Кологривов и Гусаков договорились: пилотировать прямо над самолетами союзников, выходить из фигур на высоте 50-100 метров, взлетать — между рядами машин англичан и американцев.
Гусаков взлетел, набрал скорость, зашел точно вдоль стенки «Москито» и «Лайтингов» и на высоте всего 50 метров начал головокружительный высший пилотаж.
Петля, иммельман с полуторной бочкой, переворот, ранверсман, восходящий штопор, обычный штопор, боевой разворот — подчас Василию казалось, что от таких перегрузок «як» вот-вот развалится. Он воистину «не жалел» самолета.
То же самое проделывает Кологривов. Он идет в «атаку»: на высоте 400 метров — глубокий вираж. С плоскостей и стабилизатора срываются дымчатые струи разорванного воздуха. И сразу — шесть бочек подряд.
На земле творилось что-то невообразимое: вверх летели шапки, шлемы. Союзные пилоты свистели (они так выражают свой восторг), хлопали, орали…
Командующий поздравил летчиков:
— Спасибо. Теперь они утихомирятся. Ведь у них был один аргумент: мы отрабатываем технику пилотирования. После сегодняшнего… — Ермаченков улыбнулся, — вряд ли они столь рьяно будут демонстрировать эту «технику»…
Так все и случилось: на аэродроме установился порядок. Полеты союзных машин стали проходить по заранее разработанным маршрутам и в определенное время.
А над Ялтой и вокруг нее непрерывно патрулировали наши «яки».
Все было продумано до мелочей.
Созданный полком воздушный щит был абсолютно непробиваем для любой армады самолетов противника.
Ялтинская конференция была прикрыта с воздуха абсолютно надежно.
* * *
А в те мгновения, когда «яки» прикрывали Ялту с воздуха, в Ливадийском дворце Рузвельт попросил Сталина рассказать о положении на советско-германском фронте, сложившемся к тому времени.
Сталин предложил заместителю начальника Генерального штаба Красной Армии генералу армии Антонову удовлетворить любопытство союзников.
Антонов с гордостью докладывал:
— К 1 февраля, то есть за 18 дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до 500 километров. Таким образом, средний темп продвижения был 25–30 километров в сутки.
Советские войска вышли на Одер, на участке от Кюстрин (севернее Франкфурта) и южнее, и овладели Силезским промышленным районом.
Перерезаны основные пути, связывающие восточно-прусскую группировку противника с центральными районами Германии.
Таким образом, кроме Курляндской группировки (26 дивизий), изолирована группировка противника в Восточной Пруссии (до 27 дивизий); окружены и уничтожаются ряд отдельных группировок немцев (в районе Лодзи, Торна, Познани, Шнейдюмюля и других общей численностью до 15 дивизий).
Прорваны сильные долговременного типа оборонительные позиции немцев в Восточной Пруссии — на Кенигсбергском и Летценском направлениях.
Разгромлено 45 дивизий немцев, причем противник понес потери: пленными — около 100000 человек, убитыми — около 300 000 человек. Всего — до 400 000 человек…
Черчилль слушал, хмуро насупившись. Почему-то после доклада Антонова настроение у него явно испортилось.
И вот пришло оно — долгожданное мирное, спокойное время.
Но не для меня. Я оставался в армии. Закончил Академию генерального штаба, был на различных командных должностях в Военно-Воздушных Силах.
За свою жизнь я летал на 35 типах самолетов. Начал с машин, имевших скорость до 100 километров в час, кончил на реактивных со скоростью в 2400 км в час и высотой в 22 000 метров.
Но это уже была другая жизнь.
Жизнь за тем огненным рубежом, который означала наша великая Победа над фашизмом.
Если бы судьба снова даровала мне молодость и поставила передо мной выбор, я, не задумываясь, вновь стал бы летчиком.
И совсем не потому, что эта профессия для меня лучше любой другой.
Это — как первая любовь, которая никогда не тускнеет.
Кто хоть единожды испытал счастье огромных скоростей, высокого неба, счастье воздушных схваток, где секунды решают победу или поражение, тот никогда этого не забудет.
Могут сказать — это героическая профессия. Но разве солдат, идущий с гранатой на танк, — менее герой. Или матрос из морской пехоты, дравшийся до последнего патрона под Одессой или Севастополем?
Нет, понятие летчик, как и рядовой солдат, прежде всего означает работу.
Да, советская авиация неплохо поработала в Великой Отечественной войне. За годы ее наши летчики совершили около четырех миллионов самолето-вылетов. Из 110 тысяч самолетов, потерянных гитлеровской Германией и ее европейскими союзниками, только советские летчики уничтожили 55 тысяч.
Трудно перечислить всех героев, все подвиги воздушных витязей: героизм в годы войны был массовым. Ведь только среди воинов-авиаторов более 200 тысяч человек удостоились правительственных наград, а 2420 из них стали Героями Советского Союза.
Но ни один из них, идя на подвиг, не думал о славе. Мы вершили общее ратное дело народа и счастливы, что Победа сложилась и из наших усилий.
Но все же, что такое подвиг?
Недавно я получил письмо от одного из читателей, рабочего Магнитки Алексея Строганова: «…Я понимаю, что вы и ваши товарищи жили самоотречением. Но тогда была война, и кто думал тогда о личном! Все было подчинено одной цели — победить! Победить во что бы то ни стало.
А сейчас — мирные дни. Мне уже скоро тридцать. А какой подвиг можно совершить в эти годы? Когда станешь более зрелым, может быть, тебе поручат и более ответственные дела. А до тридцати — личность только формируется…»
«Это в тридцать-то лет личность только формируется!» — рассердился я… Хотелось сослаться на общеизвестные примеры. Гайдар, Зоя Космодемьянская, Виталий Бонивур, краснодонцы, Стаханов, Хетагурова, Мамлакат… Сотни подвигов, совершенных юными, молодыми в бою и труде!
Но я — летчик. Думаю, что этой книгой я по существу ответил на вопрос Алексея: ведь всем, о ком я здесь рассказал, было далеко до тридцати и лишь единицы «перевалили» за этот возраст.
И все же я расскажу еще об одном парне. В его анкете было записано: «Фамилия — Фрунзе. Имя — Тимур, год рождения — 1923. Время вступления в комсомол — 1938». Только и всего.
Дело, Алексей, не в возрасте!
Суть в том, какую цель ставит перед собой человек в жизни и как упорно ее добивается.
В сентябре 1941 года он окончил с отличием Качинскую Краснознаменную военную авиационную школу им. Мясникова.
Я чуть-чуть не застал Тимура, когда мы привели наши «яки» к Каче. Но о подвиге его знал каждый в нашем полку.
Здесь мне хочется перейти на язык документов. Чтобы никто не мог сказать, что я чего-то приукрасил или преувеличил.
«Эх, Климент Ефремович, — писал в 1940 году Тимур другу отца К. Е. Ворошилову, — если бы я только мог описать Вам, какое у меня было ощущение, когда я в первый раз поднялся в воздух! Какая уж там артиллерия! Теперь я уже имею 2 ч 44 мин. налета (с инструктором, конечно). Инструктор у нас замечательный. Лейтенант Коршунов. Он окончил Качу отличником и имеет уже три выпуска.
Вот обидно до смерти: самый разгар полетов — и проклятый выходной день! А завтра новая неприятность — вся эскадрилья летает, а у нашей группы теоретические занятия. А летать убийственно хочется! Обидно.
А вообще я страшно доволен. Учеба, даже теоретическая, очень интересная».
«Теперь имею восемь самостоятельных полетов… Обучение поставлено и обеспечено всем необходимым отлично. Так что, нечего уж тут говорить — все в наших руках. Но пока с учебой все в порядке. Хотя нельзя и сказать, что теория, которую нам преподают, — пустяк. Программа хоть и сжата, но по объему не уступит ни одной программе любого авиационного училища. По крайней мере, все необходимые предметы здесь проходят основательно и подробно. Однако, признаться, думал я, что намного легче будет. Дело не в том, что предметы трудно даются, а в нехватке времени. Буквально каждую минуту приходится использовать и не просто использовать, но стараться как можно рациональнее использовать. Крутишься, крутишься, еле поспеваешь. Однако теперь я уже настолько втянулся, что успеваю выделять ежедневно по 15–20 минут: решил заняться французским языком, чтобы не забыть».
И далее: «Народ в школе замечательный. Ребята простые, веселые, жизнерадостные. Вообще народ лихой, боевой. Короче говоря, мне мое окружение по душе…
К великой нашей радости, наша школа отныне не выпускает больше летчиков ни на И-15, ни на „чайках“. Обучение теперь будет производиться исключительно на И-16. Вообще сам самолет И-16 с первых же дней нравился мне во всех отношениях гораздо больше самолета И-15. А главное, что этот самолет не допускает никаких вольностей в обучении, очень строгая машина, можно даже сказать, несколько трудная машина. Как говорит наш ген. майор т. Туржанский: „Требует обращения только на Вы“».
