Стоп! Провалился палец.
— Пф-фу-у... — с облегчением вздыхает Русаков. — Вот он, обрыв!
И — за щипчики.
Подцепил и выводит наружу обломившийся кончик провода.
А сам уже смеётся и шутит:
— Шалишь, приятель, будешь работать!
И вот уже телеграфный ключ приятно пружинит под рукой. Ожила рация.
— Я Сокол, я Сокол... — выстукивает Русаков. — Передаю боевой приказ командира полка...
На этом я закончил рассказ.
Молчат мальчики. Лица сосредоточенные, лбы нахмуренные... Задумались.
— А страшно было там, — заговорил Саша. — Чинит он, чинит, а бой идёт... а связь не получается... Так и побить нас могли! Сколько же полк воевал без рации?
— Знаю, — говорю, — Саша, одно: всё произошло быстрее, чем я успел рассказать. Батальоны и роты приказ получили.
Только командир полка и заметил, что радиосигналы побежали в эфир несколько позже, чем следовало.
Заметил, потому что, надев наушники, глядел на часы. Да и подумал мельком: «Спешат, как видно, мои. Или у радиста чуть отстали. Надо будет нам сверить часы для точности».
После боя стало известно, что случилось с рацией и как она была починена.
Командир полка вызвал сержанта Русакова и долго в изумлении глядел на него.
— Это невероятно... — заговорил он наконец. — Ночью, в тряской тележке... скорчившись под брезентом... Сложнейшее электрическое устройство — и вы наугад... Да какие же у вас умные пальцы, сержант! Руки золотые!
Командир полка привлёк к себе Русакова, и они обнялись.
А вскоре на груди радиста красовался орден Красной Звезды.
Мальчики повеселели.
— Вот это да!.. Ну и здорово!.. Ему и оружия не надо... Ну да, только бы мешало оружие!
Потом Алёша сказал:
— Вот бы поглядеть на эти руки...
И Саша вслед за ним:
— Вот бы...
Я взял отложенную газету.
— Кажется, — говорю, — вам повезло, мальчики... До сих пор я не знал, жив ли сержант Русаков, чем для него кончилась война... Но вот...
Я развернул газету:
— «...Последние известия. Москва. Кремль. Состоялась сессия Верховного Совета СССР. Приняты важные государственные законы, и депутаты разъехались по своим родным городам и сёлам.
Возвратились с сессии и ленинградцы. Среди них...»
Слушайте, ребята: «...депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда Николай Николаевич Русаков».
Алёша:
— Депутат — это значит государством управляет? Ведь у Верховного Совета, ты говорил, вся власть в стране?
— Запомнил? Молодец... А ты, Саша, вижу, чем-то недоволен? Почему отвернулся?
Мальчик — со вздохом:
— А тогда и ходить к Русакову нечего. Вон он какой важный стал.
Алёша рассмеялся:
— Эх ты, даже Конституции не знаешь. А ещё второклассник!
— А ты, — говорю, — Алёша, не потешайся над товарищем. Знаешь, так объясни.
— Конечно, знаю. Депутат у нас — избранник народа. Поэтому к нему может каждый-каждый прийти, и он должен о каждом позаботиться. Вот как! А не то что...
Саша подумал и сказал:
— Всё равно уже не те руки у Русакова. При такой должности изнежились. Нечего и глядеть.
Тут Алёша — вот вьюн! — под мышку мне — и к газете. Уткнулся в напечатанное и дочитал раньше меня:
— «...Депутат Русаков, рабочий завода «Электросила». — Таким же винтом — обратно: — Русаков — рабочий! С «Электросилы». Ударник коммунистического труда!.. Понял?
Кончилось тем, что оба запросились на завод.
— Деда, это можно? Пожалуйста!
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ Дверь. За дверью — аквариум.
А какие рыбки нарядные!
— Смотрите, смотрите, у этой хвост как из кружева!
А сама с брюшка розовая, а со спинки — красно-золотистая... у нас и в детском саду такой не было!
Чёрные рыбки, жёлтые, зеленоватые или совсем прозрачные так и шныряют весёлыми стайками.
Забавляясь аквариумом, ребята словно забыли, где мы находимся.
— Ну, теперь на завод пойдём, — сказал Алёша.— Ты же обещал.
— А мы, — говорю, — уже пришли. Ведь только что вам вывеску показывал над воротами: «Электросила». Ай-яй, повнимательнее надо, ребята. Ведь мы на заводе.
— На заво-оде?.. — протянул Саша, делая большие глаза. — Но ведь на заводах дымно и...
— И грязно, хотел ты сказать?.. Но это было когда-то. А сейчас — посмотри хотя бы на пол здесь, в цехе.
Саша глянул вниз перед собой и покраснел: на вымытом чистом полу стоит мальчик в грязных башмаках, поленился дома взять сапожную щётку.
Теперь он старается спрятать ногу за ногу.
Я делаю вид, что не замечаю, как ему стыдно. Зачем обижать? Он и сам не рад своей оплошности.
Беру мальчиков за руки.
— Теперь, — говорю, — идёмте к Русакову.
Мы шагаем по цеху.
Слышится мерное постукивание, шелест, гудение... Звуки всё отчётливее: мы приближаемся к станкам.
Мальчики рвутся вперёд, но я придерживаю их за руки.
— Осмотритесь, — говорю, — вы же в первый раз на заводе. А то бегом, бегом — ничего и не запомните.
Остановились.
Объясняю ребятам, какие перед нами станки. Вот этот, длинный и низкий, — токарный; этот — у него будто воротца над корпусом — строгальный. Тот — в виде башенки — фрезерный. А подальше — сверловочный...
— А они красивые... — говорит Алёша, склонив голову набок и прищуриваясь на корпуса станков. — Немножко зеленоватые, немножко голубоватые, немножко желтоватые...
Подсказываю:
— Это салатный цвет.
И объясняю, что красить так станки посоветовали наши учёные. Рабочим понравилось. В самом деле: цвет ласковый, приятно смотреть, не утомляются глаза. А глаза не устают — тут и работа спорится.
У станков рабочие. Каждый делает своё дело.
Алёша потянул меня за руку. Шепчет:
— Который из них Русаков?
Я вглядываюсь в лица рабочих. Стараюсь узнать Николая Николаевича.
Вспоминаю, как во время войны я услышал о подвиге радиста. А потом и самого увидел. Было это на каком-то — уже не помню — совещании, где лучшие люди армии делились боевым опытом... Узнай-ка человека после короткой и единственной встречи! Да ещё через четверть века...
Я за это время состарился, но ведь и он не остался молодым: лицо уже не то.
— Ну, который же? — настаивает Алёша. — Покажи!
А я могу только плечами пожать.
— Тогда я сам! — срывается он с места. — Который высокий и у которого волосы как у меня... Можно?
— Только не беги, спокойнее.
— И я! — попросился Саша.
Алёша подошёл к станкам с левого края, Саша — с правого.
Стою. Жду, что принесёт эта ребячья разведка.
Первым обратно примчался Саша. Вприпрыжку — да на радостях и остановиться не в силах.
— А там, — кричит, — кнопки! На станках кнопки! Нажмут, и — джик! — режет железо. Нажмут — и стоп станок! Кнопки, кнопки, кнопки, кнопки!
Едва успокоил его.
— Ну, отдышался? — говорю. — Теперь слушай.
Всякая вещь хороша на своём месте. В далёкую старину, ты знаешь, заводами в России владели капиталисты.
— Это было, — вставил Саша, — до Октябрьской революции.
— Совершенно верно. Станки в ту пору были грубые, неуклюжие и опасные для работы. Чтобы привести такой станок в действие, рабочий наваливался на рычаг. А рычаг — как лом или как оглобля. Навалится, толкнёт что есть силы... Ух!.. Наконец-то загремел, забрякал станок.
Надрывались рабочие у станков, делались калеками.
А капиталист их за людей не считал. «Изувечился? Сам виноват — иди прочь с завода!»
И ставил к станку другого.
Капиталисту и станка было не жалко: «Пусть себе гремит, пока не развалится. Так-то выгоднее, чем покупать новый!»
Я беру Сашу за плечи и поворачиваю к станкам.
— А погляди, — говорю, — на наши. Удобные, красивые. И у рабочего под руками, конечно, кнопки. Но эти кнопки не заменяют человека, а помогают ему в труде.
Так мы беседовали с Сашей, пока не прибежал из разведки Алёша.
Радостный и взволнованный, он объявил:
— Узнал про Русакова! Он не здесь, а вон там работает, где домашние растения.
А ВЫ НЕ БОДАЕТЕСЬ? Подходим.
У окна красивые пальмы раскинули свои ветви. Однако где же станок?
Мальчики растерянно смотрят на меня. Они ожидали, что увидят среди пальм самый главный, удивительный станок. Ведь работает здесь член правительства, Герой Социалистического Труда!.. А тут и вовсе никаких станков!
Стоит стол. Самый обыкновенный, даже некрашеный.
Да и на столе ничего интересного: молоток, напильник, железки...
Высокий человек, стоявший перед столом, обернулся... Он! Теперь я узнал Русакова.
Николай Николаевич кивнул приветливо ребятам, а на меня посмотрел выжидающе: мол, что за люди, зачем пришли?
