Вечером в землянке Женя сидела в углу за дощатым столом, подперев щеку рукой, и была такая домашняя, тихая, вся ушедшая в свои далекие мысли. Вспомнила, как приносила бабушка на аэродром маленькую Надюшку и Женя, выбрав несколько свободных минут в перерыве между полетами, уходила за стартовую будку и там кормила дочку, чтобы не видели курсанты-летчики. Гудели над головой самолеты, теплый ветер трепал траву, дочка, устав от еды, засыпала.
Вспомнила, как повисли ребятишки у нее на шее в тот последний день, когда она уезжала в полк, на фронт. Как сын все карабкался, отталкивая сестру, по коленям Жени, пока не забрался на ее спину.
И «похоронку» вспомнила. Она получила ее весной сорок второго… «Ваш муж…» — начиналась она словами. А дальше были темнота, отчаяние, непоправимость… Она ушла в тот день за аэродром, далеко в поле, чтобы никто не видел ее слез…
В углу, у кучи сваленного летного обмундирования, шептались девчата, перекладывая свои вещевые мешки. В другом углу, на нарах, неразлучная четверка — Катя Федотова, Тоня Скобликова, Саша Егорова и Маша Кириллова читали помятую фронтовую газету.
Я наблюдала, как Клара Дубкова укладывает свой рюкзак.
— Ну, чего тебе? — спросила она.
— Дай косу примерить.
Коса у Клары на редкость. Светло-русая, в руку толщиной. Когда она пришла к парикмахеру, чтобы постричься, тот в немом отчаянии опустил руки: «Не могу… такую косу…» «Да режьте поскорей, — чуть не плача, сказала Клара. — Приказ командира, как же я в строй стану?!»
С тех пор коса Клары лежала в вещевом мешке.
— Ты хохол свой сначала причеши, торчит на макушке, как у петушка.
Я пригладила, вихор и дважды обмотала голову косой Клары.
— Хорошо… — раздались голоса «галоидов», — Теперь бы платье.
Платьев ни у кого из нас не было. Мы давно уже забыли легкость и прохладу наших довоенных платьев.
— Ну-ка, примерь вот… — послышался голос Жени. Она раскрыла свой единственный на всю эскадрилью чемодан и достала что-то яркое, воздушное, цвета весеннего солнца.
— За таким платьем все модницы в Сочи бегали, — сказала Женя.
Путаясь в портянках, я побежала к Жене и бережно взяла платье. Оно ярко-желтое, солнечное, с черной шнуровкой от ворота до края подола. Внизу шнуровка заканчивалась двумя тяжелыми кистями.
— Я тоже хочу померить! И я! И я! И мы! — хором закричали «галоиды».
По очереди примеряли мы платье, расхаживая вокруг печки, и нам казалось, что в этот вечер нового, 1943 года в нашу темную, заваленную снегом землянку пришла весна. Потом мы бережно сложили и спрятали платье.
— Красиво-то как… — вздохнул кто-то.
* * *
Метель гуляла по Заволжью еще два дня. Расчищенные с утра стоянки самолетов к вечеру заносило снова. С сумерками мы возвращались с аэродрома в свои землянки взмокшие, усталые от бесконечной, казалось, борьбы с ветром и снегом.
Потом непогода ушла на восток. Выглянуло солнце — холодное, будто начищенное зимними ветрами. Аэродром ожил, зарокотал, Струи воздуха от работающих моторов сдули остатки снега, и только изморозь серебряным панцирем искрилась на крыльях самолетов.
Поглядывая на все свысока, верблюды развозили по стоянкам горячую воду в бочках, установленных на санках. Техники подтаскивали кислородные баллоны, заправляли бортовые системы, готовили самолеты к полетам на высоту. Под капотами моторов гудели печи для подогрева.
— Давай, давай, поживее! — покрикивала Женя, шагая от самолета к самолету, неуклюже косолапя ногами по рыхлому снегу. — День короткий, времени мало. Надо успеть всем сегодня слетать.
Задание на полет было несложным: подняться на пять — шесть с половиной тысяч метров, проверить кислородное снаряжение в работе, выполнить элементы пилотажа в зоне. В следующие дни планировались полеты на высотах шесть и семь с половиной тысяч.
Женя вылетела первой, чтобы потом, после посадки, рассказать летчикам о поведении машины на высоте, о приемах пилотирования, о тех неожиданностях, которые подстерегают летчика в таком полете.
На высоте около двух тысяч она сделала «площадку», термометр за бортом показывал около минус тридцати, потом снова перевела самолет в набор высоты.
Когда она вышла на пять тысяч метров, аэродром внизу почти скрылся в туманной морозной дымке. Крохотные коробочки домов едва просматривались. Заснеженное русло Волги, изгибаясь, тянулось к югу, и там, в той стороне, где должен быть Сталинград, ползла по земле черная пелена. По левому берегу реки блестело на солнце озеро Эльтон, и Женя, выйдя на него, развернулась обратно.
Кислородная маска, с бахромой инея по краям, мешала, холодила щеки. Временами Женя отпускала сектор газа и смахивала с лица налипший иней.
Валя Кравченко вертелась позади нее, за бронеспинкой, наклоняясь то влево, то вправо, примечая ориентиры. Кислородная маска тоже закрывала ее лицо с веселыми лучиками морщинок в уголках глаз.
— Видела? — кивнула Женя в сторону скрытого дымом Сталинграда.
Валя повернулась назад и отвела в сторону пулемет. Далеко внизу, за хвостом самолета, еле угадывались очертания разрушенного города.
— Люди воюют, а мы тут воздух «утюжим», — услышала она приглушенный маской голос Жени. — Кому нужна сейчас эта высота… Горючее только зря переводим.
— Ты не ворчи, Женя. Тренировки на высоте тоже могут пригодиться когда-нибудь.
— Вот то-то и дело, что когда-нибудь. — Женя похлопала замерзшей рукой по коленке. — Ну, что ж, полезем еще повыше.
Самолет медленно, будто нехотя, набирал высоту. Монотонное, успокаивающее гудение моторов, стертая, притуманенная линия горизонта, переходящая в заснеженную равнину, почти неподвижную, на которой не за что было уцепиться взглядом, словно самолет повис в одной точке огромного пространства неба, вызывали расслабленность и сонливость. Женя временами слегка встряхивала штурвалом, чтобы сбросить с себя и, ей казалось, с самолета тоже эту сонливость.
Стрелка высотомера перевалила за шесть тысяч метров. Самолет вошел в зону пилотажа, и Женя, сделав попеременно два левых и два правых виража, перевела машину на «боевой разворот». Она слегка убрала сектор газа и отдала штурвал от себя. Самолет легко понесся вниз, и в одно из мгновений, когда скорость подошла к четыремстам километрам, она ввела самолет в набор высоты, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов.
Все шло, как обычно при пилотаже, только замедленная реакция самолета на движение рулей заставляла ее сдерживаться, ждать. Уже на самом выходе из боевого разворота, когда самолет снова выскочил на шесть тысяч метров, винт правого мотора вдруг «завыл», что среди летчиков называлось просто — «раскрутка». Она изменила шаг винта, прислушиваясь, как стихает «вой».
— Взбесился прямо мотор, — стаскивая маску с лица, сказала Женя. — Неприятная штука.
— А я подумала: чего это он так загудел? — складывая маски в мешок за бронеспинкой, ответила Валя. — Ужас… — тоненьким голосом повторила она. — Вроде теперь все в порядке.
— Порядок. Только летчиков надо предупредить. Тяга на моторе сразу падает, не растерялись бы.
Заходя на аэродром, Женя подумала, что три главные вещи должна внушить своей «таблице Менделеева»: следить за оборотами моторов, чтобы вовремя предупредить «раскрутку» винтов, не переохлаждать двигатели при спуске с высоты, не торопиться при пилотаже: «нервный», мгновенно реагирующий на любое движение рулей самолет, на высоте превращался в «лентяя».
Аэродром набегал внизу накатанной блестящей полосой. Мелькнул черный квадрат посадочного полотнища, шасси легко коснулись земли. «Кажется, села прилично — небось, там все смотрят, как комэск села. Вот вам… А снег рыхлый, укатали неважно, надо не забыть предупредить, чтобы при посадке не тормозили резко, на „нос“ можно стать…»
Полеты уже заканчивались, и Женя, проследив за посадкой последней машины, пошла в штаб, чтобы доложить об итогах летного дня. Она надеялась, что уж сегодня замечаний в адрес эскадрильи не будет: задание все летные экипажи выполнили, посадки у всех были приличные, хотя дымка к полудню увеличилась и заходить на аэродром стало труднее.
— Ну вот и день закончился! — весело сказала Женя, войдя в комнату штаба. — Отлетались сегодня все без происшествий!
Она сняла шлем и бросила его на скамейку у стены, расстегнула комбинезон и принялась стаскивать рукава. Но на ее возглас и такой не «воинский» доклад начальник штаба полка капитан Казаринова не обратила внимания. Она стояла у окна спиной к Жене и нервно мяла в руках какую-то бумагу. Ее заместитель Катя Мигунова при виде Жени уткнулась лицом в разостланную на столе карту.
Женя недоуменно застыла, забыв стащить второй рукав.
