На верхней части фюзеляжа немецкого самолета не было турельной установки — да это просто находка.
Пилот криво улыбнулся и пальцем нащупал гашетку. Истребитель сделал горку, стал скользить на транспорт, пилот поймал в прицел кабину…
Но вместо огня, он взял ручку на себя. Его истребитель пролетел над транспортом. На крыльях немецкого самолета действительно были кресты. Но не черные, тевтонские, а большие красные.
Самолет был госпитальным.
Ведущий оглянулся — ведомый так же проскочил над немцем, не открыв огонь. Пилот положил машину в развороте. Пока самолет делал круг, было время подумать.
Самолет, конечно, был набит хоть и ранеными, но немцами, наверняка офицерами. Их вылечат, и они опять пойдут в бой. И немцы ведь с нашими госпитальными не цацкаются. Но с иной стороны… Такую победу ему никто не засчитает — одержанная над вражеской территорией, да еще подтвержденная только ведомым. Зато ведомый скоро растреплет о том, что его ведущий сбил госпитальный самолет.
Сделал круг, догнал немца, лег на параллельный курс. Иногда на таких самолетах ставили пулеметы в окна транспортного отсека.
Ну хоть один выстрел, — думал пилот. — Хоть один выстрел, и я тебя завалю…
Немец молчал.
Зато уже наверняка передал на аэродром свое положение. С немецкими истребителями связываться не хотелось.
Пилот дал газ и отвалил в сторону — пусть себе летит. Найдем другую цель…
Но небо того дня было слишком большим, слишком просторным и самолеты в нем легко разминались друг с другом. Чтоб не вести назад на аэродром боекомплект, его отстреляли по немецким окопам.
Немцы прятались от снарядов, пули рыхлили землю, но так, кажется, никого и не убили.
Надо было все же сбивать, — сомневался пилот. Теперь все начнут тыкать в него, что он не стал сбивать немца. Пойдут слухи, вспомнят его происхождение совсем не крестьянское и не совсем рабочее. Может, самому и завалить ведомого, чтоб лишнего не трепал. Да нет, грех на душу брать…
Вернулись на свой аэродром. Посадили машины.
Доложились. Ведущий отрапортовал: небо чистое, враг не обнаружен.
— Так уж и не обнаружили? — спросил командир эскадрильи, но не у него, а обращаясь к ведомому.
— Никак нет, — бодро отрапортовал мальчишка. — Враг не обнаружен!
* * *
А в это время транспорт заходил на другой аэродром, в Миронове. Сел без затруднений, к самолету подкатили грузовики все с такими же красными крестами на тентах. Открылись двери в фюзеляже, стали выгружать раненых.
Сошли на землю пилоты, выглядели они явно довольными: когда появились советские самолеты, они попрощались с жизнью. Но что-то спасло их, может, этот красный крест. Вслед за радистом на землю соскочил человек в штатском, с небольшим чемоданчиком. Обменялся с пилотами прощальным салютом.
Затем нашел старшего офицера, отвечающего за разгрузку, отрекомендовался тому, предъявил свои документы. После чего офицер стал без меры разговорчив, впрочем, нес всякую чепуху, указывая на машины, на самолет.
Прибывший слушал внимательно, кивал, что-то уточняя, и даже черкая что-то в записную книжку.
Когда раненых перегрузили, интервью пришлось свернуть. Офицер занял место рядом с водителем в одной из машин, впрочем, предложив прибывшему место в другом грузовике.
Тот не стал отказываться…
И когда грузовики остановились во дворе госпиталя, он уже знал, куда идти. Спустился на два квартала вниз и зашел в гостиницу "Метрополь".
Места в ней были любые. Все же время не располагало к путешествиям. Пока заполняли бумаги, приезжий спросил по-русски:
— А какие культурные события у вас имеют место быть?
— Ну эта… — растерялся портье. — Вечером будет футбольный матч.
К его удивлению, иностранец улыбнулся и кивнул:
— Футбол — это хорошо…
* * *
И, действительно, минут за десять до начала матча, приезжий вышел из гостиницы. Стадион был недалеко и по пути он зашел в кондитерскую, купил пончик и пошел по улице неспешно и беспечно…
Еще в кондитерской его срисовал Петька, карманник. Заметил, что свой бумажник тот небрежно положил во внешний карман плаща.
Сомнений в том, что портмоне будет его, у Петьки не было. Карманы на плаще — это карманы без хозяина. Из них и младенец вытянет, только надо бы его прижать где-то, оттереть край плаща от хозяина.
И будто бы кто-то на небесах подыгрывал Петьке — иностранец шел к входу на стадион.
Вход на матч был свободным, но пускали через узкую калиточку, поэтому при входе собралась небольшая толпа.
Щипа стал в очередь за иностранцем, запустил руку ему в карман, нащупал толстый лопатник… И почувствовал, как его запястье схватила твердая рука.
— Вша панцирная… Да кто же так работает…
За руку вывел его из толпы, как отец выводит нашкодившего сына.
— Попался…
— Ай, дяденька, пустите, я не нарочно, — заскулил Щипа, — в толпе прижало…
— А если тебя с чужой женой поймают, тоже такую сказочку плести будешь? Не канючь — уже люди смотрят.
Петька осмотрелся — так и есть мимо них люди шли чуть замедляя шаг. Будто бы подозрительно на них посматривал немецкий солдат у входа.
Этот тип мог бы сдать Петьку в любое мгновение, но не спешил это сделать.
— Чего вам надо от меня.
— Сейчас ты пойдешь в Шанхаи, найдешь Серегу Колесника…
— Я не знаю никакого Колесника.
— Верю, — согласился собеседник, — ибо таким портачам как ты, знать Серегу не положено. Но ты шепни двум трем людям: гость, которого приглашал "Колесо", прибыл. Будет его ждать…
Он осмотрелся по сторонам…
— Скажем вон на третьей трибуне. Действуй!
— Но мне некогда, я тут работаю…
— Ты уже сегодня наработал на пулю в лоб. Если опять за дело сегодня возьмешься — погоришь. Мандраж тебя спалит. Уматывай отсюда, и чтоб я тебя сегодня не видел… Бегом — марш…
И Петька действительно побежал. Вроде бы и роста этот человек был обычного, и говорил тихо, но было что-то в нем жуткое, опасное…
* * *
— Интересный матч? — услышал за своей спиной гость в начале второго тайма.
— Ума не приложу. Совершенно не разбираюсь в футболе. Пришел сюда исключительно, чтоб тебя увидеть.
— Ну вот и свиделись, Коля…
— Ну да… В некотором роде… Как у тебя, вообще, дела? Зачем звал?
Колесник стал рассказывать. Говорил спокойно, небыстро. Иногда останавливался, что-то вспоминая.
— Есть какой-то план?
— Откуда?
— Ну, может быть, заготовка какая-то?
— Нету. Ни плана, ни заготовки. Ни креста, ни завета…
— Это плохо.
— Плохо, — равнодушно согласился Коля. — Вы подкоп под банк роете?
— Да.
— Это хорошо…
— И что будем делать?
— Думать… Похожу по городу, посмотрю, чего-то да придумаю.
— Придумаешь?..
Николай кивнул:
— Придумаю. Это без вариантов. Неужели я зря сюда приехал.
— Только надо быстро.
— Ты говорил…
Немного помолчали.
— Ну так я пойду? Я бы пригласил тебя в гости, но, думаю, ты откажешься.
— Да, это совершенно лишнее. Не буду тебя задерживать. Когда я что-то надумаю, я тебя найду.
— И не надумаешь — тоже находи.
— Договорились. Хотел еще попросить… Того парнишку, что я тут поймал, найди и прими к себе. Может, сгодится для чего…
— Думаешь, он так хорош?
— Он пока отвратителен. Но он видел меня…
Они расстались, как и встретились — без слов вежливости, без рукопожатий.
Да и разве можно было сказать, что они виделись? Просто два человека сидели рядом. Смотрели в одну сторону, но друг друга не видели.
* * *
А в комендатуре после окончания рабочего дня, отмечали юбилей Ланге. Исполнялось ему тридцать пять. Дата была полукруглой, но в условиях войны каждый год был юбилейным.
В коридор вынесли столы, накрыли тем, что послал скуповатый, но интернациональный бог войны: коньяк французский, итальянские оливки, консервы с тушенкой из Австрии.
Чтоб украсить стол, оборвали клумбу перед театром.
Штапенбенек, как старший по званию, читал приветственный адрес. Был тот написан на листе картона, украшенный различными вензелями и узорами. Вероятно, если бы оберштурмбаннфюрер напрягся, он бы смог прочесть текст и без бумаги: каждый день рождения он читал одни и те же слова, менялась только цифра и имя с фамилией.
Но он улыбался, улыбались и все остальные.
Только вот у Ланге улыбка получилась натянутой.
— Danke… — сказал он, принимая адрес.
А про себя подумал: "Какая же пошлятина".
Извлекли и подарок: самовар с медалями, хоть и помятый, но надраенный до блеска:
— Was fur ein Schatz![22] — все так же улыбаясь, выкрикнул Ланге.
А про себя подумал: "Где они откопали такую дрянь".
