На прошлой неделе этот напыщенный индюк уже угробил целую роту, пытаясь захватить никому не нужную высоту. Операция не давала нам никаких стратегических выгод, и все, кроме майора, это понимали. Он бросил в атаку три роты, иваны постреляли немного, а потом отошли. Фон Хельц упивался победой, тогда как командиры рот недоумевали, что они должны делать на этой небольшой плоской возвышенности, находившейся в стороне от основных позиций. Три роты оказались на ровной, без единого естественного укрытия площадке метров семьдесят длиной и шириной метров тридцать. Русские и не думали отбивать ее. Едва мы там расположились, они просто «причесали» площадку таким массированным артиллерийским огнем, что мы едва ноги унесли. В итоге потери составили полноценную роту. Я лично занимался погрузкой раненых на машины и телеги. Кровь и стоны. Я по уши перемазался в чужой крови. Фон Хельц отправил «наверх» рапорт о «героическом сражении за высоту № 14» и получил похвалу от высшего командования. Им там, наверху, было неведомо, что майор зазря угробил почти сотню солдат…
— Я теряю людей! — продолжает кипятиться Бауер. — Этот идиот фон Хельц думает, что мы тут играемся в игрушки! Я не могу позволить себе быть таким расточительным и лишаться специалистов. Иначе вас всех скоро заменят мальчишки из Гитлерюгенда! Приказываю, усильте контроль!
— Так точно, герр капитан.
Что еще я могу ему сказать в ответ? Бауеру нужно выговориться, и я готов дать ему такую возможность. Быть подчиненным майора фон Хельца, командовать ротой потерявших всяческую надежду солдат — должность незавидная. Мы вместе воюем уже почти год. Бауер прекрасно понимает, что я делал все, от меня зависящее. Но свои мозги другому не вставишь, как ни старайся. Конечно, эта война лишила иллюзий большинство наших солдат, теперь мы стараемся, по большому счету, лишь спасти свои жизни, хотя остаются еще «герои» вроде бедняги Штайнберга.
Капитан тяжело вздыхает, стараясь унять гнев, затем, не глядя на меня, машет рукой:
— Идите, Курт.
Он склоняется над расстеленной на столе картой, и я молча выхожу из блиндажа. Скоро стемнеет, надо готовиться к работе. Сегодня хочу поближе подобраться к русским позициям. Вчера мне это почти удалось.
— Подожди, Курт, — раздается за спиной голос Бауера, останавливая меня.
Он стоит в проеме блиндажа, примирительно протягивает мне сигарету. Мы закуриваем.
— У иванов где-то засел хороший наблюдатель и корректировщик, — капитан нервничает, но как ни пытается скрыть эмоций, получается у него это плохо. — Русские бьют по нам, как будто у них на руках наши карты. Не верю, что это случайность. Их снаряды ложатся точно по целям. Постарайся найти и вывести его из игры.
— Хорошо, герр капитан, сделаю что смогу, — киваю я.
Мы оба знаем, что это сложная задача. Русские, да еще на своей родной земле, порой показывают чудеса маскировки. Но и я тоже кое-что умею, подтверждением чему служит то, что я все еще жив и боеспособен. Да и число уничтоженного мной противника говорит само за себя. Записи о проделанной работе в блокноте последнее время я вел с грехом пополам, и точную цифру назвать уже не смог бы, но за сотню перевалило точно.
До сегодняшнего дня нас, снайперов, было шесть человек. Теперь — четверо. Я и трое практически не обстрелянных ребят. Мы подчиняемся исключительно командиру роты, к которой приписаны. Нас берегут. Мы не ходим в караулы, не занимаемся повседневной солдатской рутиной, не привлекаемся на работы. Стрелки делают лишь то, что хорошо умеют — уничтожают цели.
Работаю я в одиночку. Иногда, конечно, не помешает хороший наблюдатель, но я предпочитаю все делать самостоятельно. Так проще и удобнее. Ни за кого не отвечаешь, никто не мешает, ничья ошибка не приведет тебя к гибели. История с Кальтом и Штайнбергом в очередной раз подтверждает правильность моего подхода к снайперскому делу.
Бауер больше ничего не говорит, и я чувствую, что лучше его сейчас не трогать, не донимать расспросами. Курим молча. Проходящий мимо солдат сообщает, что наконец пришла долгожданная почта. Я невольно глубоко затягиваюсь, ощутив на пальцах жар от огонька сигареты. Это не ускользает от внимания Бауера, он понимающе улыбается:
— Ладно, не буду задерживать. Иди, может, порадует тебя чем почта. И осторожнее сегодня. Удачи тебе.
Капитан тушит сигарету и скрывается в темном проеме блиндажа, а я спешу узнать, нет ли для меня письма. Последняя весточка от жены приходила месяц назад, и я уже начинаю волноваться.
Мне повезло. Крепко зажав письмо, нахожу тихое местечко и, присев, поспешно вскрываю конверт. Давно замечено, что большинство солдат, получив заветные весточки от родных, первым делом торопятся уединиться, и никто при этом старается им не мешать. Интимность при чтении присланного из дома письма помогает отрешиться от фронтовых будней. Никто не будет хлопать тебя по плечу или отвлекать, если видит, что ты склонился над клочком бумаги, исписанным убористым, или наоборот четким и ровным почерком. И только потом, когда каждая закорючка изучена и запомнена наизусть, начинается обсуждение. Теперь солдат наоборот ищет возможности поделиться новостями из дома. Один хвастается, что его маленький сынишка подрос, и даже разбил футбольным мячом соседское окно, другой взахлеб рассказывает о школьных друзьях, в последнем бою надравших задницу американцам на Западном фронте. В ответ сыплются реплики, что «надрать жопу гринго не такая уж большая проблема, а вот здесь бы они попробовали с иванами потягаться». Кто-то прерывает спор, цитируя строки из письма любимой женщины, где слова люблю, целую, жду, повторяются снова и снова. Каждому есть, чем поделиться. Письма заучиваются и воспроизводятся по памяти.
Я не исключение и потому, сидя в траншее, оглядываюсь по сторонам и нетерпеливо разворачиваю сложенный вдвое лист письма. Жена пишет, что все у них хорошо, а мелкие трудности и неурядицы ее не пугают. Она работает на заводе и, к сожалению, мало времени уделяет воспитанию двух наших дочек. С ними сидит в это время тетя Инга, которая раньше преподавала географию в соседней школе. Отец мой последнее время чувствует себя неважно, и жена старается по возможности чаще его навещать. Господи, как же далеко я от них! Многое бы отдал, чтобы поскорее увидеть моих девчушек и жену. Каждый день, рискуя жизнью, я борюсь за право снова обнять их троих.
Дочитав письмо, еще некоторое время неподвижно сижу, держа в руках исписанный мелким почерком жены листок бумаги. Он словно некой невидимой нитью соединяет нас, дает возможность почувствовать друг друга, увидеть скрытые между строк невысказанные мысли и тревоги. Хочется снова и снова перечитывать написанное, но времени на это сейчас нет. Мне предстоит тяжелая ночь на вражеской территории, а возможно, придется провести там и долгий завтрашний день. Неплохо было бы перед выходом подкрепиться, и я искренне надеюсь, что у кашеваров найдется что-нибудь горячее. Тактика позиционной войны выматывает нервы, питание поступает с критическими перебоями.
Получаю полный котелок горячего горохового супа, хлеб и порцию колбасы. Сидя в окопе и с удовольствием поглощая обжигающий густой суп, думаю о словах Бауера. Капитан прав, этот наводчик действительно большая заноза в заднице. И чем быстрее я его найду и убью, тем лучше для нас всех.
Готовиться начинаю вечером до наступления темноты. Сгущаются темные облака, ночь по всем признакам обещает быть безлунной. Мне это только на руку — сама природа дает шанс раствориться, стать невидимым. Поверх униформы надеваю камуфляжный комбинезон, который с большим трудом выпросил у танкистов СС. Он не сковывает движений, очень удобен, а рисунок «дубовый лист» прекрасно подходит для окружающей местности.
В сборах мне помогает молодой начинающий снайпер по фамилии Земмер, один из оставшейся в нашей роте четверки. Остроносый, с веснушчатым лицом, он выглядит совсем мальчишкой, но рука у него твердая, стреляет он неплохо, хотя часто слишком торопится. Прежде до серьезных заданий я его не допускал, однако теперь, после выбывших Штайнберга и силезца, придется рассчитывать и на этого юнца.
Земмер надел на мою каску проволочный каркас и аккуратно прикрепляет к нему маскировку. Я должен слиться с местным пейзажем, и тут нельзя допустить промашку. Пожухлая листва, трава не того оттенка, все это может быть обнаружено противником, а со снайпером не церемонятся, его сразу накрывают минометным или артиллерийским огнем. Закончив с каской, Земмер «украшает» мой камуфляжный комбинезон пучками травы и лоскутами ткани. Я подтягиваю ремни, несколько раз слегка подпрыгиваю на мысках. Ни одна деталь экипировки не должна издавать шума. Ночью любые звуки далеко слышны. А сейчас тихо, русские нас не беспокоят, видимо, к чему-то готовятся. Я постепенно превращаюсь в некое подобие ходячего куста.
