– Костин и Карякин сбили «Юнкерс». Они вернулись и снова вылетели…
«Сказать ему, что я тоже сбил «Юнкерс?» – подумал Рябушкин. – Сказать или не сказать? Нет, не скажу. Не поверит. Никто не видал».
– Это второй «Юнкерс», – вдруг проговорил человек, лежавший на диване. – Он шел в паре с тем, которого сбил ты.
Лежавший на диване поднялся, и Рябушкин увидел курчавую голову комиссара эскадрильи старшего лейтенанта Ермакова. Комиссар потянулся, зевнул, но в глазах его не было сна.
«Так, значит, кто-то видел. Значит, им сообщили».
По-видимому, глаза Рябушкина на мгновение повеселели, потому что лицо Рассохина стало еще сердитее.
– Все равно, – сказал он. – Я отстраняю вас от полетов.
Рябушкин ждал чего угодно, но только не этого. Это было слишком ужасно.
– Товарищ капитан…
– Все, – сказал Рассохин. – Можете идти.
Рябушкин повернулся и медленно вышел из землянки.
На аэродроме было оживленно. Самолеты взлетали, шли на посадку, но Рябушкин, всегда с жадностью следивший за полетами, теперь не поднял даже головы, не обернулся: ему тяжело было смотреть, как летают другие. Он добрел до деревни и зашел в летную столовую пообедать. После обеда Рябушкин пошел в избу, в которой обычно спал.
Изба была двойная: справа от сеней жили хозяева, слева – летчики. Рябушкину никого не хотелось видеть, и он надеялся, что сейчас, в дневные часы, на половине, занимаемой летчиками, никого нет. Но он ошибся. Перед печью сидел на табурете лейтенант Никритин и подбрасывал хворост в огонь.
Лейтенант был высок, тонок, с зачесанными назад гладкими, почти черными волосами. Звали его Николай Николаевич, но в эскадрилье его чаще называли просто Колей. Он сегодня не летал, потому что самолет его был поврежден и ремонтировался. Никритин с утра топил печь, и в избе было жарко, как в бане. Он топил ожесточенно и с угрюмым удовольствием следил, как хворост корежился и распадался в огне. Никритин был не в духе.
Рябушкин вошел молча, сел на свою койку и стал стаскивать с себя комбинезон.
– Ну, как? – спросил Никритин, не повернув головы.
– Отстранен от полетов, – сказал Рябушкин.
Никритин удивленно взглянул на Рябушкина, хотел что-то спросить, но, увидев его расстроенное лицо, промолчал.
Стащив с себя комбинезон, Рябушкин лег на койку и стал читать «Трех мушкетеров». Ему нравилась эта книга. Он привез ее с собой из летной школы и теперь читал уже во второй раз. Какой ловкий, смелый малый был д’Артаньян! Умел выйти из любого положения. Уж его бы, наверное, не отстранили от полетов.
– Город видел? – спросил вдруг Никритин.
Никритин был ленинградец. В Ленинграде жили его отец и мать.
Рябушкин молча кивнул головой, не отрываясь от книги.
– Бомбили сегодня?
– Кажется, бомбили. «Юнкерс» шел от города пустой. Я его сбил.
– Какой район бомбили?
– Не знаю.
Рябушкин снова уткнулся в книгу.
Никритин замолчал и палкой от метлы поправил в печке хворост. Но мысль о городе беспокоила его. Через минуту он вновь спросил:
– На озере был?
– Был.
– Ну и что?
– Ничего, – сказал Рябушкин, продолжая читать.
– Замерзло?
– Открытая вода только к северу, а здесь лед.
– Машины через озеро идут?
– Не видел. Лед, наверно, еще тонкий. А люди идут.
– Пешком? – спросил Никритин, отодвигаясь от печки и оборачиваясь к Рябушкину.
– Пешком. – Рябушкин положил книгу на подоконник. – Саночки за собой с барахлом тащат. А больше без саночек.
– Как же они идут – голодные, в мороз, при ветре? Тридцать верст по льду!
– Так и идут. Некоторые падают.
Рябушкин нахмурился и снова взял книгу с подоконника. Но Никритин вскочил и подошел к его койке.
– Ты сам видел, как падают? – спросил он.
– Ясное дело, сам. Одна женщина упала…
– Женщина? Где же ты видел? В каком месте?
– Да совсем близко, километрах в восьми от берега.
– Может быть, она и до сих пор там лежит?
– Может быть…
Рябушкин перевернул страницу. Никритин стал ходить взад и вперед по комнате, потом подошел к своей койке и начал переодеваться.
Рябушкин искоса следил за ним. Никритин надел кожаные штаны, сапоги, меховую куртку – так одевался он, когда ездил на своем мотоцикле, – и пошел к дверям.
– Ты куда, Коля? – спросил Рябушкин.
– Закрой трубу, когда прогорит, – сказал Никритин и вышел.
Вздымая сухую снежную пыль, Никритин мчался на мотоцикле по дороге, прорубленной среди высоких сосен, и выехал на шоссе, проложенное вдоль берега озера. Здесь он понесся еще быстрее. Слева, между редкими стволами деревьев, виднелась замерзшая, пустынная гладь озера, тянувшаяся до самого горизонта. Наконец по обе стороны шоссе замелькали домишки и показался высокий маяк, построенный из красного кирпича на лесистом мысу. Неподалеку от маяка начиналась дорога через озеро. Ее только прокладывали. Группы красноармейцев на льду расчищали деревянными лопатами снег. Часовой остановил Никритина и проверил его документы.
– Лед тонок, – сказал часовой. – Утром вышла полуторатонка и провалилась.
Никритин дал газ и выехал на лед.
Расчищенный участок пути скоро кончился, и началась обыкновенная тропинка, протоптанная в неглубоком снегу. Ветер заносил ее морозной снежной пылью. Местами лед был неровный и состоял из отдельных смерзшихся льдин. Они трескались и шевелились под мотоциклом. Кое-где Никритину приходилось идти пешком и вести мотоцикл. Потом на льду стали попадаться осколки шрапнели. Раза три он видел полутораметровые воронки, пробитые во льду снарядами. Вблизи каждой из этих воронок тропинка внезапно делала выгиб, распадалась на несколько разбегающихся в разные стороны дорожек, которые потом вновь соединялись.
Никритин услышал далекий орудийный выстрел. Позади, метрах в пятидесяти от мотоцикла, разорвалась шрапнель. Стреляли немцы, захватившие южный берег озера, еле видный вдали. Через минуту новый шрапнельный снаряд разорвался слева от Никритина. Он понял, что метят в него, и увеличил скорость. Еще снаряд. Никритин несся во весь дух, подскакивая на неровностях льда. За его спиной садилось солнце – красное, огромное, заливая озеро багровым светом.
Вдруг Никритин заметил впереди мужчину и двух женщин. Они волокли за собой салазки, на которых лежало что-то, прикрытое мешковиной, и при разрывах шрапнели даже не поворачивали голов.
Никритин сбавил скорость и, нагнав идущих, слез с мотоцикла. Пешеходы не взглянули на него.
– Вы не видели, где здесь упала женщина? – спросил он.
– Не видели, – ответил мужчина.
Никритин вскочил на мотоцикл и помчался дальше. Немцы перестали стрелять. Солнце село. Начались сумерки. Снег на озере был уже не багровым, а бледно-голубым. Ветер стал резче. Трещины во льду попадались чаще, и льдины все больше и больше оседали под мотоциклом. Никритин внимательно смотрел по сторонам. Он уже начал терять надежду, как вдруг в сотне шагов от себя заметил что-то темное на льду. Он слез с мотоцикла и пошел по снегу. Он шел нерешительно, потому что темный предмет этот казался ему слишком маленьким. «Человек ли это? Скорее какой-нибудь сверток…»
Но, пройдя шагов двадцать, Никритин разглядел валенки и откинутую руку в черной варежке. Он побежал.
Это была женщина. Маленького роста. Она неподвижно лежала на спине возле одного из ответвлений тропы. Лицо было обернуто платком. Виднелся только краешек лба. Никогда Никритин не видал у живых людей такого белого лба. На женщине было пальто с поднятым потертым меховым воротником; одна рука спрятана в муфту, лежащую на животе, другая – откинута в сторону.
Никритин опустился на колени и, отбросив свои кожаные рукавицы, коснулся пальцами ее лба. Лоб холодный. Тогда он просунул руку между ее воротником и платком. Там было тепло. Жива.
– Встаньте, пожалуйста, – толкал он ее. – Слышите меня?
Но женщина даже не пошевельнулась.
Долго ли она здесь лежит? Рябушкин пролетал тут часа два назад. Но, может быть, это вовсе не та, которую он видел.
Никритин взял ее за плечи и начал осторожно приподымать, посадил. Но едва он перестал ее поддерживать, она упала на бок. Тогда он поднял ее и понес. «Удивительно легкая», – подумал он. Она не приходила в себя, но теперь Никритин уже не сомневался, что женщина жива: ноги и руки у нее хорошо гнулись, она дышала.
Он посадил женщину на мотоцикл сзади себя и привязал к себе ремнем. Больше всего возни было с ее валенками: едва мотоцикл двинулся, оба валенка у нее слетели. На ее ногах, с крохотными ступнями, были черные гамаши и серые нитяные носки. Ему пришлось отвязать ремень, слезть с мотоцикла, затем, придерживая ее, чтобы она не упала, поднять валенки и надеть ей на ноги…
Чтобы валенки опять не свалились, он прикрепил их веревкой к раме.
Он снова сел на мотоцикл, снова привязал ее к себе ремнем и поехал. Быстро темнело. Уже видны были звезды. Бледный закат сиял впереди. Никритин опять увидел тех троих с салазками. Они медленно брели по темнеющей пустыне озера и не обратили внимания на промчавшийся мотоцикл. Никритин торопился. Он вовсю гнал мотоцикл, подпрыгивая на всех трещинах, пересекавших лед. Женщина навалилась Никритину на спину, голова ее лежала у него на плече, и холодный лоб касался его щеки.
