— Вставайте! Уже рассвело! — Она карабкалась на сеновал. — Эй, ребята!
— Не кричи, мы уже проснулись.
Сестренка взглянула на нас плутоватыми глазами и протянула:
— Вы и не спали совсем, я вижу…
Тонька вынесла крынку молока. Пока мы пили, она, присев на ступеньку крыльца и закусив губу, поспешно натягивала на босые ноги полусапожки, не выпуская нас из виду: боялась, как бы мы не ушли без нее.
— Куда это ты торопишься? — поинтересовался я, просматривая удочки, укладывая в ведерко банку с червями, засовывая за пазуху книжку.
— На Волгу, удить, — ответила простодушно она.
— А дома кто останется? Мамка уйдет на огород… Ни о какой Волге и не думай!
Тонька на мгновение застыла.
— Что ты! Разве можно мне не идти? — спросила она и подтвердила: — Я пойду.
И начался с детства знакомый «маневр»: мы сделаем несколько шагов по тропинке — и она столько же; мы остановимся — и она встанет и следит за нами, настороженная, готовая при первом же угрожающем ей движении рвануться с места и убежать.
Когда мне надоела эта «игра», я рассердился не на шутку и пригрозил ей. Тонька вдруг обиделась, внезапно села на росистую траву и горько заплакала.
— Ты только и знаешь, что грозишь мне!.. Нет того, чтобы приголубить сестру!.. Я постоянно одна и одна, ждала тебя!.. Я вот мамке скажу, как ты надо мной измываешься! Комсомолец, небось!.. Как только тебя приняли, такого изверга!
Она сиротливо продолжала сидеть на траве.
— Встань, — сказал я, — простудишься.
— Ну и простужусь тебе назло, — пробурчала она.
— Зачем ты ее обижаешь? — спросил Никита, когда мы уже довольно далеко отошли от Тоньки. — Что она тебе далась?
— Обидишь ее!.. Она сама кого хочешь обидит. И потом, знаешь, если появится на берегу девчонка, ну, вообще женщина, рыба клевать перестает.
Никита скептически фыркнул:
— Чепуха какая!
— Нет, не чепуха. Это проверено, я знаю.
Тропа, петляя среди дубовых стволов, спускалась по крутому склону с выкошенной травой, огибая стоги, убегала к домику бакенщика, издали похожему на сказочную избушку на курьих ножках. Рядом с избушкой у ручейка сложены в горку белые и красные треугольники бакенов, возле двери навалены фонари с оранжевыми и матовыми стеклами.
Мы рассчитывали получить у Митроши-бакенщика лодку, переправиться на ту сторону, стать на якорь и удить. Но бакенщика в домике не оказалось: ушел на село.
— Придется с берега удить, — сказал я с сожалением, — все лодки заперты.
— Можно и с берега, — согласился Никита. Он держал в руке ведерко, на плече — удочки. Штаны его были закатаны до колен, ворот рубахи расстегнут; с несвойственным ему восхищением он озирался вокруг.
Над рекой стлался негустой туман; резко, испуганно вскрикивала потревоженная чайка, откуда-то из туманной мглы доносился отсыревший, жалобный гудок буксира.
Мы отошли от домика метров двести. В бухточке, опушенной ивовыми кустами, облюбовали место, размотали удочки, насадили червей на крючки и закинули их в воду. Вода в бухточке как бы кружилась на одном месте, и поплавки выписывали небольшие плавные круги.
Едва мы расположились поудобней, как послышался нетерпеливый, захлебывающийся шепот:
— Клюет, клюет, подсекай, Никита!
Кусты зашуршали, раздвинулись, и перед нами предстала Тонька; она не спускала глаз с поплавков.
— Дергай, тебе говорят! — крикнула она раздраженно. — Видишь, утонул!
Ну, ясно, разве она могла остаться дома! Когда я решительно встал, чтобы разделаться с ней как следует, она не убежала, а умоляюще следила за моим приближением, покорно ожидая своей участи. Она была такой виновато-беспомощной в эту минуту, что у меня не хватило духу наказать ее, хотя бы раз дернуть за косицу.
— Тише! Всю рыбу распугаешь. Уходи отсюда!..
Никита опять заступился:
— Оставь ты ее… Иди сюда, Тоня, будешь со мной ловить.
— Ага, вы сговорились? — воскликнул я с видом, обличающим Никиту в измене. — Тогда я вам не компания. Отделяюсь от вас.
— Отваливай.
— Посмотрим, кто больше наловит! — крикнула Тонька.
Она сразу же повеселела, приободрилась, устраиваясь возле Никиты, победоносно повела на меня взглядом. Мы честно разделили червей. Я пролез сквозь кусты и примостился на обрывчике, метрах в пятнадцати от них.
Между Тонькой и Никитой сейчас же завязался спор.
— Постой, ты не так делаешь, — командовала девочка, отнимая у него удилище и размахивая им. — Вот как надо насаживать червяков. Смотри…
Она выбрала червя, насадила его на крючок и, отвернувшись от Никиты, зашептала скороговоркой:
— Взглянь, дунь, плюнь, рыбка, клюнь, хорошо бы щука, вот такая штука, можно и карась, только не все враз, окунь угоди, плотичка погоди, а лягушка — пропади!… — Потом она три раза плюнула на крючок, подула, размахнулась удилищем и закинула крючок в воду.
Никита дружелюбно усмехнулся:
— Как ни приговаривай, Тоня, а если тут рыбы нет, так она и клевать не станет.
— Не загадывай, — сказала Тонька и, подобравшись вся, словно кошка, выжидающе замерла с необычайно важным и торжественным выражением лица, уставившись на поплавок огромными немигающими глазами.
— Кита не приколдуй! — крикнул я из-за кустов.
В это время поплавок Никитиной удочки дрогнул, колыхнулся и скрылся под водой.
— Тащи, — беззвучно, одними губами крикнула Тонька, вцепившись в плечо Никиты. — Подсекай скорей!
Никита взмахнул удилищем, леска натянулась, и в воздухе, описав дугу, сверкнула рыба. Тонька перегнулась и поймала ее. В руках бился, хватал воздух ртом жирный полосатый окунь.
— Вот он какой! — воскликнула Тонька припрыгивая. — С полкило потянет! А то и все кило!
— Ну, уж кило, — усомнился Никита, невольно заражаясь ее азартом. — Грамм сто пятьдесят — и то хлеб.
— Теперь его надо на веревочку и в воду, пусть подышит пока.
Она продернула через жабры бечевку, скинула с ног полусапожки, забрела по колено в воду и привязала бечевку к кусту. Потом насадила нового червя и опять пошептала. Не прошло и двух минут, как Никита снова выхватил окуня. За ним — небольшого щуренка. Никита похвалил Тоньку и насмешливо покосился в мою сторону.
А мой поплавок будто примерз. Минут двадцать я глядел на него пристальным полуумоляющим, полугипнотизирующим взглядом, но он так и не шелохнулся ни разу, точно был впаян в воду. Три раза я менял червяка, но и это не помогло. Рассердившись, я плюнул на него, воткнул конец удилища в сырой песок и вытащил из-за пазухи книжку — «Герой нашего времени» Лермонтова.
Не знаю, почему полюбилась мне эта книжка. Я читал ее столько раз, что многие куски знал наизусть. Печорин стоял передо мной, как живой; я помнил каждое его движение, слово. Многие восхищаются им, как героем. Но почему же душа у него какая-то старая, дряхлая? Сил много, а деть их некуда, вот и плел разные интриги.
«Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе своей силы необъятные…»
Когда я доходил до этих строчек, у меня тоскливо сжималось сердце. И в то же время что-то большое, гордое наполняло грудь до сознания, что живу я в другое время, по другим законам: лети, куда хочешь, достигай вершин. И тут же вспоминается Сергей Петрович, его черные внимательные глаза и слышится его голос: «Жить и работать во имя счастья человека — нет выше цели, нет выше назначения».
Я уже не читал книжку, а положив ее на колени, смотрел на реку и думал… Взошло солнце. Туман, затканный золотыми нитями лучей, порозовел, засветился, открывая чистый синий простор над Волгой.
За кустами Тонька упорно шептала свои заклинания, но рыба давно уже не клевала, и девочка сердилась.
— Хватит, Тоня, всю рыбу не перетаскаешь, — уговаривал ее Никита, поднимаясь и разминая ноги. — Не действует больше твое колдовство, спохватилась рыбка и уплыла. Пойдем посмотрим, что твой братец наловил!
Обойдя кусты, Тонька очутилась возле меня и с тем же азартом закричала:
— Гляди, рыба на крючке мучается, а он книжечки почитывает! Подсекай! — и потянулась было к удилищу.
Я отстранил ее:
— Нет уж, свою рыбу я сам выну.
За каких-нибудь полчаса я вынул штук шесть окуней и плотичек. Тонька небрежно обронила:
— Какая же это рыба? Мелочь! Пойдем, погляди, что мы наловили!
Идя домой, Тонька рассказывала, как у них сорвалась щука килограммов на восемь весом, как она чуть было не нырнула за ней вдогонку. В одной руке девочка несла ведерко с уловом, другая же прочно определилась в руке Никиты. С этого дня Тонька неотступно следовала за нами, куда бы мы ни направлялись, — в лес, в сад, в поле. Дома она часто и подолгу охорашивалась перед зеркалом, старым волнистым, до неузнаваемости искажавшим изображение, и спрашивала Никиту с лукавой улыбкой:
