— Мы с нетерпением ждем вечера.
— Прыгайте, Вера, я подхвачу вас, — крикнул Гайдуков, протягивая вперед руки.
Но Вера не двигалась с места. Она искала взглядом Солонько: «Где же он? Что с ним? Почему его не видно?»
— Вера, ну какая же ты медлительная, — стряхивая с юбки снег, говорила внизу Наташа.
— Прыгайте, — настаивал Гайдуков.
— Я не хочу обедать, буду только ужинать, — сказала Вера, скрываясь в теплушке.
Задвинув дверь, она берет топор, колет полено на тонкие лучинки, потом старательно дует на угли. Летят искры. В печке вспыхивает яркий огонь. Вера слышит чьи-то быстрые шаги. Кто-то спешит к теплушке. «Не Наташа ли? Вот уже трогается поезд. Как бы еще не отстала!»
— Откройте, пожалуйста!
Вера отодвигает дверь, и капитан Седлецкий, едва не сорвавшись под откос, с трудом вскакивает в теплушку.
— Я принес вам сборник своих стихотворений…
— За подарок спасибо, — сказала Вера, раскрывая книгу.
— Не читайте при мне моих стихотворений. — Приблизившись к ней, он закрыл книгу. — Я себя неловко чувствую. И прошу вас, не давайте читать Наташе. Она славная девушка, но к моим стихам относится предвзято, многого по молодости лет не понимает. Знаете, Вера, я тот, кто никогда не выбирал «путь протоптанней и легче».
— Вы любите Маяковского?
— Я видел его, разговаривал с ним…
— Вы счастливый! Завидую вам. И еще одному человеку в нашей редакции.
— Кому?
— Майору Солонько. Он даже свои стихи читал Маяковскому.
— А-а… Да… Возможно. Он вам рассказывал?
— Нет… Случайно узнала… Еще на Дону, в степи, как-то к нам в редакционную машину сел один полковник, Герой Советского Союза. Оказывается — школьный товарищ майора. Они ехали и все вспоминали о Харькове, о том, как ходили в гостиницу «Красную» читать свои стихи Маяковскому…
— А как вы познакомились с Солонько? — перебил Седлецкий. — Вы, кажется, считаете его своим спасителем? — Последнее слово он произнес с особым ударением.
— Да-а… — грустно вздохнула Вера. — Было нечто в этом роде… — Она задумчиво смотрела в открытую дверцу чугунной печурки, где плясали языки пламени.
Седлецкий молчал, ожидая. Вера не спеша начала свой рассказ. Она говорила, не отрывая взгляда от огня, точно рассказывала не Седлецкому, а пламени.
— Гроза ночью разыгралась. Гром гремит… И канонада — точно гром. Говорили, будто Красная Армия освободила Муром. А бой почему-то не затихал, а, наоборот, все приближался. И странно, и тревожно… — Вера нагнулась и, собрав на полу куски березовой коры, бросила их в печь. — Потом хлынул ливень. Стало темно-темно. К дому подъехали машины. Входит отец, секретарь райкома и какой-то седой военный. Плащ-палатка на нем вся почернела от дождя… Это был генерал Курбатов.
— Герой Сталинграда. Я знаком с ним… — заметил Седлецкий.
— Я нагрела чай, — продолжала Вера, не обратив внимания на замечание Седлецкого. — Входит дежурный, докладывает генералу — майор к нему какой-то. «Скажи, пусть заходит…» Увидел майора, заулыбался, пошел навстречу. И к нам: «Майор Солонько, корреспондент фронтовой газеты. Мы с ним старые друзья. Знакомьтесь!»
Вера зажмурила глаза. Седлецкий осторожно коснулся ее руки. Вера точно не заметила этого движения, спокойно убрала руку и продолжала:
— Отец строго наказал: не задерживаться в пути до самого Нового Оскола. А мы все же с матерью заехали к знакомым в Нежиголь.
— Знакомые места, я там воевал, — вставил Седлецкий.
— У Краснополянского леса, — вела свой рассказ Вера, — вдруг самолеты. Кучер глянул: «Немец!» — давай погонять лошадей. Один фриц отделился — и к нам. Кучер соскочил с козел, побежал к дубу. Мы с мамой бросились в канаву. Кругом взрывы, земля содрогается. Кажется, будто пьешь что-то кислое, так противен стал воздух. Мама силится встать и не может… — Вера закрыла лицо рукой и замолчала. Плечи ее вздрогнули.
— Это очень тяжело… Похоронить мать в воронке… Я понимаю вас… — с участием вздохнул Седлецкий и, выждав, пока она успокоится, взволнованно спросил: — А что же потом?
— Я заблудилась в лесу, вышла на поляну и услышала шум грузовика. Из-за деревьев выскочила полуторка и остановилась возле речки.
— И вы встретились с майором Солонько?
— Да, а потом была переправа у Коротояка… Сотни машин! Кругом толпы беженцев. Вверху — пикировщики, черные кресты на крыльях. Наш грузовик стоит на дамбе. Рвутся бомбы. А чтобы еще больше посеять панику, сбрасывают вместе с бомбами рельсы, пустые бочки. Вой, свист такой, что ушам больно. Я хочу бежать вниз, к Дону. Майор Солонько хватает меня за руку: «Спокойно, в дамбу им попасть не так просто». За Доном поделился со мной сухарем и сказал: «Теперь мы простимся, наши дороги расходятся… Впрочем, если хотите, я поговорю с редактором газеты, может быть, он найдет вам работу».
— Если не ошибаюсь, редакция находилась тогда за Балашовом, в плодоовощном совхозе? — заметил Седлецкий.
— Да… Полковник Тарасов очень хорошо отнесся ко мне. Предложил освоить линотип… «Нам линотипистка требуется», — сказал.
— У вас большие успехи, вы за короткое время изучили сложную, умную машину, — похвалил Седлецкий. — Дайте, я пожму вашу руку.
— Зачем? — Вера настороженно подняла брови.
Седлецкий поймал ее руку.
— Я люблю вас! Не могу больше скрывать…
Он пытался обнять девушку, но она отстранила его.
— Я вас так люблю, — быстро заговорил он. — Ответьте, могу ли я надеяться? Совсем недавно вы так сердечно встретили меня…
Вера вспомнила, с каким волнением выбегала навстречу каждой машине, когда возвращались корреспонденты в редакционный поезд после сталинградской победы. Как она ждала Дмитрия! Ведь она его любит! А он даже не подозревает этого.. Едва раздался сигнал грузовика, она первой выпрыгнула из вагона, побежала на дорогу. За ней поспешил художник Гуренко. Догнав ее, капитан лукаво улыбнулся:
— По вашему торопливому бегу я догадываюсь, что едет один мой хороший приятель. — Но вдруг Гуренко остановился и разочарованно произнес: — Да это ж не Солонько, а Седлецкий…
И тогда она подбежала к Седлецкому, стала поздравлять с приездом, с победой. Потом взглянула на Гуренко, как бы говоря: «Вот вы и ошиблись. Я никому не оказываю предпочтения. Всех приезжающих с фронта встречаю с одинаковой радостью».
Вечером Седлецкий пришел в теплушку и пригласил ее в кино. Отказаться было неудобно, и она пошла.
Теперь он все истолковал по-своему…
— Что же вы молчите? Стоит ли колебаться? — спрашивал Седлецкий и, приближаясь к ней, горячо шептал: — Выходите за меня замуж…
— Нет, нет, — возразила Вера, — это не случится.
Метель давно улеглась. Негреющее солнце коснулось леса, бросило красноватый отблеск на верхушки деревьев. Тучи покрылись темной окалиной. Только ярко пламенели маленькие облачка, повитые по краям золотом. Снег казался в лощинах синим, а на буграх — розовым, искристым.
За одинокими домиками виднелось станционное здание. Над каменной башенкой трепетал красный флаг. Дежурный по станции ударил в медный колокол, и на его звон сразу же отозвался сигнальный рожок. Поезд на тихом ходу, обогнув станцию, пошел по ветке и, как в ущелье, втянулся в глиняный карьер.
В карьере паровоз долго трудился. Он расталкивал вагоны, загоняя их в тупики. Наконец запыхтел движок, возвестив о том, что редакционная жизнь началась. Скоро застучат пишущие машинки, заработают линотипы, завертятся валы ротаций, запахнет свежей газетной краской, и тяжелые пачки газет лягут в кузова грузовиков, в кабины самолетов…
В густых сумерках послышался далекий сигнал автомобиля. Потом сигнал повторился у въезда в карьер.
По коридору быстрым шагом прошел редактор фронтовой газеты Тарасов, в белом тулупе и в новой полковничьей папахе.
— Очевидно, приехал генерал, надо проверить, Дмитрий, — сказал Гайдуков и поспешил за полковником.
В половине восьмого Солонько вошел в линотипный цех. Все были в сборе. Не хватало только редактора, который беседовал у себя в кабинете с генералом.
Дмитрий окинул взглядом цех. Линотип был завешен ковром. В конце вагона белели аккуратно сделанные подмостки. На струганых досках стоял столик, покрытый красной скатертью. В коробочках блестели ордена и медали. Незнакомый офицер приблизился к столику и застыл, как часовой.
«Из наградного отдела», — подумал Дмитрий и прошел вперед. Его внимание привлекла большая картина в дубовой раме… Он подошел к ней.
— Я вижу, вам нравятся «Днепровские дали», Дмитрий Андреевич… Здравствуйте…
Солонько оглянулся.
— А, Вера… Да, Гуренко хорошо передал восход солнца на Тарасовой горе.
— Вы так изменились, Дмитрий Андреевич…. Вас трудно узнать…
