— Мне говорят, что я не моряк, а пастырь церковный, — сказал он и рассмеялся.
Вера сразу почувствовала перемену в настроении лужа и ответила ему улыбкой, открывшей ее белые зубы.
— Ты мой хороший, — провела она рукой по его лбу и волосам. — Мне казалось, что твой рейс тянется бесконечно. А теперь мне хорошо… Хочешь чаю?
— Да, — ответил он, не подумав.
Няня уже спала, и они вдвоем стали кипятить чай, хотя обоим не хотелось пить.
— Верочка, ты знаешь Птаху? Юру, Юрия Васильевича?
— Да, — недоумевая, ответила Вера, разливая чай. — Ты о нем часто говорил.
Полковский рассказал ей все, что произошло, не утаив и о вспышке Мезенцева.
— Мне так хочется поднять юношу, — закончил он, — помочь ему, увидеть его счастливым. Ведь в нем так много творческих сил.
— Конечно, Андрюша, надо помочь.
— Я попытаюсь примирить их. Правда, это странная роль для капитана, но это между нами.
— Родной мой, не стыдись доброты, — сказала Вера, сжав ладонями его лицо и близко глядя ему в глаза. — Могу ли я быть чем-нибудь полезной?
— Да, — подумав, ответил Полковский. — Но при Юре и Лоре не показывай вида, что ты знаешь, в чем дело.
Перед сном Полковский вспомнил:
— Да, Верочка, Мезенцев обед заказал на воскресенье.
Дни, когда Полковский был на берегу, проходили в радостном труде и отдыхе.
Он вставал в шесть утра, на цыпочках ходил по коврам спальни, чтобы не разбудить Веру, сладко спавшую с откинутой в сторону голой рукой, потом принимал холодный душ и, свежий, бодрый, садился за письменный стол. Няня Даша приносила ему чай и бесшумно исчезала из комнаты.
В доме все просыпались в восемь. В столовой раздавались голоса Иринки, Вити. Няня Даша накрывала к завтраку.
В восемь Вера стучала к Полковскому:
— Можно, Андрюша?
Иринка с шумом влетала в комнату и взбиралась колени к отцу. Полковский обнимал жену и детей. Барс тоже лез с объятиями. Потом шли завтракать. За столом Иринка всегда говорила что-то забавное.
— Папа, правда лешие и русалки это старинные соображения?
Без четверти девять Витя надевал куртку, брал школьный ранец и говорил:
— До свиданья, папа.
— Счастливо, сынок.
Барс, виляя хвостом, провожал мальчика до дверей и возвращался прямо в комнату Полковского, где тот уже сидел за столом и писал.
Вера и Иринка уходили гулять, и в доме становилось тихо. В открытое окно, выходящее во двор, склонялась ветка акации. Изредка прощебечет ласточка, глухо донесется уличный шум. На столе — карты, книги, вычисления, записки, которые ветер слегка приподнимал. Но Полковский уже ничего не замечал: ни аромата акаций, ни теплого утреннего воздуха. Он погружался в свою лоцию Черного моря, описывал течения, подводные камни, рельеф берегов; и когда ему удавалось хорошо описать какую-нибудь бухточку, он откидывался на спинку кресла и от удовольствия потирал руки.
В двенадцать часов щелкал замок входной двери и звонкий голос Иринки возвещал о возвращении Веры. В доме снова начиналась милая возня. Полковский уже не работал, а прислушивался к голосам девочки, жены и чувствовал, как сердце его наполнялось радостью и эта радость разливалась по всему телу.
Барс просыпался, потягивался, лапой открывал дверь и с сознанием выполненного долга покидал хозяина.
Друзья Полковского в управлении пароходства знали, что когда Полковский на берегу, он до двенадцати дня пишет лоцию, и старались в это время не мешать ему. Только Володя ни с чем не считался. Это был молодой штурман дальнего плавания, стройный, беззаботный, который умел потешно дурачиться, страстно спорить, быть преданным и любил выпить. Он был хорошим другом семьи Полковского, и в доме его все любили.
Он приходил когда ему вздумается, наполняя дом шумом и суетой.
— Где Андрюша?
— Он пишет, — говорила Вера, взяв его за руки и преграждая дорогу в комнату Полковского.
Володя строил гримасы:
— Так уж поздороваться нельзя? Никто его у вас не отберет. И вообще, Вера, если бы я вас не любил, я бы сказал, что вы ужасная эгоистка!
Он потешно щурил глаза и целовал ей руку.
— Не надо, Володя, — конфузилась Вера, — я вас просила, не надо.
— Ну, Верочка, только взглянуть. Я его три недели не видел.
— Володя, у меня хороший портвейн!
— Не заговаривайте зубы, Вера!
Вера отворачивалась:
— Идите.
— Она уже обиделась. Нежная мадам, — говорил Володя и на цыпочках входил в комнату Полковского.
Спустя немного Вера слышала, как из комнаты мужа раздавались взрывы смеха, шарканье стульев, урчанье Барса и голос Володи:
— Тянем по стопочке, а?
Через минуту он с сияющим лицом появлялся в гостиной и становился против Веры, молитвенно сложив руки. Барс следовал за ним по пятам.
— Где же портвейн, Вера?
Вера притворно дулась:
— Нет, не дам.
Он падал перед ней на одно колено и торжественно, точно собираясь произнести клятву, подымал руку:
— Последнее одолженье — и я ваш раб!
Барс в дружеском излиянии клал ему лапу на плечо, и поза Володи и Барса была очень смешной. Вера вспоминала, как когда-то Володя хотел приласкать овчарку, а та его укусила. Он две недели сердился на нее, гнал от себя, потом они подружились.
— Вы невозможный, Володя, — смеялась Вера и, поднявшись на цыпочки, отыскивала портвейн на верхней полке буфета.
Прижав бутылку к груди и посылая Вере воздушные поцелуи, Володя скрывался. А еще через минуту из комнаты мужа доносился его голос:
— Ваше здоровье, Верочка!
Через час он прощался, гримасничал и делал реверанс. Вера, опираясь о плечо мужа, смеялась и говорила:
— Володя, когда вы остепенитесь? Вам уже двадцать семь лет.
— Когда женюсь на такой, как вы.
— С вашими манерами — никогда.
Вдруг он становился серьезным, пристально смотрел на Веру и говорил:
— Вера, когда вы бросите Андрея — вот моя рука, а сердце здесь.
— Володя, ты законченный негодяй! — улыбался Андрей и крепче обнимал жену.
Вера и Андрей смеялись, а он делал невинное лицо.
Сегодня Володя пришел позже обычного. Сначала они шутили, смеялись, а потом Андрей спросил:
— Как у тебя с назначеньем?
Володя сразу сделался серьезным и как-то поник.
Два года назад Володя окончил институт, плавал штурманом, но во время сильного шторма в Тихом океане был ранен и теперь заканчивал лечение и ждал назначения. Он страдал из-за того, что не мог идти в плавание, и проклинал свою рану, которая, как ему казалось, давно зажила. Но врачи придерживались иного мнения. А Мезенцев не поддавался на уговоры. Когда Володе напоминали о плавании, он расстраивался. Однажды из-за этого он даже поссорился с Петром Акимовичем. Как-то вечером Вера в шутку спросила:
— Володя, какой ваш идеал?
— Быть мировым штурманом, — ответил он.
Петр Акимович усмехнулся:
— Сидя на берегу, этого легче достигнуть.
После этого Полковскому пришлось мирить их…
— Я уж, наверное, сгнию на берегу, — мрачно ответил Володя.
— Не говорите глупости, — сказала Вера и взяла его за руку.
Володя грустно покачал головой и, помолчав немного, прижал ее руку к губам.
— Спасибо, Вера.
— Хочешь, я переговорю с Мезенцевым? — участливо сказал Полковский.
— Нет, спасибо. Ты очень добр, Андрюша… Все же когда-нибудь эти докторишки меня отпустят, — уже бодрее сказал он.
— Разумеется. Зачем же ты расстраиваешься?
Когда он ушел, Полковский сказал:
— Он умный и славный.
— Не знаю, — ответила Вера, — Но он добрый, а это главное.
— Ты права, родная.
Вера посмотрела в лицо мужа, провела рукой по его волосам, и вдруг поцеловала в губы.
— А ты добрее всех.
«Евпаторию» поставили в док на ремонт. Теперь у Полковского было много свободного времени. Он советовал Вере переехать на дачу в Аркадию; но Вера напомнила, что пока не решится дело с Птахой, нельзя покидать городскую квартиру.
— Да и далеко тебе будет на завод, в библиотеки.
Полковского тронули участие жены и забота, которой она окружала его.
— Зачем же ты будешь сама томиться и томить детей в городе?
Вера подошла к нему и взъерошила его волосы.
— С тобой томиться?
— Спасибо, Вера, — ответил он, сжав ее руки.
Полковский не стал ждать случая, который помог бы ему примирить молодых людей. На следующее утро он пошел в пароходство и, не заходя к Мезенцеву, направился к начальнику конструкторского отдела, своему старому приятелю Петру Акимовичу, отличному инженеру-кораблестроителю.
Тепло поздоровавшись, рассказав о рейсе, о ремонте «Евпатории», Полковский заговорил о том, что его интересовало.
