— Не знаю, сэр.
— Европа принадлежит вам, — тихо сказала Марта.
Он оглянулся на нее со злобой во взгляде:
— Если бы она принадлежала мне, барышня, я велел бы своим инженерам взять бульдозеры и сровнять весь этот бардак с землей. Здесь нет ничего, кроме бесхребетных зевак, которые готовы идти вслед за любым диктатором.
Меня, как и в день нашей встречи, поразило, что он выглядел жутко усталым и обозленным.
— Сэр, — вмешался капитан.
— Помолчите. Я не для того рисковал жизнью в боях, чтобы отдавать власть всяким иглскаутам. Где мой стол?
— Я заканчиваю орла.
— Давайте посмотрим. — Я передал ему диск. Он негромко выругался, прикоснулся к кокарде на своей фуражке. — Надо так, — сказал он. — Чтобы было точно так.
Я моргнул и глянул на его кокарду.
— Все и есть точно так. Я скопировал орла с долларовой банкноты.
— Стрелки, папаша! В какой лапке стрелки?
— О-о, на вашей фуражке они в правой, а на банкноте — в левой.
— В этом все дело, папаша. Одно дело — для армии, и совсем другое — для гражданских. — Он поднял колено и шлепнул по нему резной бляшкой. — Переделайте. Вы же из себя выходили, чтобы ублажить русского коменданта — ублажите и меня!
— Можно сказать? — спросил я.
— Нет. Я хочу услышать от вас только одно: стол будет у меня завтра.
— Но резьба по дереву занимает несколько дней.
— Работайте ночью.
— Хорошо, сэр.
Он вышел, за ним проследовал капитан.
— Что ты хотел ему сказать? — спросила Марта, криво улыбнувшись.
— Что чехи сражались с ненавистной ему Европой столько же, сколько он, и с такой же яростью. Что… только какой смысл?
— Продолжай.
— Ты все это слышала тысячу раз, Марта. Эта история уже набила оскомину. Я хотел ему сказать, что воевал и с Габсбургами, и с нацистами, а потом и с чешскими коммунистами, и с русскими — сражался по-своему, как мог. И ни разу не брал сторону диктатора — и никогда не возьму.
— Лучше займись орлом. И помни: стрелки в правой лапке.
— Марта, ты ведь никогда не пробовала виски? — Я просунул гвоздодер в трещину в полу и выдернул половицу. Вот она — запылившаяся бутылка виски, я припас ее для великого дня, о котором так мечтал.
Виски оказался настоящей вкуснятиной, и мы оба быстро напились. Я работал, и мы вспоминали старые времена, Марта и я, и какое-то время мне казалось, что мама Марты жива, а сама Марта — молодая, хорошенькая и беззаботная девушка, у нас свой дом в Праге, он полон друзей, а еще… Господи, на какое-то время нам стало так хорошо…
Марта заснула на кушетке, а я что-то мурлыкал про себя и вырезал американского орла, засиделся с ним далеко за полночь. Шедевра не получилось, работа была сделана на скорую руку, огрехи я постарался скрыть с помощью замазки и ложной позолоты.
За несколько часов до рассвета я приклеил эмблему к столу, закрепил зажимами и рухнул на кровать. Стол поступал к новому коменданту именно в том виде — за исключением эмблемы, — в каком был спроектирован для русского коменданта.
* * *
Рано утром за столом пришли — полдюжины солдат и капитан. Когда они несли стол через улицу, мне пришло в голову, что он походит на гроб какого-нибудь восточного владыки. У дверей их встречал сам майор, он покрикивал на них, чтобы помнили об осторожности и, не дай Бог, не задели сокровищем за дверной косяк. Дверь закрылась, перед ней снова занял свой пост часовой, и смотреть больше было не на что.
Я вошел в мастерскую, убрал со скамьи опилки и начал писать майору Лоусону Эвансу, рота военной полиции 1402, Беда, Чехословакия.
«Дорогой сэр, — написал я. — Стол содержит один секрет, о котором я забыл вам сказать. Если заглянете под орла, то увидите…»
Я не отнес письмо на другую сторону улицы сразу, хотя такое намерение было. Я перечитал написанное, и мне стало как-то не по себе — такое чувство не возникло бы, будь адресатом русский комендант, для которого стол предназначался первоначально. Мысли о письме основательно подпортили мне аппетит, хотя я не ел от души уже много лет. Марта, слишком погруженная в свои тягостные мысли, не заметила моего нежелания есть, хотя обычно бранит меня, когда я не слежу за собой. Она унесла мою нетронутую тарелку, не сказав ни слова.
Ближе к вечеру я допил виски и пересек улицу. Конверт передал часовому.
— Снова насчет окна, папаша? — спросил часовой. Видимо, эпизод с окном стал в их кругах расхожей шуткой.
— Нет, по другому поводу — насчет стола.
— Хорошо, папаша.
— Спасибо.
Я вернулся в мастерскую, прилег на кушетку и стал ждать. Мне даже удалось немного вздремнуть.
Разбудила меня Марта.
— Все нормально, я готов, — пробормотал я.
— К чему?
— К солдатам.
— Это не солдаты, а майор. Он уезжает.
— Что?
Я сбросил ноги с кушетки.
— Он садится в джип со всеми своими шмотками. Майор Эванс уезжает из Беды!
Я поспешил к окну, отодвинул лист фанеры. Майор Эванс сидел в кузове джипа в окружении вещмешков, спального мешка и прочей военной всячины. Вид у него был такой, будто яростный бой шел на окраине Беды. Он бросал хмурые взгляды из-под стального шлема, рядом лежал карабин, а на талии висели пояс с патронами, нож и пистолет.
— Ему дали перевод, — изумился я.
— Теперь будет воевать с партизанами, — засмеялась Марта.
— Помоги ему Господь.
Джип тронулся с места. Майор Эванс махнул рукой — и живо испарился. Джип добрался до вершины холма, где пролегала граница города, и окончательно скрылся из виду, нырнув в долину, — я только увидел, как майор Эванс, этот необыкновенный человек, провел большим пальцем по носу.
Мой взгляд не укрылся от стоявшего на той стороне улицы капитана Доннини. Он понимающе кивнул.
— Кто новый комендант? — спросил я.
Он постучал себя по груди.
— Кто такой иглскаут? — шепотом спросила Марта.
— Если судить по тону майора, это наивный и мягкотелый рохля. Ш-ш-ш! Он идет сюда.
Новый важный пост наполнял капитана Доннини гордостью и вместе с тем забавлял.
В легкой задумчивости он зажег сигарету, казалось, капитан пытается сформулировать какую-то мысль.
— Вы спрашивали, когда кончится ненависть, — заговорил он. — Да вот прямо сейчас и кончится. Никаких больше трудовых батальонов, никакого воровства, никакого метания бутылок в окна. Я не так много видел, чтобы пропитаться ненавистью. — Он снова затянулся, еще немного подумал. — Но я вполне могу возненавидеть жителей Беды ничуть не меньше, чем майор Эванс, если завтра же они не начнут приводить свой городок в божеский вид ради собственных детей.
Он быстро повернулся и ушел на другую сторону улицы.
— Капитан, — окликнул я, — я написал майору Эвансу письмо…
— Он передал мне его. Пока не успел прочесть.
— Можно, я заберу его?
Капитан с сомнением посмотрел на меня:
— Ну, пожалуйста, оно лежит на моем столе.
— Письмо как раз насчет стола. Там кое-что надо привести в порядок.
— Шкафчики открываются хорошо.
— Есть потайной шкафчик, про который вы не знаете.
Он пожал плечами:
— Идемте.
Бросив в сумку кое-какие инструменты, я поспешил в его кабинет. Стол стоял в горделивой изоляции посреди пустой по-спартански комнаты. На его крышке лежало мое письмо.
— Можете прочитать, если хотите, — разрешил я.
Он достал письмо из конверта и начал читать вслух:
— «Дорогой сэр, стол содержит один секрет, о котором я забыл вам сказать. Если заглянете под орла, то увидите, что на дубовый лист в орнаменте можно нажать, и тогда его можно повернуть. Поверните лист так, чтобы стебелек указывал на левую лапку орла. После этого нажмите на желудь прямо над головой у орла, и…»
Он читал, а я выполнял собственные указания. Нажал на лист, повернул его — раздался щелчок. Большим пальцем я прижал желудь — и из стола примерно на дюйм выдвинулся ящичек, теперь за него можно было ухватиться и полностью открыть.
— Кажется, заклинил, — сказал я. Сунув руку под стол, я подхватил прядь фортепианной проволоки, прикрепленной к тыльной части шкафчика.
— Вот! — Я вытащил ящичек до конца. — Теперь понятно?
Капитан Доннини засмеялся:
— Майор Эванс был бы в восторге. Какая прелесть!
С восхищением он несколько раз двинул ящичек туда-сюда, поражаясь, как здорово его фронтальная часть вписывалась в орнамент.
— Жаль, что у меня нет никаких секретов.
— Европейцы без секретов не могут, — сказал я. Он ненадолго повернулся ко мне спиной. Я снова запустил руку под стол коменданта, сунул шпильку в детонатор — и снял закрепленную там бомбу.
Если в День страшного суда Господь спросит Пола, где должно находиться место его последнего упокоения — в раю или аду, Пол скорее всего ответит: по его собственным и по космическим стандартам ему уготован ад — за ужасную вещь, совершенную им. Не исключено, что Всемогущий, во всей Его мудрости, возразит: мол, в общем и целом Пол прожил вполне безвредную жизнь, а за то, что он совершил, его уже и так изрядно помучила совесть.
