Овербек провел Бормана и его спутников через несколько усеянных пулеметными и огнеметными бойницами дверей-дотов и, свернув чуть в сторону, в широкую, осветленную скрытыми в специальных капонирах аэродромными прожекторами выработку, тоном дворецкого на графском балу объявил:
— Апартаменты «Геринг-бункера», господа!
— В самом деле апартаменты? — усомнился в точности его выражения Штубер.
— Во всяком случае, рейхсмаршалу хочется, чтобы они так назывались, — проворчал Борман. — В действительности же это слегка расширенная аэродромная караулка.
— Ну, почему же, здесь мы видим… — попытался возразить фон Риттер, однако замыкавший группу адъютант Бормана барон фон Гиммель, как всегда, сориентировался вовремя:
— Думаю, правильнее будет сначала ознакомиться с апартаментами «Борман-бункера», — подсказал он коменданту «Альпийской Франконии», — а затем с «Гросс-бункером фюрера».
Проявляя осторожность, бригадефюрер выжидающе взглянул на рейхсляйтера.
— Полагаю, мы так и поступим, — согласился тот, и первым двинулся в соседнюю выработку, тоже отделенную от основной штольни массивной дверью-дотом, за которыми пока что не стояли бойцы-смертники.
Перед ними предстала настоящая подземная вилла, стены которой были обшиты досками и задрапированы плотными тканями. В одном из отсеков здесь размещались: кабинет рейхсляйтера, с приемной, в которой была расположена секция связи, и комнатой для охраны, а также комната для отдыха и комната-сейф. А в другом — жилой блок, состоящий из спальни, детской комнаты, комнаты для гостей, санитарного отсека, с душем и туалетом, и особой гордости Бормана — каминного зала для отдыха, обставленного музейными стендами со всевозможными документами и публикациями, отражающими «героический путь борьбы рейхсляйтера за идеалы партии и рейха». В еще одном отсеке размещались склад продовольствия, кухня и столовая.
Конечно, все эти блоки и отсеки, особенно вспомогательные помещения, размерами своими не поражали, однако в каждом из них, даже в складе, чувствовалось стремление владельца бункера не только создать определенный уют, но и поразить воображение подбором статуэток, ваз, сантехнического оборудования и всего прочего, создающего иллюзию вполне приемлемого наземного бытия.
— Я уже как-то сказал фюреру, — сообщил Борман, возвращаясь после краткой экскурсии по отсекам своего родового бункера, — что готов прожить здесь с семьей столько, сколько понадобится. Хоть двести лет.
— Бункер в самом деле впечатляет, — признал бригадефюрер фон Риттер.
При этом, как показалось Штуберу, бригадефюрер наверняка вспомнил о своем личном бункере в «Регенвурмлагере» — по-казарменному неустроенном, по-холостяцки захламленном, созданному без какой-либо архитекторской и бытовой фантазии.
— Фюрер-бункер вы осмотрите без меня, — скомандовал Борман, усаживаясь в кресло за рабочим столом с такой живостью и деловитостью, словно уже сейчас приступал к исполнению обязанностей по руководству партии на территории «Альпийской крепости». — У вас десять минут. После этого нам, штурмбанн-фюрер Штубер, предстоит поездка по окрестным горам, знакомство с некоторыми шахтами, пещерам и тоннелями.
Бункер Гитлера был значительно большим по размерам, однако после апартаментов Бормана он уже не впечатлял, поэтому ровно через десять минут фон Риттер и фон Штубер уже вновь стояли в кабинете рейхсляйтера. Бригадефюрера Борман отпустил, пусть занимается служебными делами, а Вилли предложил присесть. При этом сам он вальяжно развалился в кресле и, скрестив руки на животе, взглянул на штурмбаннфюрера.
— Знаю, что еще в сорок первом вы, Штубер, столкнулись с мощными дотами-бункерами в России. Затем вы входили в состав группы, инспектировавшей Восточный Вал, и были начальником службы безопасности «Регенвурмлагеря».
— Уж как-то так складывается, господин рейхсляйтер, — скромно потупил глаза старый диверсант.
— И наконец только что вы осмотрели «Альпийскую Франконию», как вы ее называете. Ваше мнение: как долго эта подземная крепость может продержаться?
Штубер оценивающим взглядом прошелся по кабинету, словно уже сейчас им вдвоем предстояло отражать первый штурм противника. И, судя по выражению его лица, было понятно, что особых иллюзий он не питает.
— Когда в сорок первом в Украине мы предстали перед мощным укрепрайоном на левобережье Днестра, гарнизон одного из дотов, которого красноармейцы именовали «Беркутом», не пожелал сдаваться[46]. У них было все: патроны, снаряды, питание, вода, электромотор. Но я приказал прекратить штурм и попросту забросать вход и амбразуры дота камнями, замуровав таким образом остатки гарнизона и обрекая его на мучительную гибель.
— Это вы к чему? — все еще предавался собственной вальяжности заместитель фюрера по партии. — Если намек на дальнейшую судьбу «Альпийской крепости», то как-то не впечатляет.
— Это я к тому, что, извините, рейхсляйтер, значение «Альпийской Франконии» как оборонного пункта, как особого укрепленного района, никаких иллюзий у меня не вызывает. Только полный идиот отдаст приказ войскам штурмовать эти подземелья. Это значит, что они будут иметь смысл до тех пор, пока сражается «Альпийская крепость» в целом. Но дело в том, что она-то как раз к обороне не готова: нет специальных горно-стрелковых дивизий и альпинистских подразделений, нет единой системы обороны, нет достаточно окопов, дотов, системы противовоздушной обороны. И создать все это мы уже не успеем, поскольку для этого пришлось бы снять с фронтов несколько армий.
— Кейтель этого не позволит, — мрачным тоном единомышленника поддержал его Борман.
— Но прежде следовало бы создать инженерно-фортификационные проекты каждого из укрепленных районов и крепости в целом. Рассчитывать на оборонную мощь «Запретной зоны фюрера» могут разве что мечтательные кадеты унтер-офицерских школ.
— Вы ничего не сказали об обороне «Альпийской Франконии».
— Наоборот, я уже все сказал. У ее подземелий союзные войска окажутся максимум через неделю после того, как подойдут к границам крепости. Оборону запретной зоны сомнут и истребят в течение дня, нацелив на нее сотни”орудий и самолетов. Что же касается обитателей подземелий, то на месте Эйзенхауэра или Жукова, я дал бы им три часа на размышления и капитуляцию.
— Мы с фюрером никогда не приняли бы такие условия.
— А если бы речь пошла о пяти часах? — только нежелание привести Бормана в ярость, заставило барона погасить саркастическую ухмылку, которая сама собой прорастала на его суровом, загорелом лице.
— Тоже не впечатляет.
— Но уже в течение этих трех часов, — не давал ему прийти в себя бывший командир антипартизанского отряда «Рыцари черного леса», — мои альпинистские группы выявляли бы в горах и забутовывали камнями все воздухозаборники и секретные запасные выходы «Альпийской Франконии». Затем последовали бы круглосуточные учебно-артиллерийские стрельбы из всех имеющихся поблизости орудийных и минометных стволов по подступам к центральному входу и такое же учебное бомбометание нескольких тысяч бомбардировщиков. Надо же как-то обучать летную молодежь.
— Не доведи господь, чтобы вы оказались в роли консультанта вражеских военачальников, — недобро прищурился Борман.
— У них и свои специалисты найдутся, — храбро заверил его Штубер. — Кстати, большинство «строительного материала», которым тысячи пленных круглосуточно забрасывали бы центральный вход со всех доступных точек, со всех возвышенностей, образовалось бы после артиллерийских и воздушных атак прямо здесь, на месте. Причем лично вам оказываться в роли заживо замурованного я бы не советовал.
…А приходил в себя «монах Тото» с трудом, мучительно. Уже однажды очнувшись, он снова впал в забытье. Очнувшись же во второй раз, повертел головой, пытаясь окончательно вырваться из наваждения, которое преследовало его.
— Арам родил Аминадава, — пробивалось до его слуха в голове. — Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона…
«Господи, что это?» — взмолился он, уставившись на Библию, слегка подрагивающую в руках человека, чье лицо было изуродовано шрамами.
— …Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея… — могучий гортанный рокот долетал до помутневшего сознания Тото откровением Моисеевым, а потому казался неземным. А Скорцени все старался, причем старался так, что лепнина на потолке вот-вот могла обрушиться на головы слушающих его.
— Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона…
Монах приподнял голову и нервно повертел ею, пытаясь понять, что здесь происходит.
— Что это вы, Тото, мотаете головой, как лошадь, да еще и морщитесь? — кончилось терпение Скорцени. Парашютисты по-прежнему заставляли гостя оставаться на коленях. — Вам что-то не нравится в Новом Завете? Хотите сказать, что в Англии чтят лишь свои, староанглийские заветы? Или, может, кюре неподходящий? Нет, вы говорите, говорите. Я не папа римский, за глупость человеческую от церкви не отлучаю.
