С этого места сосна с раздвоенной вершиной была хорошо видна, и она пошла дальше, вверх по течению. Скоро речка затерялась в топких, болотистых берегах, и, с трудом перепрыгивая с кочки на кочку, Раскова перебралась через болото и начала подниматься. Идти здесь было легче, но когда она взобралась на сопку, то почувствовала, что силы совсем покидают ее: голова противно кружилась, колени подгибались от слабости.
Но и отсюда, как она ни всматривалась в таежные дали, следов приземлившегося самолета не было заметно.
Прежде чем продолжить путь, Раскова решила отдохнуть. Здесь, на вершине, ей было видно далеко вокруг, и если самолет где-то недалеко, то она сможет заметить его место по дыму костра или вспыхнувшей в небе ракете. А пока ей надо хоть час поспать: шли уже вторые бессонные сутки… Она сняла промокшие «унтята» и положила их рядом с собой. Сунула обе ноги в одну штанину комбинезона и подвернула конец, вытащила плитку шоколада и, разделив на дольки, съела только одну. «Каждый день я буду съедать только по одной дольке, — решила она, — и мне хватит на неделю». Спрятав руку в карман, где лежал пистолет, и подняв воротник комбинезона, она уснула. После съеденного шоколада снова захотелось пить, но опять пробираться к реке не было сил.
Уже темнело, когда она открыла глаза. Тучи еще ниже повисли над головой, но теперь они неслись, путаясь и обгоняя друг друга. Вверху, покачиваясь, глухо шумела сосна. К ночи идти не было смысла, поэтому она спустилась к реке, напилась, собрала пригоршню смородины с куста и снова поднялась наверх, решив, что лучше переждать ночь здесь.
Суковатую палку, поднятую по дороге, она положила рядом с собой, села, прислонившись спиной к дереву, вытащила руки из рукавов комбинезона, подвернула рукава за спину, и получился неплохой спальный мешок. «Сколько я смогу продержаться? Без огня, без еды? — думалось ей. — Хорошо, что еще не так холодно. Но со дня на день может пойти и снег, конец сентября все-таки… Нас, конечно, уже ищут, уже прошел целый день… Ах, как нескладно все вышло… Почему не хватило горючего? Может быть, и не долили после пробы моторов? А Валя и Полина? Живы ли, посадили ли самолет?» Эти мысли все время кружились у нее в голове. Обиднее всего было то, что весь маршрут они пролетели благополучно, установили рекорд на дальность полета, и вот когда, казалось, все уже позади, не хватило бензина, чтобы сесть в Комсомольске.
Невдалеке треснула сухая ветка, что-то прошуршало по кустам. Она съежилась, сжимая в руке пистолет. Ей послышалось тихое пофыркивание, потом все смолкло. В темноте вдруг ожили звуки, которых она не замечала днем: шелест тайги, протяжный свист ночной птицы, осторожный шорох травы.
— Ужа-ас… — шепчет Клара. — Я бы умерла со страха.
— Страшно было, Марина Михайловна? — спрашивает Женя.
— Не очень-то весело… На третий день, когда я перебиралась не помню уж через какое по счету болото, я провалилась и выбралась, но в болоте остался меховой носок. Пришлось вместо него натягивать на ногу шерстяную перчатку. Обмотала травой, да так и шла… Через неделю я съела последний кусочек шоколада. Все шла и шла, старалась держаться открытых мест, чтобы меня можно было заметить с воздуха. Иногда мне казалось, что где-то за облаками пролетал самолет, я стреляла, но патроны кончались, надо было беречь их.
— Мы очень волновались за вас, — говорит Женя. — Осипенко и Гризодубову нашли быстро, а вас все нет и нет… Каждый день только и спрашивали: не нашли еще? Зато потом, когда вас разыскали…
— Я увидела самолет на девятый день. Сначала я не поверила своим глазам, но он сделал круг, потом развернулся и опять прошел надо мной, показывая направление, куда я должна идти. Так я вышла к месту посадки самолета «Родина», где меня ждали Полина и Валя.
— Я помню, как вас всех встречали в Москве. Ведь ваш экипаж прославился на весь мир.
— Да, слава… Помнишь, как у Виктора Гусева:
…и голуби, голуби, голуби
аплодисментов из рукавов…
Только слава — это не аплодисменты и восхищение. Это ответственность. Думать: сколько для тебя сделано другими, все ли ты до конца выполнил? Стань сам себе строгим судьей, и тогда твое самомнение будет сидеть в темном углу, за крепкой решеткой самокритичности. Вот повоюете, станете вы у меня гвардейцами, ордена появятся у многих, смотрите — не задаваться!
— Ну-у… нет! Не будем! — гудим мы.
— О! — спохватывается Раскова, взглянув на часы. — Давно уже время отбоя прошло. Заговорили вы меня, а завтра рано лететь. Пора отдыхать!
Мы тихонько укладываемся спать, но долго еще перед глазами шумит далекая суровая тайга, висит хмурое небо над сопками, пузырятся топи и болота и видится затерявшаяся в таежных дебрях маленькая женщина…
Женя проверяет, все ли улеглись, и выключает свет. Проходит в коридор, где стоит стол дежурного по полку: ее дежурство кончается сегодня в двенадцать часов. Садится и, развернув тетрадь дежурств, делает заметки. Тихо скрипит дверь, ведущая в комнату, где спят летчицы, и на пороге показывается фигура в белом нижнем белье, но на голове браво надвинутая пилотка.
— Ты куда? — Женя не разбирает в полумраке, кто это.
— Разрешите пройти, товарищ комэск?
— Куда тебе?
— Да… — мнется девушка.
— А пилотка зачем на голове?
— Ну… А вдруг приветствовать придется кого-нибудь.
— Марш отсюда! Чтобы в таком виде мне на глаза не показывалась!
Дверь громко хлопает, а Женя смеется, вытирая глаза рукой.
— Ну, вояки! Господи, выучу я их когда-нибудь?!
* * *
Женя поднимается с рассветом, чтобы проводить Раскову. Командир сначала должна побывать в первой эскадрилье, базирующейся на другом аэродроме неподалеку, а затем улететь в Москву за новым заданием для полка.
Самолеты на стоянке завалены снегом. Изморозь серебряными узорами блестит на винтах. Только площадка у самолета командира полка уже расчищена, и механик с паяльной лампой в руках отогревает моторы. Синие тени дрожат на снегу от шипящего пламени лампы. Потирая щеки шерстяной варежкой, Женя подходит к самолету.
— Все готово, товарищ комэск! — докладывает механик.
Командир полка пикирующих бомбардировщиков Герой Советского Союза Марина Раскова.
— Воду залили?
— Залить-то залили, да все время на прогреве держать надо, — говорит механик, поправляя замасленную шапку припухшими от мороза руками. — Пока довезут, — кивает он в сторону бочки, установленной на полозьях, — уже холодная. А моторы гонять — сколько бензина израсходуешь. Так вот и крутимся: то моторами греем, то лампой.
— Да, мороз-то зверский. Не забудьте долить бензобаки.
— Заправщик сейчас подойдет.
Женя идет дальше по стоянке. Неподалеку от самолета командира полка стоит еще одна машина. Ровные снежные кирпичи аккуратно сложены вокруг этого самолета полуовалом, и, как показалось Жене, даже сама стоянка подметена: за хвостом машины, там, где находится длинный ящик с инструментом, лежит забытый веник.
«Татьянина машина, — думает Женя, взглянув на номер самолета, — молодец девка. Раньше всех встала, хоть чистить стоянки приказано после завтрака. Молодец…»
Она возвращается, увидев Раскову у самолета.
— Жди приказа, Евгения Дмитриевна, — говорит Раскова, затягивая шлемофон, — и сразу же вылетай к новому месту базирования, не ожидая моего возвращения. Я вылечу с первой эскадрильей.
— Понятно, товарищ командир.
— Следи за погодой, при сомнительных погодных условиях не вылетай. Лучше задержись, тогда уж полетим вместе.
Раскова занимает место в самолете, слышна команда «От винтов!» — и снежный буран бушует позади самолета. Женя отходит к краю стоянки. В открытое боковое окошко кабины ей видна Раскова. Губы ее шевелятся: похоже, она что-то говорит радисту. Потом улыбается Жене и, высунув руку в окошко, машет в сторону. Техник лезет в шасси вытаскивать тормозные колодки.
Женя идет к старту. На укатанной белизне взлетной полосы чернеют полотнища посадочных знаков. Дежурный из стартового наряда в одиночестве притопывает у края полотнища.
Оставляя позади себя глубокий рубчатый след, самолет Расковой выруливает к старту. Винты, словно маленькие радуги, сверкают в морозном воздухе. Взревели с натугой моторы, набирая мощность, закружилась поземка, засыпая черное пятно полотнища. Медленно, словно нехотя, самолет набирает скорость, снежный вихрь, поднятый воздушной струей, скрыл взлетающую машину, гул моторов стал глуше, и только в конце взлетной полосы Женя видит мелькнувший самолет.
Наш новый аэродром на левом берегу Волги был просто ровным полем, слегка укатанным катками. Сквозь тонкий слой снега кое-где виднелись песчаные проплешины с кустиками засохшей полыни и каких-то колючек. Грустные верблюды медленно вышагивали по краю взлетной полосы. Вокруг, до самого горизонта, лежала степь, приглаженная морозными ветрами.
