В этот раз его посадил на пенек снайперского прицела или на марку настоящий мастер своего дела.
Завтракали молча. Жилин мысленно перебирал подробности происшествия и не мог понять, как противник его обнаружил? Каска белая, крашенная хорошей краской, снег — белый, свежий, сам он в белом маскхалате. И день-то еще не разгулялся как следует, а противник его засек…
"Может, у него появились какие-нибудь новые средства обнаружения? — гадал Костя. — Техникой он богат, голова у него варит".
Когда кончили пить густой, терпкий чай и звон в голове утих, в землянку вошел замполит батальона старший политрук Кривоножко — деятельный и доброжелательный. Снайперы вскочили.
— Сидите, сидите, товарищи! Вот — выбрал время.
Замполит не суетливо, но очень ловко, уверенно устроился за столом, потеснив Жилина на парах, и сказал, что пришел рассказать о событиях на фронтах и сообщить о вытекающих из этих событий задачах бойцов и командиров батальона на сегодняшний день.
После того как снайперы вырыли, а саперы обустроили землянку для Кривоножко, новый комбат Басин остался в старой, обжитой. Вначале обидевшись на это откровенное отделение, замполит быстро ощутил все преимущества своего нового положения. В его просторной землянке теперь могли собираться не только политработники, но и агитаторы и даже проходить партийные и комсомольские собрания…
Он, конечно, постоянно встречался с комбатом, многое они решали вместе, но у каждого постепенно обособилась область деятельности. Все еще примеряя свое настоящее, военное положение к своей гражданской работе, Кривоножке находил, что все, в общемто, развивается правильно: наверху знают, что делают. Он снова почувствовал себя как бы заведующим учебной частью школы. Он делает свое дело — организует учебный процесс, контролирует его, сам проводит уроки, а директор занят общими вопросами, хозяйством, подтягиванием провинившихся, ведет переговоры с вышестоящим начальством. В те дни было приятно сознавать, что, если даже и ошибся в чем-нибудь, директор поправит и даже возьмет ответственность на себя. Ну а если и потребует лишнего, так где бы ни работал или ни служил человек, над ним всегда есть начальство, которое что-то требует, и далеко не всегда эти требования совпадают с мнением подчиненного. Словом, Кривоножко как бы очутился в привычном положении и работал не просто хорошо, а с увлечением.
И здесь, в землянке снайперов, как в школьном классе, он знал, о чем будет говорить и почему будет говорить так, а не иначе, и здесь, как в школе на уроке, у него была четкая, ясная задача — повысить боевую активность бойцов и командиров батальона.
Устраиваясь поудобней на нарах, старший политрук поерзал и почувствовал, что сзади ему что-то мешает.
— Итак, товарищи, какое на сегодняшний день положение на фронтах? — Весело, но с нотками таинственности в голосе, как бы приглашая снайперов разделить принесенную им радость, начал Кривоножко, рукой нащупывая мешающую ему жилинскую каску.
Замполит попытался отодвинуть ее, но она зацепилась за клапан плащ-палатки и не поддавалась. — Надо сказать прямо, товарищи, положение на Сталинградском фронте не может не радовать нас с вами и не повергать в уныние наших врагов. — В тот год в моду входили старинные, торжественные слова, и Кривоножко в душе радовался, что ему удалось ввернуть это самое «повергает». — Наши доблестные войска взяли город Калач.
Он посмотрел на ребят торжествующе и выжидательно. Снайперы в прошлой своей жизни как-то не успели заинтересоваться, где же находится этот славный город. Даже донской казак Жилин на несколько секунд задумался. О Калаче он слышал не раз, но зрительно представить себе его расположение не мог.
Однако все поняли по настроению замполита, что взятие Калача — это большая победа, и запоздало улыбнулись. Кривоножко вынул и разложил ученическую карту — сделать это следовало пораньше — и показал, как складываются дела под Сталинградом, Складывались они хорошо, и всем очень захотелось рассмотреть карту, и бойцы, оттесняя Кривоножко, сгрудились над столом. Жилинская каска все сильней мешала замполиту, и он, все так же весело и радостно рассказывая, достал ее из-за спины и, держа в руках, перешел к изложению задач батальона. Эти задачи волновали поменьше, внимание ребят рассеялось и, самый молодой — Засядько — стал смотреть на каску в руках замполита.
По-мальчишески нежное, румяное лицо Засядько с первыми, еще тонкими морщинками вытянулось, и он перевел испуганный взгляд на Жилина. Помрачнел и Жалсанов, и только прямолинейный Малков не изменился в лице. Он почему-то сердито спросил:
— Сегодня стукнуло?
Кривоножко тоже посмотрел на каску. Повыше того места, где на плакатных касках изображалась алая звезда (на боевых ее не было), на фоне белой краски свежо блистала выемка и росчерк от пули. И тут только Кривоножко, как, вероятно, и остальные, увидел на лбу Жилина розовый рубец, какой наминает тесная кепка, и как-то заново увидел нелюбимого им в прошлом Жилина — смуглого, чуть скуластого, с лукавыми темными глазами.
Костя не изменил ни позы, ни несколько хмурого выражения лица, даже пальцем не шевельнул. Он только слегка кивнул и сказал глазковские слова:
— Вот ведь как получается — под Сталинградом дела, обратно, на лад пошли, так он здесь активность проявляет. — Он вздохнул и с грустью закончил:
— А мы помалкиваем. Головы вешаем.
— Да-да… — торопливо, чтобы рассеять внезапную неловкость, встрепенулся Кривоножко. — Вот именно — вешаем головы.
Он начисто забыл все слова, с которыми пришел к снайперам. Ему мешала каска.
За время войны Кривоножко навидался и смертей, и ужасов, и пробитых касок. Этим его не удивишь. Но говорить человеку, который час назад принял на себя смерть и считает это вполне нормальным — говорить такому человеку то, с чем он пришел, Кривоножко не смог. Тут требовались какие-то особые слова, особый, до трепета возвышенный настрой души. Ничего этого замполит не припас и сказал совсем не по-военному:
— Вы уж постарайтесь, ребята. Настроение… понимаете ли, падает. — Он заторопился. — Жилин точно сказал: головы вешать не нужно.
Он еще раз посмотрел на блестящую отметину, осторожно положил каску на место, свернул карту с городом Калачом и ушел, испытывая странное успокоение и облегчение, словно переступив некую внутреннюю черту.
Его не провожали. Ребята молча смотрели на Костю. Он закурил и, усмехаясь, сказал:
— Вот так вот, комсомольцы-добровольцы. Давай за работу.
Из притащенных Малковым ящиков они соорудили две двойных поясных мишени на палках, потом заново, покрасили зубным порошком каски, перемотали на чистую сторону бинты, которыми укутывали винтовки, и вышли на занятия.
Жилин заставлял строить снежные амбразуры, ползать в снегу, маскироваться в кустарнике. Каждый раз, проверяя подчиненных, он недовольно крякал: даже в двухстах метрах он находил замаскировавшихся снайперов в чистых белых маскировочных халатах.
Что-то их выдавало. Кажется, совсем сольются со снегом, а вот как-то повернешь оптический прицел, по-новому упадет на них рассеянный свет, и на белом снегу ясно очертится белая, но какая-то неживая фигура снайпера.
"Что ж за черт? — гадал Костя. — Ведь все по науке и согласно передового опыта, а вот…"
Пока ребята спали, северный острый ветер выжал из облаков последнюю влагу, и она легла на леса и передовую легкой блестящей пудрой. К утру облака растеклись, мороз заматерел и в небе засветились пронзительно чистые звезды.
Пулеметные очереди над окопами пролетали уже не со свистом, а со стоном.
Снайперы тщательно накрыли капюшонами маскхалатов каски, проверили оружие и отстегнули третьи сверху крючки на полушубках — за пазухой можно будет погреть правую, рабочую руку.
В траншеи шли молча. Малков нес двойную поясную мишень. Между передними и задними ее стенками — пространство сантиметров десять — двенадцать. Если пуля попадет в мишень, она пробьет обе стенки щита. И если совместить обе пробоины, то можно определить направление полета этой пули, а оно выведет на место, где засел стрелявший. Словом, все было продумано и сделано на высшем уровне, но особой веры в эту теоретическую науку не отмечалось.
Молчаливые, хмурые, зашли в дзот, дождались, когда пулеметчики ушли на отдых, и закурили. Из амбразуры тянуло холодом, по телу забегали мурашки. Рассвет креп, и Жилин сказал:
— Пора. — Он строго посмотрел на Малкова к Засядько. — Напоминаю еще раз: понизу идите торопко, но не слишком, а как начнется подъемчик к восьмой роте, шаг прибавьте и высовывайте свою бандуру почаще, но аккуратно. Тут главное — аккуратность, правдоподобность. Задача тут какая? Показать ему, что по траншее идет молоденький парнишка и не слишком верит в опасность. Опасается, конечно, но верит, обратно же, не слишком. Если он сразу не выстрелит, подождите полчасика, а потом обратно, но высовывайте бандуру посмелее. Дескать, мальчишечка тот…
