Аникин так увлекся описанием того, как сладко можно заснуть, что раззевался с неимоверной силой.
– Ладно… – выдохнул Андрей. – Будем сторожить. Тут всего можно ожидать…
– Вы спите, спите, товарищ командир… – по-свойски откликнулся Лещенко. – Вы не беспокойтесь. Я подежурю…
Аникин ничего не ответил. Уж очень заманчиво звучали эти слова. Он подобрался к подоконнику и уставился на снег, падавший с неба. Ветер утих, и теперь снежные хлопья, как пушистые ночные мотыльки, кружились в воздухе, медленно опускаясь на землю. Ходики за спиной отсчитывали свое убаюкивающее «тик-так». От этой тишины, и от снега, и от тихой возни Леща со своей винтовкой у соседнего подоконника становилось так уютно, что Андрей, не удержавшись, потягивался – сладко, совсем, как в детстве, когда ему перед сном желали своим тиканьем спокойной ночи почти такие же ходики.
Стойко настроившись бодрствовать положенные два часа, Андрей уже через минуту благополучно сопел. Его бдительность сморила необоримая сила усталости молодого и здорового организма.
Аникин проснулся от неясного шума и хрипа. Ему, резко выдернутому из сна, спросонья показалось, что в малюсенькой прихожей, даже не отгороженной от большой комнаты дверью, хрипит с пеной, бьется в конвульсиях лошадь.
Андрей, а потом и другие, ничего не соображая, подскочили на ноги. Никакая это была не лошадь! Клубком катавшаяся по деревянному полу куча вывалилась в тусклый столб света, лившегося из окна. Это были двое, сцепившиеся не на жизнь, а на смерть.
В том, что оказался прижат к полу, Андрей узнал перекошенное, со вздувшимися венами лицо Талатёнкова. Тот, что навалившись, сдавил его горло, был повернут к комнате затылком. Андрей среагировал мгновенно. Точнее, сработали его руки, не дожидаясь команды дремлющей головы.
Мощнейший удар справа был нацелен в силуэт хрипевшей головы. Грузная тень точно почувствовала в последний момент что-то. Было видно, как голова испуганно повернулась и на непроглядном лице блеснули белки глаз. Но было поздно. Отвернуть физиономию силуэт уже не мог. Кулак, направленный в область уха, угодил прямо в нос. С тяжелым стуком кованых каблуков по полу неопознанное тело слетело с Талатёнкова и, ударившись о стену, осталось лежать без движения.
Все это произошло в какие-то доли секунды, и бойцы, находящиеся в комнате, даже толком не сообразили, что к чему.
– Хорош ударчик… – только и нашелся прокомментировать Крапивницкий.
– Фонарик сюда быстро! Что с Талатёнковым?… Где Лещенко? Леща искать!.. – отрывисто командовал Аникин, одним своим голосом утихомиривая поднявшуюся в доме неразбериху.
Сперва посветили на Телка. Талатёнков, хрипя и откашливаясь, уже попытался сесть. Пока он не мог говорить и только отмахивался рукой. Похоже, Егор был в порядке.
– Ничего себе, товарищ лейтенант, вы кабана завалили… – тихо присвистнул Крапива, в свете фонаря отворачивая от стены тяжелое тело. – Ого, да он весь пятнистый! Чистый леопард!
Теперь стало окончательно ясно, что это был немец. Да непростой. Еще под Бродами Аникин и его бойцы насмотрелись на эсэсовцев, разодетых в новую униформу небывалого защитного цвета. На этом была такая же теплая зимняя куртка. Аникин отвернул ворот. Так и есть: на левом лацкане кителя белели две, похожие на молнии буквы «SS».
– То-то, смотрю, гад накинулся на Телка, как на кролика… – весело произнес Караваев.
– Отставить шутки… – тревожно одернул его Андрей.
Не хватало еще им тепленькими угодить в лапы эсэсовцев. В этот момент скрипнула дверь маленькой комнатки, и на пороге появился Лещенко. Он на ходу оправлял гимнастерку. Следом попыталась выйти хозяйка. Она была в одной ночной рубашке и накинутом поверх пуховом платке. Лещенко бесцеремонно толкнул ее обратно в комнату. Она молча подчинилась.
– Ты где должен был быть? – с ходу вопросом встретил его Аникин. Лещенко виновато потупив лицо в пол, молчал.
– Ты приказ слышал, гнида? Не трогать… – опять спросил его Андрей.
– Так она сама, товарищ ко… – начал Лещ.
Но Андрей не дал ему договорить. Той же правой, которая еще зудела от втиснутого в черепную коробку хряща переносицы, Аникин хлестко ударил Леща снизу по скуле. На миг тело бойца, следуя инерции полученного удара, оторвалось от половых досок. По дугообразной траектории он грохнулся оземь и протер гимнастеркой пол до самой комнатки.
Тут же забыв о нем, Аникин вернулся к Талатёнкову:
– Ну, как ты, Егор? – спросил он.
– В порядке… – ответил Телок вполне спокойным голосом. Ему стали помогать подняться, но он отверг поддержку. – Да не надо, говорю… Я сам. Вот гад…
– Как это случилось-то? – спросил его Аникин.
– Да так… – возбужденно проговорил Егор. Видно было, что он еще не остыл после схватки. – Слышу, значит, стучит. Тихонько так… Я еще во сне дятла увидел. Прям вижу, будто он на березе сидит и башкой своей в бересту долбает. А вокруг весна такая!..
– Телок!..
– Ну так вот… – спохватился Талатёнков. – Понял, что никакой это не сон. Действительно, кто-то стучит. Поднимаюсь, оглядываюсь, а все храпят, как сурки. Я даже подумал: это наверняка кто из наших, кто на часах стоит. Вышел, мол, на улицу разведать, что да как, а ему изнутри дверь закрыли.
– Да кто ж закроет-то? – возмущенно спросил Крапива.
– Да я ж говорю: не сообразил спросонья… – оправдываясь, крикнул Талатёнков.
– Ну, дальше, дальше что… – торопил его Андрей.
– Ну вот… – продолжил Телок. – Подхожу, значит, к двери, причем так, не особо шифруясь. А этот гад, видать, услышал шаги мои и говорит что-то на своем тарабарском. Только не по-немецки. Видать, по-венгерски…
– Он же не для тебя старался, Телок… – давясь от смеха, запричитал Караваев. – Он-то думал, что ему хозяйка откроет.
– Точно, гад, до хозяйки наведался… – будто только сейчас озарило Талатёнкова. – Я еще сразу подумал: чего она нам открыла так шустро и не спросила, кто пришел. Она, видать, хахаля своего ждала – вот этого борова эсэсовского… Ну, короче, я резко дверь открыл, хвать его за грудки и – в хату втаскиваю. Я еще сразу почувствовал, какой он кабан. Так и знал, что хлопот с ним не оберусь…
– Не дрейфь, Телок, все уже позади… – успокоил его Крапивницкий.
Немец стал приходить в себя. Он что-то забормотал, поворачиваясь на свет фонаря залитым кровью лицом.
– Шевелится… – облегченно вздохнул Крапивницкий. – А то я уж подумал, что вы ему переносицу в мозг вогнали, товарищ лейтенант.
– Это нежелательно… – выдохнул Аникин. – Нам еще надо из него какую-нибудь информацию вытряхнуть… Ух, и повезло же нам. Хорошо, что он один приперся. А если б не один? Уходим, все уходим отсюда… Эту тушу берем с собой. Что там, Лещенко, жив?
– Жив… – глухо пробормотал из самого темного угла комнаты снайпер.
– Винтовку не забудь… Казанова… – подначил его напоследок командир.
К церкви бойцы Аникина пробрались еще засветло. Безлюдные улочки были засыпаны нетронутым снегом. На дверях храма висел замок. Обойдя большое каменное здание, нашли небольшую заднюю дверь. Ее пришлось открывать с помощью приклада.
Штрафники, поднявшись по ступеням, попали в чистенький коридорчик, из которого в разные стороны вели три двери. Эсэсовца в коридор втащили первым. За ним по очереди нырнула внутрь вся остальная группа. Проверив боковые двери, группа просочилась в большую комнату, всю уставленную церковной утварью. Оттуда вела дверь в огромный зал. Он был украшен статуями святых и весь уставлен скамейками.
– Смотри-ка, у них тут сидя молятся… – с нескрываемым любопытством огляделся вокруг Лещенко.
– На кой черт мы тащим этот мешок с дерьмом… – зло ругался Крапива. – Он тяжеленный, как годовалый бык.
– Он сейчас задохнется… – сочувственно заметил Караваев. – Ты так туго забил в его глотку кляп, что у него глаза на лоб выпучились…
– Еще бы, товарищ лейтенант ему нос сломал, а ртом он дышать не может… – догадливо заметил Талатёнков.
– Лещенко, Крапивницкий, осмотреть помещение… – приказал Андрей. – А ты, Телок, вытащи у него кляп изо рта. Видать, на морозе фашист окончательно очухался…
Талатёнков с картинной брезгливостью, двумя пальцами, выдернул кусок окровавленной скатерти изо рта пленного. Несколько секунд эсэсовец жадно дышал, вернее, сипел. Потом он в испуге стал быстро-быстро озираться, по-собачьи заглядывая в лица сидевших над ним бойцов.
Подняв связанные руки к лицу, эсэсовец попытался вытереть нос, но вскрикнул от боли и вдруг заплакал навзрыд, заливая кровавыми соплями воротник своего кителя.
– Ну ты, хорош нюнить, мы тебя без мучений шлепнем… – добродушно проговорил ему Талатёнков, попутно пнув носком сапога в бок.
От этого фашист заревел, как малое дитя. Он давился от слез и страха, стараясь хоть как-то утихомирить свои рыдания.
