Возглавлял группу разведчиков сам командир дивизиона капитан Шабалов.
Сейчас, когда наступила передышка, он сидел у стереотрубы и, закрыв воспаленные глаза, думал о том, как справиться с предстоящей, самой что ни на есть ювелирной работой, которая ожидает его бойцов на батареях.
"Попробуй порази с левобережья точно тот или иной дом, где затаились фашисты, и не попади в соседний — в наших. Не попросишь же немчуру выйти на открытую местность, чтобы пристреляться. Задачка для Вильгельма Телля. Недолет недопустим, перелет тоже. А такое бывает разве что при самостреле. Вот и думай…"
Капитан Шабалов открыл глаза, оглядел комнату, отмечая в уме — кто чем занят. При свете пшикающего ночника он видел, что Миша Сажаров с кажущимся равнодушием проверяет, как ходит в ножнах финка, старшина Ханыков, по-хозяйски расположившись у хромоногого стола, ставит заплату на прорванный пулей рукав гимнастерки, Володя Гарновский, примостясь у двери на соломенном тюфячке, набивает патронами диск автомата, а радист, подрагивая от холода, крутит ручку настройки, вызывает затерянный в эфире "ландыш".
Как-то незаметно для себя, следуя ритму своей финки, ходящей взад-вперед в ножнах, Миша Сажаров затянул хрипловатым баритоном полюбившуюся еще в сорок втором году песню:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
— И то правда, неплохо бы печурку, — мечтательно протянул радист Костя Стеклов.
— Чего там "неплохо". Вполне желательно печурку, — подхватил старшина Ханыков.
Он натянул на байковую нательную рубаху гимнастерку с выцветшими за лето "молотками" на погонах. Поднялся с табуретки, туго перепоясался.
Капитан вопросительно посмотрел на него:
— Пойдешь?
— Мы мигом.
— Не придумывай себе добровольцев! Кто это — "мы"?
— Мы… Я с Володей. Я к разведчикам за печуркой. Он на КП — за питанием для рации. А то чую — сядет, зараза, и останемся мы здесь без голоса, а батарейцы без уха.
— Да-да, — быстро закивал Костя Стеклов. — Аккумуляторы того и гляди сядут. А запасных…
— Чего же ты?.. — капитан Шабалов чуть было не набросился на радиста, но вовремя вспомнил, что сам приказал не перегружать лодку. Он поежился, словно и его наконец проняло ночной промозглостью, вскользь мелькнула мысль: "Судя по молчанию немчуры, передышка обеспечена до утра".
— Так мы идем? — напомнил о себе Володя Гар-новский, стоящий уже с автоматом на груди возле старшины Ханыкова.
— Гуляйте! Только смотрите мне, в дивизионе не чаевничать!
— Есть не чаевничать!
Скрипучая дверь захлопнулась за порученцами.
Миша Сажаров проводил взглядом "счастливчиков", которым, чтобы там ни приказывал командир, обеспечена кружка заварного кипятка вприкуску с сахарком, и вновь затянул вполголоса песню. Но только дошел до слов "Между нами снега и снега", как капитан Шабалов раздраженно прикрикнул на него:
— Отставить пение!
Комдив — впрочем, и не он один, а многие бывалые солдаты — не очень-то жаловал вторую часть полюбившейся песни. Все они, как и положено на войне, были в меру суеверны и полагали, что судьбу не стоит испытывать лишний раз. Поэтому многие из них, даже не обладая каким-либо поэтическим складом души, слали Суркову, автору стихов, предложения по переделке "опасных для озвучивания во фронтовых условиях строк".
"Опасные" звучали так:
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.
"Безопасные" должны были звучать по-другому:
До тебя мне дойти нелегко.
Но дойду, хотя ты далека…
Под шуршание гальки Ханыков с Володей спустились по откосу к Днепру. Вода была черной, как дно глубокого колодца.
Долго ждать оказии им не пришлось. Показались пехотинцы с резиновой лодкой, которую они волоком тянули по отмели вверх по течению, чтобы потом, когда усядутся за весла, их не слишком далеко снесло в сторону от района переправы.
— Пристроимся к ним, — шепнул Ханыков.
Небо проснулось от спячки. Ввысь взлетали осветительные ракеты, прозванные "лампадками". Их резкий, пульсирующий свет выкрасил реку в неестественные тона. И только речное "сало" — дань ранним заморозкам — не потеряло первоначального цвета.
Ханыков с Володей нагнали пехотинцев, когда те, покрякивая от залетающих за шиворот ледяных брызг, размещались в лодке.
Перегруженная людьми посудина двинулась к левобережью. Она лавировала между кусков льда, хлюпала носом по волне, с превеликим трудом выгребала к намеченному ориентиру — подрубленной прямым попаданием снаряда березе.
Метрах в десяти от лодки плюхнулась мина. Она лопнула гулко — со звуком расколотой о стену бутыли, вырыла посреди Днепра глубокую воронку. Вперекрест ударили пулеметы — трассирующие пули прочертили пунктиром воздух и сгорели, не долетев самой малости до берега.
— Ох, кажись, заприметили! — приглушенно воскликнул кто-то из гребцов.
— Вслепую бьют! — возразил старшина Ханыков.
Володе стало неуютно. Что за прикрытие — надувные бока хлипкого этого суденышка? Чиркнет осколком — и ходи ко дну.
— Бр-р!
Следом за пулеметами залаяла скорострельная тридцатисемимиллиметровая пушка по прозвищу "убойница". За кормой, ближе к середине Днепра, забурлили водовороты. В уши пыхнуло горячим, спрессованным воздухом. Плоское днище, проседающее под тяжестью тел, заходило на мелкой волне, издавая тягостные, напоминающие причмокивание звуки.
Подрубленная снарядом береза проплывала мимо. Чертыхаясь, гребцы налегали на весла из всех сил, но лодку все-таки сносило с курса. Их отрывистые крики услышали телеграфисты, прокладывающие кабель.
— Эй, служивые, чью мать обговариваете? — донеслось с берега.
— Гитлеровскую!
— Тогда держите подарок.
В воздух, словно лассо, взметнулся телефонный кабель. Володя ухватисто поймал его и напрягся, подтаскивая лодку к отмели.
Через несколько минут, разделившись с Ханыковым, который направился к разведчикам за печуркой, он был уже на командном пункте дивизиона. Здесь текла своя, строго упорядоченная жизнь. Начальник штаба старший лейтенант Лобарчук возился с картой, помечая на ней обнаруженные цели, замполит капитан Захаров при слабом свете ночника заполнял бланк "похоронки", сержант, стоящий у стереотрубы, неторопливо покуривал козью ножку, радист внимал эфиру, время от времени выкрикивая: "Гвоздика, ты меня слышишь?"
— Здравия желаю! — доложил Володя.
— И тебе того же, — улыбнулся Захаров. — С чем прибыл?
— Прислали за питанием для рации.
— Радист!
Но радист и без напоминаний капитана Захарова уже копошился в вещевом мешке, выволакивая оттуда запасные аккумуляторы.
— Как дела у вас там обстоят? — старший лейтенант Лобарчук махнул головой в сторону Днепра.
— Пока тихо. Немцы будто уснули.
— Знаем мы этот сон. Просто ночью они не вояки.
— Да нет, — заметил капитан Захаров. — Скорей всего, им невдомек, что переправился лишь один наш батальон. Думаю, они перегруппировываются сейчас в ожидании штурма.
— Тогда мне пора! — сказал Володя.
Прихватив аккумуляторы, он покинул КП, направился к условленному со старшиной Ханыковым месту встречи. То и дело под ноги попадали бревна, пустые канистры из-под бензина, пригодные для поплавков, сбитые из штакетника плотики — так называемые подручные средства для переправы. Вдали слышалось характерное постукивание металла о дерево. По всей видимости, саперы там готовили к предстоящим рейсам понтоны.
