— Эх, мать наша, тощая Эллада! Теперь-то ты расцветешь! Такое вымя не одну, а десять Эллад прокормит!
— Благословенная земля! — подтвердил другой солдат. — Я сам крестьянин и вижу: трое суток будешь идти по этим местам и камешка не найдешь, чтобы орех разбить. Когда война кончится, перевезу сюда свою семью, я уже приглядел усадьбу…
— Эх, ты, болтун! Да у тебя и на сигареты денег нет, а ты об усадьбе мечтаешь! — прервал его сосед. — На какие это деньги ты собираешься землю покупать?
— Деньги? Какие деньги? — удивленно спросил шутник-«писарь». — Ну, если и здесь нужны деньги, тогда зачем мы кровь проливаем? Вы разве не слышали, что говорил на днях наш капитан? Вся эта земля была вотчиной наших предков. А мы числимся в завещании!
— Меня это, дружок, не соблазняет, — сказал солдат из Корфу. — Я родился рабочим и не надеюсь умереть помещиком. Ты мне лучше о девушках расскажи, вот это я пойму! Какие девушки, а? Чертовские красотки, сдобные, будто на масле и сахаре сбиты! И где они только научились так ломаться!
Я перестал слушать их разговоры и задумался о своих делах. Мать, заметив, что я тороплюсь закончить дом, как-то сказала мне, довольно улыбаясь:
— Что-то очень ты спешишь, сынок! Может, к свадьбе готовишься и скрываешь? Расскажи мне, порадуй старуху!
Я обнял ее и шутя спросил:
— Не захотелось ли тебе внучат, матушка Аксиоти[14]?
— Как не хотеть! Но на то божья воля. Дай бог, чтобы наш двор наполнился детьми. В них воскреснут и Панагос, и Георгис, и имя вашего отца! О, мне бы очень хотелось увидеть это, прежде чем я навсегда закрою глаза!
Она не спросила, на ком я думаю жениться. Она догадывалась, что я люблю Катину Селбеси, племянницу священника Фотиса, но не смела верить, что я попрошу ее руки. Она боялась, что отец Фотис сочтет неподходящей для племянницы нашу семью. Она слышала, что девушку сватают многие. И какие парни, с каким положением! Богатые, как, например, Феофилактос, сын старейшины Хаджианастасиу, или Дуфексис, у которого восемь лавок на базаре! Катине много пришлось пережить. Она росла без матери, которая умерла при ее рождении. Ее отец, Янгос Селбесис, после смерти жены не хотел никого видеть. Он взял дочку и кормилицу и уехал в свою усадьбу, которая находилась недалеко от Айдына. Когда девочка подросла и настало время идти в школу, отец отвез ее в Айдын к бабушке, состоятельной старухе. Там она росла, ни в чем не нуждаясь, и получила хорошее воспитание. Но когда девочка окончила школу и поступила в гимназию, бабушка умерла. Тогда Селбесис забрал Катину к себе и сказал: «Хватит учиться, дочка. Будешь мне помогать по хозяйству. А придет время замуж идти — тогда подумаем…» Девушка не могла ослушаться отца и с головой окунулась в хозяйство и рукоделие.
Потом грянула война. «Отец, оставь усадьбу на Али, — просила Катина, — поедем в Айдын. Здесь такая глушь, я боюсь». — «Али хороший человек и предан мне, — ответил Янгос, — но найдется много волков, которые, как только я уеду, сожрут и его и все мое добро…»
Однажды Селбесис оседлал лошадь и поехал осматривать хозяйство. Вечером лошадь, нагруженная двумя корзинами, вернулась домой одна. В корзинах лежали куски его изрубленного тела! Какие-то турецкие крестьяне сказали Али: «Неплохо кто-то сообразил. Теперь усадьба достанется нам». А Али ответил им: «Тому, кто совершил это злодейство да еще с такой целью, не будет счастья. Не вы и не я сожрем эту землю!»
И в самом деле. Появился Хасан-бей и заявил: «Усадьба моя. Селбесис был мне должен». У Катины не было никого, кто мог бы приютить ее, кроме тетки, сестры матери, которая была замужем за священником Фотисом у нас в Кыркындже. И вот отец Фотис распродал уцелевшие вещи свояка и привез Катину к себе, надеясь купить ей какой-нибудь участок в Кыркындже.
Историю Катины я узнал, когда приезжал в отпуск из рабочего батальона. Мне было жаль девушку. И с тех пор у меня появилось к Катине какое-то теплое чувство, но познакомиться с ней поближе я не решался, да и времени у меня не было. Потом я уехал и позабыл про нее. Письма, которые я получал от матери, были написаны ее рукой и в конце всегда стояло: «Катина шлет тебе привет…»
Когда я вернулся домой, прежнее чувство расцвело снова. Катина пришла выразить свое соболезнование по поводу гибели Георгиса. С тех пор она часто находила предлог, чтобы зайти к нам. Она подружилась с моей сестрой Софьей, хотя у них мало было общего.
Однажды воскресным утром, когда Софьи не было дома, а мать варила в кухне варенье, мы сидели во дворе одни и разговаривали. Я рассказал ей о своих мытарствах. Она слушала меня, как дети слушают сказку, и все спрашивала: «Ну а дальше? Ну а потом?» Когда я закончил рассказ, она посмотрела мне в глаза.
— Ты мужественно боролся, Манолис.
— Да, это правда. Не хвалясь, скажу, что боролся я не на жизнь, а на смерть. На судьбу не надеялся. И ни разу не призывал смерть. Я видел срубленные деревья, которые распускались в затхлой могиле… Я видел раненых зверей, которые боролись за жизнь до последнего вздоха. Но с какой страстью борется за жизнь человек, рассказать невозможно. Не зря ему дан разум…
Мы долго разговаривали, И откуда только брались у меня всякие истории. Я смотрел на нее, и слова сами лились у меня из груди, как песня, которой птица зовет свою подругу… В черных глазах Катины танцевал лукавый огонек и, казалось, мигал мне: «Ты мне нравишься, ты мне очень нравишься». Это придало мне смелости, и однажды, когда мы сидели вдвоем в их саду, я взял ее за руку и держал все время, пока мы разговаривали.
— Такие руки не созданы для грубой работы… Но я могу работать за двоих… — сказал я со значением.
Она сделала вид, что не поняла.
— Не такая уж я неженка.
Когда отец Фотис и его жена не выходили в поле и Катина работала одна, я седлал лошадь и скакал к ней, перепрыгивал через изгородь и кричал:
— Помочь не надо? — И показывая, как надо делать то или другое, касался ее руки. Она вздрагивала и смущалась, кровь во мне закипала, но поцеловать ее я не осмеливался.
Однажды мы присели отдохнуть в тени густого кустарника. Мы касались друг друга плечами, и сладостная дрожь, казалось, переходила от нее ко мне и от меня снова к ней.
— Значит… — спросила она смущенно.
— Да! — ответил я и не вымолвил больше ни слова, боясь нарушить блаженство. Рука моя случайно коснулась ее груди, и голова у меня закружилась, будто я выпил бутыль вина. Как мне хотелось крепко обнять ее! Но я сдержался. Я собрал все свои силы, до крови прикусил губу. С Катиной не должно случиться того, что случилось с Эдавье! Я хотел стать ее мужем, хотел, чтобы она пришла к брачной постели в белом платье и венке из цветов лимона…
Не знаю, поняла ли она мое волнение. Но отодвинулась от меня.
— Ты забыл? Ты что-то должен был сказать мне сегодня. Не для этого ли ты и пришел сюда? — сказала она, чтобы изменить опасное направление наших мыслей.
— Нет, я не забыл. Как я могу забыть? Но то, что я хотел сказать тебе, ты давно уже знаешь. Я вот-вот дострою дом. Он ждет тебя…
Она слушала молча, опустив глаза. До меня долетало лишь ее дыхание, теплое и ароматное, как жасмин.
— У нас с тобой по-разному сложилась жизнь. Ты ходила в школу, а я вырос в поле и на базаре, мне почти не пришлось учиться. Ты жила в достатке, с добрым отцом. Я же не видел ничего, отец мой был честным, но очень жестоким человеком. Он всю жизнь мучил мою мать, ты, наверно, слышала об этом. Я совсем другой. Я хочу любить тебя такой любовью, о какой мечтает каждая женщина, особенно та, которая много пережила. Конечно, как у всякого человека, и у меня есть недостатки. Я чересчур гордый, иногда эгоистичный. Но я и упрямый. Всего, чего хочу, добиваюсь собственными силами и совестью не торгую. Видишь, я раскрыл тебе всю душу…
Маленькая головка Катины склонилась ко мне на грудь, и горячие слезы полились из ее глаз.
— Ты плачешь? Почему? — спросил я, взяв ее за подбородок.
— Потому, что очень люблю тебя. Я не знаю, какими словами сказать тебе это…
— Ты и так прекрасно сказала…
Я обнял ее, отыскал губами ее губы, и мы поняли, что созданы друг для друга… Все во мне ликовало. Хотелось музыки, хотелось танцевать, говорить слова, которые раньше и в голову никогда не приходили. Прекрасна молодость, когда есть любовь!
Было три часа пополудни, когда я приехал на станцию Аяшсулук и бодро зашагал по дороге к деревне. Пригревало мартовское солнце, зеленели всходы, набухали почки на деревьях. Божья благодать! Сердце мое пело в лад с щеглами и дроздами.
В марте все девушки в деревне наденут по обычаю кольца из красных и белых ниток. А старухи будут спрашивать тех, кто не надел их: «Дочка, милая, ты что же мартовское колечко не надела? Будешь как уголь черная от солнца!» Но Катина в этом году наденет не мартовское кольцо, а обручальное, из чистого золота. Я устрою такую помолвку, что все долго будут помнить! А она будет блистать, красивейшая среди красавиц…
