрного дыма и сноп обломков, ещё один фашист…
И вдруг я с ужасом вижу, как одна из сушек начинает карабкаться вверх, явно намереваясь ввязаться в драку. Нет, идиот, нет! Вася, не надо! Не смей! Дурак! Ты же не истребитель, штурмовик!
Расплата приходит почти мгновенно несмотря на яростную драку, один из мессершмиттов мгновенно даёт полный залп из всего бортового вооружения по Семёнову, и тот валится вниз с разнесённым вдребезги фонарём…
И тут же немецкая очередь вспарывает машину от хвоста до мотора. Вспыхивает двигатель, и пламя мгновенно выбивается из-под капота, начиная облизывать лобовой обтекатель фонаря. Судорожно вздрогнув, замирает, превращаясь в застывшую раскоряку, винт. Порывом ветра дым на мгновение относит, и я вижу быстро приближающуюся землю. Изо всех сил тяну ручку на себя, думая лишь об одном только бы дотянуть до линии фронта!
Самое страшное, что в наушниках тишина, я не слышу Дарьи. Впрочем, так было и на взлёте, когда она точно была жива. По крылу моей машины вновь проходится огненная полоса вражеской очереди. Сухой тянет вправо, стиснув зубы, я пытаюсь выдержать курс.
Сзади раздаётся грохот ШКАСа жива! Слава Богу! Дашка, жива! На мгновение оборачиваюсь — точно! Стеклянный колпак вертится из стороны в сторону, со ствола пулемёта, укрытого дырчатым кожухом, срываются языки выстрелов. Молодец, девочка! Так их!
Внезапно мотор чихает и вначале медленно, неуверенно, затем всё быстрее и быстрее начинает работать вновь. Что за…! Тяну ручку на себя, и окутанный дымом самолёт начинает нехотя набирать высоту. Дарья сзади поливает немцев длинными очередями. Я изо всех сил лезу на высоту — сейчас только в ней наше спасение. Нееет!!! Двигатель надрывно взвывает, слышится короткий хруст, жалобный вскрик обрывающегося шатуна — и тишина… В тот же миг мотор словно взрывается, массивный кусок металла изнутри проламывает капот и с коротким скрежетом врезается в фонарь кабины, в ореоле разбитого плекса уносясь назад. Сквозь треск слышу ругань Дарьи.
— Ты чего!
— Ушёл, гад! В прицле же был, и откуда эта железяка взялась! Прямо по стволу!
— Держись! Посадка будет жёсткой!
— Ой, мамочка!..
Крутиться над аэродромом нет ни времени, ни смысла, ни возможности. Срубая плоскостями верхушки деревьев, я плюхаюсь на землю, в скрежете и стонах рвущегося металла пропахиваю посадочную полосу, оставляя за собой целую борозду вывороченного чернозема.
Наконец, обезумевшая машина замирает. Я торопливо открываю фонарь, выскакиваю на плоскость, помогаю выбраться из колпака девушке. Едва успеваем отбежать метров на десять, как сзади слышится негромкий хлопок, а затем рёв пламени авиационного бензина, нас обдаёт жаром.
Спотыкаясь и поддерживая друг друга, мы успеваем отбежать, прежде чем начинается беспорядочная стрельба детонирующих пулемётных патронов. Падаем ничком, прикрывая голову. В этот момент над нами с рёвом проходит мессершмитт, воздушная струя от его винта обдаёт нас дымом и вонючим выхлопом. Совсем низко над землёй, сволочь!
В бессильной злобе я вижу, как хищное узкое тело с ярко-жёлтым коком уходит на высоту и делает мёртвую петлю прямо над нашими головами. Радуется победе, сволочь!.. Наконец, фашист уходит восвояси, а мы с Дашей поднимемся и бредём к нашим землянкам. Навстречу нам бегут бойцы БАО.
— Вы живы, товарищ командир!
— Только мы и остались…
Воцаряется тишина. Навстречу выбегает невесть откуда взявшийся Леха Махров:
— А где остальные, товарищ старший лейтенант?
Я не успеваю ничего ответить, как девушка выпаливает:
— Все здесь, товарищ старший майор. Перед вами.
— Как… все — наш новый НКВДэшник в шоке.
— Всех пожгли. И нас, и истребителей. Всех.
Над полем проносится истошный женский крик.
Это кричит одна из подавальщиц, изо всех сил зажимая себе руками рот…
Силищу мы накопили, по тем временам, конечно, немалую — почти восемь дивизий, и все полного состава. Вооружённые по штату, сытые, экипированные согласно Устава РККА. По бумагам, ясное дело, а на деле — кое-где одна винтовка на троих. Но всё равно порой стыдно становилось, что кто-то совсем рядом врага сдерживает, а мы тут в тылу отлёживаемся, можно сказать, брюхо наедаем.
Слава Богу, недолго курорт наш продолжался — маршал Тимошенко приказ издал, генерал Иван Артемьич, как положено есть! ответил. И раненько утречком мы уже на позициях стояли, сетками маскировочными обмотанные и кустиками утыканные, и сигнала ждали. Ну и дождались.
Только забрезжило, как в небеса ракета зелёная взвилась, по радио тоже продублировали: Гром! Гром! Гром!. То есть, начали. Ну, начали, так начали. Мы-то думали, что артиллерия хоть немного нас порадует или авиация налёт на передний край противника изобразит… какое там…
За Сталина! За Родину! — и всё, причем именно в таком порядке. Бей фашистских оккупантов!. Мне-то что, я бить очень даже не против! Тем более, что тут и личные счёты прилагаются. Но переть вперёд, на дурачка, авось кривая вывезет — увольте… хотя, кто нас, простых бойцов, спрашивает-то?..
… — Сосна — 1, доложите Берёзе.
— Я Сосна — 1. Выдвинулся к переднему краю. Прохожу порядки пехоты.
— Медленнее, Сосна, медленнее!
Это уже другой голос в наушниках, более командный, нежели у нашего командира полка. Ладно, будем надеяться, что броня спасёт.
Дзинь!
Ну что я за человек, снова накаркал! Рикошет! Мехвод вскрикивает.
— Ты что, Петров? Ранен!
— Никак нет, товарищ капитан, немного крошкой посекло…
Облегчённо вздыхаю… и бросаю мимолётный взгляд на люки. В смысле, из какого лучше выскакивать, если нас… Матерясь про себя, гоню эту мысль как можно дальше.
Какого б я из себя бесстрашного не строил, сколько бы потом не хвастал, боюсь я каждый раз — всегда, когда в атаку идём, мандраж и начинается. Страх заполняет всё тело, мерещится, будто каждый снаряд летит прямо в меня, будто все вражеские танки и противотанковые орудия стреляют только в мою машину.
