Редер закурил предложенную сигарету, заложил руку за жилет и бойко бегал по комнате, словно показывая этим, что его миссия окончена. Он хотел досуха протереть лысину, но платок промок, а лысина все еще блестела от пота.
— Значит, ловить всех рыжих и черных с бородавкой? — спросил я у Редера, после некоторого молчания.
— Вот именно, — засмеялся он. — Ловите, а я — человек гражданский. Мне велели передать — я передал, а дальше уже ваше дело.
Видя, что, при всем желании, старик ничего не сможет добавить к сказанному, я распрощался с ним и постарался принять меры для более надежной охраны линии.
До наступления темноты оставалось часа четыре, но медлить нельзя было ни минуты, потому что часа через полтора-два хорошей ходьбы эти молодчики могли оказаться в нашем районе, если они действительно думали совершить переход линии здесь. И еще хуже, если им удалось подъехать на попутной машине. В этом случае они теперь могли быть на линии или уже перешли ее.
На линии были выставлены тщательно замаскированные дополнительные секреты. Солдаты, подробно проинструктированные, отправлялись на свои места незаметно, поодиночке. День выдался на диво спокойный: за целые сутки не появилось на заставе ни одного задержанного. В течение этого времени не было ни одной попытки перехода через линию ни с нашей, ни с противоположной стороны.
На заставе, кроме повара, дежурного телефониста, часовых и их сменщиков, никого не осталось. Однако и на линии солдат не было видно. Все они разместились в укромных местах и напряженно следили за местностью. Оживление царило только вначале, потом, когда люди часа три просидели в укрытиях, возбуждение постепенно улеглось.
Умеренный ветер, весь день игравший ржаными колосьями, к закату солнца притих совершенно, и наступила полнейшая тишь.
Я пребывал в томительном ожидании каких-либо вестей с постов, но их не было. Нетерпение заставляло часто справляться по телефону на соседних заставах, не обнаружили ли там тех, кого ждали и мы. Но утвердительных ответов не получал.
Ужин внес некоторое оживление в это монотонное ожидание. В сумерках, соблюдая строгую очередность, солдаты по одному приходили на ужин и, подкрепившись, возвращались на свои места. С вечера, часов до двенадцати, из-за холма неярко светил серп луны. С наступлением полнейшей темноты, изнуряющее ожидание сделалось невыносимым.
Рассудив, что на заставе делать нечего, я отправился на линию. После духоты прокуренной комнаты, ночная свежесть поля была особенно приятна: она навевала бодрость и спокойствие. Опешить было некуда. Тишина стояла такая, что даже шуршание выгоревшей травы от моих шагов казалось подобным грохоту железной крыши. Я поднимался в гору к четвертому посту, на котором находились Фролов и Карпов.
Кроме основного пароля, у мае назначался еще свой, дополнительный, которым я пользовался при обходе постов. Это было удобно в тех случаях, когда на посту обнаруживали приближающегося издали, на слух. На расстоянии называть пароль нельзя, выполнять формальности и шуметь — нежелательно. А второй пароль позволял узнавать своих на расстоянии, даже не видя их. В тот памятный день дополнительным паролем был короткий свист суслика.
Клевер по левую сторону дороги был убран, и земля вспахана. Я свернул на пахоту и, осторожно ступая по мягкой почве, почти перестал слышать шум своих шагов.
Как ни бесшумна была моя поступь, как ни черна была ночь, все же в полусотне метрах от линии мое присутствие было обнаружено.
Фролов и Карпов лежали метров за двадцать друг от друга, причем, Фролов лежал головой на северо-восток, а Карпов — на северо-запад. Фролов поместился в небольшой выемке и сверху забросал себя травой, так что в темноте он был совсем незаметен.
— Знаете, даже глазам больно, и в ушах стучит, — пожаловался он. — Кажется этой ночи конца не будет… Фролов сообщил, что сосед слева тоже увеличил число постов, и крайний из них находился совсем близко. Минут пятнадцать назад на их участке был шум. По цепи прошел слух, что кто-то задержан, но кто — неизвестно.
Карпов очень удобно устроился в борозде, которую он прикрыл сверху сухими стеблями, и мог в своем убежище поворачиваться, как угодно.
— Шли бы вы, товарищ лейтенант, домой, — шептал Карпов, — тут и нам-то нечего делать. Видать, обошли они нас. А может, где в другом месте влипли…
— Гадать не будем, вот так придется смотреть и слушать до тех пор, пока узнаем точно, где они. Не провалились же они сквозь землю. В конце концов, если им удастся перебраться на ту сторону, то об этом тоже будет известно.
Карпов начал шептать еще что-то, но я уже не слышал его, направляясь на восток вдоль линии, по скату холма. Почти к самой проволоке придвинулась стена невысокой, но очень густой ржи. Здесь, несмотря на хлеба, легче было следить за любым передвижением, так как спелые колосья выдавали бы его своим шумом.
Полоса ржи была неширокая. Здесь расположились Жизенский и Колесник. Они засели на краю полосы, надев на головы своеобразные венки, на верхушке которых возвышались колосья. Это давало им возможность наблюдать, не обнаруживая себя. Но в основном, им тоже приходилось полагаться на слух.
Дальше на вспаханной полосе, припав к земле, лежали Таранчик и Соловьев, тоже сравнительно далеко друг от друга.
На открытых местах мне приходилось то склоняться к земле, то ползти, чтобы не выдать, кому не следует, своего присутствия.
— Где их там носит! — шептал Таранчик. — Шли бы, что ли, скорее.
— Если бы я знал, где они, то, кроме обычных постов, здесь бы никого и не было. Это тебе не контрабандисты с пивом да на телеге, — говорил я, отдыхая около него.
Таранчик лежал в глубокой борозде, почти не замаскировавшись, но и так его можно было различить не более чем за десять шагов.
Ниже по склону находился секрет следующей пары: Журавлева и Земельного.
Передвигаясь от поста к посту, от секрета к секрету, то согнувшись, то на четвереньках, то по-пластунски, я изрядно устал. От чрезмерного напряжения в мышцах рук и ног ощущалась ноющая боль.
К этому времени небо на востоке чуть-чуть посерело, хотя было еще очень темно.
Отдохнув минут десять около Журавлева, я двинулся дальше, но не успел отползти и пятнадцати саженей, как сзади услышал крик Таранчика: «Вот они-и!!».
…Таранчик заметил, что по кромке пахоты кто-то ползет. Не двигаясь с места, он издал короткий свист суслика. Ответа не получил. Помедлив немного, он различил, что темное пятно довольно быстро приближается. Решил подпустить ближе и… Едва он обнаружил себя, поднялись две фигуры, высокая и поменьше, и бросились к нему.
Меньший из бегущих с силой бросил в Таранчика нож с короткого расстояния и угодил ему в левую половину груди. В это время и крикнул Таранчик. Соловьев сзади оседлал нападающего и, захватив его шею обеими руками, душил изо всех сил. А тот, стараясь освободиться, шаг за шагом двигался к проволоке. Когда я подбежал к месту происшествия, исход дела был уже предрешен.
Жизенский и Соловьев связали пойманного. Земельный, Колесник и Журавлев сняли с проволочного забора второго перебежчика, оборонявшегося ножом. Журавлев выбил прикладом нож из его руки, и перебежчика тут же связали.
Мы подошли к Таранчику. Кто-то засветил фонарь. Таранчик лежал, широко раскинув руки, с неестественно подвернутой ногой. Лицо было бледно и сурово, усы казались темнее, чем обычно. Земельный выдернул нож из его груди, и на этом месте начала выступать густая черная масса. Это словно привело людей в себя.
Земельный, как ужаленный, обернулся к убийце, издал какой-то страшный вопль и бросился на него.
— Земельный! — закричал я. — Не трогать!
Но он уже был невменяем. Он пинал и пинал убийцу, выкрикивал что-то непонятное. Жизенский и Соловьев пытались его оттащить, но достаточно было Земельному развести руки, как тот и другой полетели в разные стороны. Это на секунду отвлекло его от убийцы. Связанный негромко стонал: «Оу! Оу!».
Но когда Земельный бросился на него с новой силой, задержанный закричал: «А-а-ай!!».
— А-а! З-змеюка! — вскричал Земельный. — Ты р-рус-ский!!!
Мы с Журавлевым схватили Земельного за руки и оттащили в сторону, но он весь трясся и бился в наших руках.
— Кого вы спасаете?! — кричал он. — Кого? Изменника! Убийцу! Вот такая сволочь помогала фашистам с нас шкуры спускать, а вы его защищаете! Расстреливайте меня на месте, — я его живым не отпущу!!
— Да откуда ты знаешь, что он русский? — не то спрашивал, не то уговаривал Журавлев, цепко ухватившись короткими руками за локоть Земельного.
— А ты не слышал, как он заорал «ай»? Меня не проведешь: я эти крики хорошо знаю!
Нам удалось усадить Земельного на траву. Он несколько притих и остепенился.
— Дайте, хлопцы, закурить, — попросил он, — душа сгорает…
