Рябушкин виражил, просматривая воздух, он пересек весь город с юго-востока на северо-запад, дошел почти до Лахты, но ни одного самолета – ни своего, ни вражеского – не встретил. Тогда он свернул на восток и пошел над Выборгской стороной до Охты, там снова перелетел через Неву и лег курсом на юго-запад. На юго-западной окраине города что-то горело. Черный дым пожара лениво расползался во влажном воздухе, и туман там был не золотой, а грязный. Чтобы не заходить в туман, Рябушкин свернул прямо на запад и над Торговым портом вышел к морю.
Чуть только равнина замерзшего моря протянулась под ним, как справа, на северо-западе, он заметил самолет и сразу угадал, что это за машина. Даже не по силуэту, который был едва различим в тумане, а вернее, по походке или бог его знает по какой примете он не разглядел, а угадал чутьем: это был «Юнкерс-88». Рябушкин сразу развернулся и пошел на сближение.
«Юнкерс» стремительно вырастал перед ним, выплывая из тумана. Немецкий самолет шел на северо-запад, к Финляндии, собираясь пройти между Кронштадтом и Лисьим Носом. Рябушкин мчался к «Юнкерсу» с юга. За спиной ослепительно сверкало морозное солнце, и в лучах его самолет Рябушкина был невидим. «Юнкерс» шел несколько ниже, и Рябушкин мчался, снижаясь и набирая скорость. В стеклышке прицела вражеская машина занимала все больше и больше места. «Только бы немец не заметил, только бы не переменил курс, только бы удалось атаковать его сбоку!» Рябушкин, держа пальцы на гашетке, не выпускал «Юнкерc» из прицела. Вот уже отчетливо видны кресты на фюзеляже, вот уже расстояние не больше пятисот метров. «Юнкерс» продолжает идти, не сворачивая. «Только бы удержаться, только бы не дать очередь раньше времени!» Но вот немец начал тяжело и поспешно сворачивать вправо. «Пора!» Рябушкин успел. Он полоснул «Юнкерс» очередью сбоку, с дистанции в двести метров. Бомбардировщик стал крениться на левую плоскость. Из левого его мотора вырвался черный дым.
Но «Юнкерс» мог идти и на одном моторе. Он выровнялся, довершил поворот, и Рябушкин оказался у него в хвосте. Теперь он видел перед собой сноп огненных брызг, бледных при солнечном свете, но все же хорошо различимых. Верхний стрелок на «Юнкерсе» бил прямо по Рябушкину трассирующими пулями, и Рябушкин круто сворачивал, чтобы вывернуться из-под пулеметной струи. Сворачивая, он отставал, потом опять догонял вражеский бомбардировщик, опять попадал под пулеметную струю, сворачивал и отставал.
Две неясные тени самолетов стремительно скользили по льду, ныряли в дымящиеся полыньи и опять продолжали свой бег. Вот уже справа от них (а сейчас будет позади) черный, лесистый, резко очерченный выступ Лисьего Носа. «Юнкерс» шел напрямик к финнам. До финского берега было близко, и Рябушкин понимал, что действовать нужно, не теряя ни одного мгновения.
Он отвернул и пошел на «Юнкерс» справа сзади со стороны солнца. Солнце снова стало его союзником. Ослепленный немецкий стрелок бил наугад. Рябушкин шел прямо и стрелял. Вражеский пулемет внезапно умолк. Рябушкин убил верхнего стрелка.
Но «Юнкерс» продолжал идти, дымя левым мотором. Лисий Нос остался уже позади, справа тянулась широкая дуга берега у Сестрорецка. Впереди, сквозь пронизанную солнцем дымку, уже можно было различить голубую, словно плывущую в небе полоску берега, занятого финнами. Там «Юнкерс» может сесть. В распоряжении Рябушкина оставалось не больше двух-трех минут.
Второй немецкий стрелок лежал с пулеметом в люльке, прикрепленной снизу к фюзеляжу «Юнкерса», и бил по Рябушкину. Рябушкин пошел в атаку на нижнего стрелка и перебил крепления, на которых держалась люлька. Она оторвалась от самолета и полетела вниз.
Но «Юнкерс» продолжал идти.
Правда, он уже не шел, а ковылял. Он неуверенно, как-то криво снижался, повисая левою плоскостью. Дым из левого мотора теперь застилал его всего и тянулся за ним длинной черной полосой.
И Рябушкин нанес последний удар.
Он атаковал его сверху и прошил длинной очередью от моторов до хвоста. «Юнкерс» опустил нос и, медленно крутясь, пошел вниз.
Рябушкин сопровождал его почти до самого льда. Бомбардировщик ударился о лед левой плоскостью и переломился. И сразу же синее с желтым пламя охватило всю машину.
Рябушкин сделал круг над горящим «Юнкерсом» и помчался назад к городу.
Рябушкин был так разгорячен боем и так взволнован своей победой, что совсем забыл о Костине и Карякине. Он несся к городу, и горящий «Юнкерс» стоял перед его глазами, как видение. Но когда город снова раскинулся под ним, он вспомнил все и понял, что искать их уже безнадежно, что они, безусловно, давно уже на аэродроме и что он виноват, безнадежно виноват, и вины этой уже не исправишь. Оставалось только одно – идти к аэродрому.
Но как не хотелось возвращаться виноватым! Рябушкин несколько отклонился от прямого пути, набрал высоту и пошел к Ладожскому озеру. Оно замерзало уже полтора месяца, и сейчас через него нельзя было ни переплыть, ни переехать. А между тем это был единственный путь, соединявший осажденный город с остальной страной. Рябушкин прошел низко-низко над краем озера. Горючее у него было совсем на исходе, и он повернул к аэродрому.
Аэродром он нашел, как всегда, по холму, возвышавшемуся над деревней. На самой вершине холма в овчинном тулупе и черной краснофлотской шапке стоял обдуваемый ветром наблюдатель с биноклем и автоматом. Рябушкин, сбавив газ, пролетел над ним в нескольких метрах, увидел окаймленное лесом поле, выпустил шасси, сделав круг, пошел на посадку.
Посадку он совершил великолепно.
К нему подбежал техник и помог вылезти из самолета. Рябушкин сразу заметил, что самолетов Костина и Карякина на аэродроме нет. «Неужели что-нибудь случилось? И случилось оттого, что я потерял их! Что же тогда?..» Он не мог даже додумать до конца этой мысли, такой страшной она ему показалась, хотел спросить техника, но не решился. Техник был гораздо старше Рябушкина, опытнее и в то же время был его подчиненным. Рябушкин, по молодости своей, в глубине души несколько побаивался своего техника. Он надеялся, что техник сам ему что-нибудь скажет. Но тот только осмотрел самолет и молча указал на шесть пулевых пробоин на плоскостях. «Если бы он знал, что я сбил «Юнкерс», – подумал Рябушкин. – Нет, он не знает. Никто не может знать…»
Рябушкин поднял очки, развязал тесемки шлема. Лицо у него было курносое, круглое, веснушчатое. Приземистый, он в своем синем подбитом мехом комбинезоне казался грузным и неуклюжим. На ногах были мохнатые унты из рыжих собачьих шкур, очень теплые, но мало приспособленные для ходьбы. Передав самолет технику, Рябушкин медленно пошел по снежной тропинке к командному пункту.
Землянка командного пункта была вырыта на склоне горы. Рябушкин спустился в низкий сумрачный коридор и толкнул обитую войлоком дверь. В лицо пахнуло сухим теплом и запахом сосновой смолы. Желтый колеблющийся свет керосиновой лампочки, лившийся через открытую справа дверь, озарял столбы, подпиравшие потолок, обитые свежими досками стены.
Землянку командного пункта летчики называли «дворцом», потому что в ней было целых три комнаты. Слева за дощатой перегородкой, в крохотной комнатушке, заполненной телефонами, помещался оперативный дежурный, громкий голос которого постоянно заполнял всю землянку, а справа, за дверью, была комната командира – комиссара эскадрильи.
– Ну что ж, Рябушкин, входи, входи, – услышал он знакомый голос.
«Батя здесь, – подумал Рябушкин. «Батей» летчики называли командира эскадрильи капитана Рассохина. – Ну, все равно!» Он шагнул и остановился в дверях.
Рассохин сидел за столом прямо против двери. У него было широкое туловище и большая голова с жесткими рыжими волосами. Комбинезон на груди был расстегнут, и золотые пуговицы морского кителя ярко блестели. Глаза его, устремленные на Рябушкина, тоже блестели, маленькие, светло-голубые, с крошечными острыми точечками зрачков. Рябушкин часто видел это лицо улыбающимся, добрым. Но сейчас оно было хмурым.
– Вы знаете, что вы сделали? – спросил Рассохин.
Обычно он говорил своим летчикам «ты». Когда начинал называть их на «вы», значит, дело было плохо.
– Знаю, – сказал Рябушкин.
– Пока Костин и Карякин вели бой, вы метались по всему небу, как щенок по двору, – продолжал Рассохин.
Рябушкин не обратил внимания на обидное слово «щенок».
– Где Костин, товарищ капитан?
– Ага, теперь вам интересно знать, где Костин? Когда он дрался, вам не интересно было знать, где Костин, где ваш командир звена?
Рябушкин хотел было спросить – не сбили ли Костина, но горло у него сжалось, и он не в состоянии был произнести ни звука. Мелкие капельки пота выступили у него на носу. Он старался смотреть Рассохину в лицо, но не выдерживал взгляда его маленьких острых глаз и посмотрел ему за спину, туда, где на кожаном диване спал какой-то человек. Что это был за человек, Рябушкин не видел, так как на его лицо падала тень широких плеч Рассохина. Были ярко освещены только ноги спящего в мохнатых, таких же, как у Рябушкина, унтах. Вероятно, Рассохин догадался, что хотел спросить Рябушкин, и сказал:
