В конце августа товарищи Сталин, Ворошилов и Пономаренко приняли большую группу партизан. Верховный Главнокомандующий высоко оценил действия фронта в тылу врага и поручил обеспечить партизан всем необходимым для успешной борьбы. Через несколько дней после этой встречи установилась регулярная связь с Большой землей. Появилась партизанская авиация и над клетнянскими лесами.
Это была поистине огромная помощь. Назову цифры, которые перестали быть военной тайной, но говорят об очень многом. Нашей бригаде было переброшено по воздуху около пятисот тысяч патронов, две тысячи шестьсот восемь гранат, разных мин одна тысяча четыреста, магнитных мин — триста двенадцать, взрывчатки свыше четырех тонн, девять пулеметов, а также много автоматов и винтовок. Летчики доставили нам рацию, типографию, медикаменты, обмундирование, продовольствие. Авиация вывозила раненых, мы получали газеты и письма родных. Мы чувствовали себя бойцами Красной Армии и еще увереннее громили коммуникации врага; усилилась наша связь с „солдатами невидимого фронта“ — подпольщиками».
Глава пятая
К старой Четовской мельнице Сергутин подъезжал вечерней зарей. Остановил лошадь ласковым окриком: «Тпру, добрая!»
И невольно залюбовался молчаливым полетом двух больших бело-черных птиц с тонко вытянутыми шеями. Они летели невысоко, видны были поджатые к груди красные лапки, округлые шеи и длинный красивый клюв, и золотые просветы между перьями на крыльях.
Летели аисты, спасались от войны. И вспомнилось: как-то по весне каратели за Десной деревню спалили. На хате у вдовы аистиное гнездо было. Только, к удивлению фашистов, аисты схватили двух птенцов и улетели далеко-далеко. Ни огня, ни стрельбы не побоялись. Эта вдова одна из всего поселка осталась жива и верит очень твердо, что построится на пепелище село и вернутся аисты…
С печальным восторгом провожал Сергутин аистов. Вздрогнул от тихого окрика:
— Палыч! Раздумался…
Широко раскрыв руки, из зеленой густоты вышел Данченков.
— Здравствуй, дорогой мой, — засветился лицом Федор. — Я тоже на вольных птиц любовался.
Данченков был чисто выбрит, на нем ладно сидели защитного цвета гимнастерка, брюки-галифе, плащ-палатка — все чистое, новое, словно говорило, что это не просто самодеятельный вожак отряда добровольцев, а настоящий партизанский командир, умело выполняющий задания армейских штабов. Он достал из планшета трофейную карту-двухкилометровку и, слушая Сергутина, делал на ней пометки.
— Значит, Вернер решил нас ликвидировать. Ну что ж. Посмотрим, кто кого… Теперь мы примем бой! Прошлый раз мы вовремя ушли со своей базы. Косте и тебе, Палыч, всем подпольщикам наша партизанская благодарность. Главное, чтоб не застали нас врасплох. На этот раз крепко лупанем карателей. Сергеевский бой показал, что ребята мои — народ храбрый. Оружие у нас есть. Шесть станковых пулеметов, три батальонных миномета, две пушки-сорокапятки… Заминируем подходы. Вот здесь, — он показал карандашом на карте между двумя деревнями — Нижеровкой и Сурновкой, — встретим фрицев. План боя продумаю с комиссаром и командирами до мельчайших деталей. Пожалуй, пошлю небольшие отряды за пределы нашего расположения. Как думаешь?
— Это для ударов с тыла. Считаю, верно, — одобрил Сергутин.
— Ну, конечно, какие это удары. Но шума наделают. А главное — запутают немцев. У нас есть свое преимущество — знаем каждый кустик, каждое дерево, каждую дорожку и тропинку. Окажет поддержку и отряд майора Рощина. Вот только боеприпасов маловато, — призадумался Федор. — Ну да ничего, постараемся бить прицельно, наверняка.
Данченков торопился. Теперь его отряд носил имя легендарного командира Чапаева. Партийная и комсомольская организации, комиссар, политрук были теперь в отряде, и все эти значительные силы помогли молодому коммунисту капитану Данченкову воспитать у партизан сознательную дисциплину, мужество, стойкость, выносливость.
Сергутин тоже торопился; ему предстояло проезжать мимо авиабазы. А ведь Сеща — запретная зона. Для русских — тюрьма под открытым небом. Несколько рядов зенитных гнезд, пулеметы у жандармских постов, комендантский час и прочие строгости должны были охранять покой летчиков люфтваффе.
На рассвете 27 июля партизаны отряда имени Чапаева приняли бой с карателями. Немцы приблизились к партизанским базам, охватывая их полукольцом. Весь день гремел бой. Данченков и Гайдуков, где ползком, а где и во весь рост, бросались то к одной, то к другой роте. Временами трудно было разобраться, где стреляют свои, а где враги. Пули взвизгивали, сдирая древесную кору, срубая кусты. Вместе с бойцами сражались деревья, принимая на себя свинец, осколки снарядов. Теперь, когда бой затянулся, Федор понимал, что надо вырваться из окружения. Перевес врага был очевиден. К вечеру у партизан иссякли боеприпасы. Данченков приказал отходить. Заранее подготовленная группа прорыва забросала гитлеровцев гранатами, и с криком «Ура!» партизаны бросились в образовавшуюся брешь. А тут еще помогла наступившая ночь.
Каратели понесли большие потери. Упустив партизан, они набросились на мирное население: подожгли Бочары, Нижеровку, Грабовку и расстреляли местных жителей, не успевших уйти с партизанами.
Однако провал карательной операции не помешал фашистской газете «Речь» объявить о ликвидации крупного соединения партизан.
— Теперь мы дважды уничтоженные, — язвил комиссар.
— Ну что ж, так-то для нас и лучше.
Глава шестая
Вернеру явно не везло по службе. Мечта о создании вокруг авиабазы зоны спокойствия рушилась. Даже в немецких казармах росла тревога. Гитлеровцы боялись ночью выходить на улицу. Каждый день оберштурмфюреру приносили листовки, сорванные с заборов, со столбов, с вагонов. «Не давайте врагу покоя ни днем, ни ночью», — обращались подпольщики к местному населению. Попала ему в руки и газета «Мститель». Все это Вернер послал в Берлин. Пусть видят, что большевики усилили свое влияние на оккупационную зону.
Вернер пригласил одного из своих агентов, по кличке Черный Глаз, приказал любыми путями находить каждый номер газеты и доставлять ему. При этом напутствовал:
— Если поймаете человека, который будет распространять партизанские газеты, без моего ведома не трогайте. Да, вот еще что. Комиссаршу и ее семью подготовили?
— Яволь.
— Возьмите полицейского — для черновой работы. Копать-закопать. А теперь — приведите комиссаршу. Мне надо с ней поговорить.
Жарова вошла строгая, гордая, с высоко поднятой головой. В черных, гладко зачесанных волосах, несмотря на молодость, искрилась седина. Вернер деланно улыбнулся, показав золотые зубы.
— Самая красивая женщина, которую я видел в жизни. Вы в белом… Великолепно! Продолжим наш неоконченный диалог. Садитесь. Вы всегда кажетесь мне новой… Вам очень идет белое, голубое, черное — всякое… — И запнулся, хищно блеснув глазами.
— Я родилась в белом, венчалась в белом и умру в белом… Это ступеньки моей судьбы.
— Логично. Вполне логично. Но это условная логика. Вскоре мы начнем осваивать брянский лес. Пансионы, дачи, санатории… Вы будете жить на даче. Рядом с вами — ваш вундеркинд.
— Нет! Это не моя судьба. Вы для меня — голод, война, смерть. — Ей хотелось говорить гестаповцу самые жестокие, оскорбительные слова. От желания ругать фашиста стало даже легче. О, вот если бы не головная боль… — Дачи, санатории? — Словами она, будто хлыстом, била Вернера. — Вы уже создали санаторий в Сергеевке. А где он теперь? Пепел и трупы. Да через год и духу вашего здесь не будет. Вы скоро начнете драпать. Только не убежать вам… Сгорите! В огне «катюш» сгорите! Живьем! История проклянет вас.
Гитлеровец взвизгнул, точно от боли.
— Мерзавка, ты умеешь жалить! Но ты заплатишь за это, ты у меня получишь, — свирепел Вернер. — История… Да вашу историю некому будет писать. Вашей кровью мы напишем свою историю. Историю великих завоеваний, — сказал он зловеще. — Ну а ты ляжешь в мою постель.
