Ознакомительная версия.
Митреев изменил отношение к лейтенанту. Но сверху никакого отката не было, и майор начал давить лейтеху. Опять тишина. Тогда Митреев, уверив себя в ложности предыдущих опасений, стал вбивать Евграфьева в землю, отыгрываясь, наверное, за все предыдущие страхи.
Лейтенант молча выслушал майора, козырнул и пошел к машинам.
Прошло два дня.
Утром после завтрака в комнату влетел Ромкин и заорал: «Слышал?!»
Евграфьев с кровати поверх книги, которая краем упиралась в грудь, взглянул на прапорщика, раскрывшего рот и выкатившего глаза.
— Не слышал?! — вновь закричал Ромкин, вплотную приближаясь к лейтенанту. — Нашего водилу Леху убили! Сегодня утром! Митреев дал машину начпроду с Баграма. Он товар ему должен был привезти. На машину повесили зеленые номера — под бачей закосить решили — и рано-рано по афганской дороге через Теплый Стан в объезд нашего капэпэ махнули в сторону Баграмского перекрестка. От Кабула недалеко отъехали. Километров десять, может быть. А из зеленки — молотьба. Дорога-то пустая! Кроме них — никого. Лехе в шею и грудь пули попали. А он все-равно машину к нашей заставе подогнать пытался. Не доехал метров триста. Заглох. Начпрод, пидар, сам выпрыгнул, на другую сторону дороги скатился и по канаве на карачках к заставе уполз. Леху бросил. Тот раненый. Вылезти не может. Духи всю кабину изрешетили. В Лехе двадцать пуль, — кричал, прыгая по комнате, Ромкин, с каждой секундой прибавляя подробностей, словно он сам все это время был в машине.
Книга, трепеща страницами, пролетела через комнату и врезалась в стену.
— Где Митреев?
— В штабе. Дело затирает. Леху на боевые пытается списать. Спасается, гад! Вот им их междусобойчики! — злорадствовал Ромкин. — Теперь — конец. Не отвертится.
— Отвертится! — сказал Евграфьев. — У него кругом дружки. Где Леха?
— В центральном госпитале, в морге. Точно отвертится? — переживал Ромкин. — Не спишут?
— Да пошел ты..! — впервые выругался Евграфьев и надел куртку.
Ромкин плюхнулся на кровать и обиженно поджал губы.
— В госпиталь поедешь? — примирительно спросил Евграфьев.
Ромкин отрицательно покачал головой. Лейтенант достал из тумбочки деньги, сунул их в нагрудный карман и вышел из комнаты. Вернулся он под вечер.
На кровати лежал Ромкин. Рядом, на тумбочке, стоял перемотанный изолентой портативный магнитофон. «Над Баграмом дует ветер. Мы выходим на рассвете… — выплевывал черный ящичек из себя. — Развевая наши флаги до небес».
Евграфьев щелкнул кнопкой. Магнитофон замолк.
— Митреев где?
— В сто восьмидесятом. К Люське уехал.
— Вернется?
— Не знаю. Приказал баню топить. Бухала закупил. Париться будет. Отмазался Митрич. Брусков на орден Лехе пишет. Скатили Леху на боевые. Начпрод в госпитале. Ни царапины нет, а завалился. Прячется, гад.
Скрипнули пружины. Евграфьев лег на кровать, закинул руки за голову.
— Видел Леху? — спросил Ромкин.
— Да.
— Как?
— Ужасно.
Евграфьев говорил нехотя, лениво, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном, никакого отношения ни к лейтенанту, ни к прапорщику не имеющем. Тишина была отвратительной, и Женя раньше времени заторопился на ужин.
— Кушать будешь?
Евграфьев по-прежнему молча глядел в потолок. Ромкин тихо прикрыл за собой дверь. Когда он вернулся, держа в руке два куска хлеба, между которыми виднелся темно-желтый кусок масла, Евграфьев все так же лежал на кровати. Женя положил хлеб на тумбочку лейтенанта.
— Не будет Митреева сегодня! В сто восьмидесятом водку жрет с Люськой. Не приедет он. В баньку не хочешь? Брусков зовет. Не пропадать же пару? И Брусков говорит: «Давайте за упокой души дернем!» Пойдем. Опасается он тебя, гад, приглашает. Сам хотел зайти. Но я говорю: «Зачем? Вместе придем». Скривился, шестера митричевская, но говорит: «Приходите». Ни-ч-че, теперь они с нами дружить будут. Бу-дут, козлы! Куда денутся? Слышь, я за ветчинкой бойца послал и за хлебом. Неудобно с пустыми руками. Давай минералку возьмем. Чтобы для запивки, — суетился Ромкин.
— Бери, — сказал Евграфьев и пошел к дверям.
— Ты куда? — опешил Женя.
— Прогуляюсь, — ответил лейтенант и так хлопнул дверью, что две полевые сумки, висящие на гвоздике, рухнули вниз.
Ромкин растерянно хлопал глазами, держа в руках бутылки с минеральной водой.
Как добрался до сто восьмидесятого полка Евграфьев без оружия, вечером, в темноте, как ему удалось пройти через КПП, спуститься вниз, миновать темный и враждебный кишлак, где можно было бесследно пропасть навеки, просочиться через советские посты, откуда открывали стрельбу солдаты без предупреждения по малейшей подозрительной тени, — загадка.
Евграфьев появился в комнате Люськи в тот момент, когда майор с покрасневшим и потным лицом нависал над столом, упираясь на него рукой. В другой он крепко держал стакан с водкой.
Магнитофон орал во всю мощь импортных динамиков. Веселые, скачущие звуки носились по комнате. Сигаретный дым туманом опадал на стол, где в беспорядке валялись вилки, куски ломаного хлеба, длинные стебли лука, мятые дольки помидоров. К тарелкам белыми комками прилипла остывшая картошка.
Крепко сбитая, похожая на толкательницу ядра, Люська хохотала. Митреев пытался что-то сказать, но не мог перекричать смех. И его неудачные попытки лишь прибавляли оживления всеобщему веселью. Груди у смешливой Люськи колебались так, что, казалось, вот-вот ударят ее в подбородок.
Евграфьев молча стоял на пороге и смотрел на радостные пьяные лица, которые медленно оборачивались в его сторону. Смех, клокоча, постепенно стихал, переходя в отдельные всхлипы. Взвизгнув, осекся магнитофон. Наступила тишина.
В мутно-красных глазках Митреева заплескался страх.
— Да-а-а, — грустно выдавил майор, придавая лицу соответствующее выражение. — Леху вот поминаем.
Тут же поняв, что сказал совсем не то, Митреев заторопился:
— Проходи, проходи, Саша. Водки выпьем. За Леху! За то, чтобы он там… Да… Судьба, видно… Все бывает… Вот и я думаю… Вдруг… бац… а завтра… наша пуля.
За столом дружно закачали головами, как бы подтверждая мудрость слов майора о внезапной смерти: ведь опасность всех их — начальника финансовой службы, начальника столовой, начальника котельной — стережет на каждом шагу.
— Давай выпьем! — Митреев поднял стакан. — Леху помянем.
Возле Евграфьева уже стоял начфин в тельняшке десантника и подносил стакан, до края наполненный водкой. Финансиста пошатывало. Жидкость выплескивалась и текла по его пальцам.
Офицер протянул руку. Страх в глазах Митреева начал угасать.
Все встали. Евграфьев шагнул к столу. Все расступились, отводя место лейтенанту. Все были сосредоточенны и серьезны.
— Ну, — сказал Митреев чуть ли не со слезой в голосе и начал запрокидывать голову назад.
В этот момент Евграфьев плеснул водку в лицо майору.
Люська завизжала и отскочила в сторону. Этот крик разрушил мгновенное замешательство, и мужики со всех сторон навалились на недвижимо стоящего лейтенанта.
Его повалили на пол. Евграфьев не сопротивлялся, и ему с силой выкручивали руки за спину.
— Карманы смотрите! — подрагивал поодаль от кучи-мала, образовавшейся на полу, Митреев. — Может, граната там? Или пистолет?
Оружия у Евграфьева не нашли.
Потом лейтенанта били. Особенно усердствовал Митреев.
Евграфьеву было больно. Он пытался вырваться, но его держали цепко. А Митреев, скинув с ног тапочки, уверенно садил лейтенанту по ребрам, почкам, печени, приговаривая: «Поминки, собака, обгадил! Его же боец, его, а он вот как — харк нам в рожи. Это он не мне, это он всем нам, ребята, в морду плюнул! Ни черта святого нет!»
Люська на коленях ползала подле Евграфьева, клоками тянула волосы из его головы и преданно смотрела на Митреева.
Потом лейтенанта поволокли на улицу. Иногда сквозь боль, наполнявшую тело все больше и больше, он улавливал отрывочные фразы…
— Дежурному доложить?
— Охренел?
— Козел сопливый!
— Застучит?
— Ха-ха-ха! Кому? Сам себя? Старшего офицера бил. В нетрезвом состоянии. Он что — дурак — под трибунал?
— Водку в пасть лили?
— Да!
— Запах есть? Понюхай!
— Гы-гы! Ха-ха! Да он сам косой! Че нюхать?
— Цыц, дурак!
— Дышит?
— Ще как. Он здоровее нас. Ха-ха-ха!
— Че, если очухается, автомат возьмет, вернется?
— Нет, — голос трезво-расчетлив. — У него здесь друзей нет. Да и он не такой. Он у нас… интеллигентный.
Евграфьева швырнули в траву и сразу ушли.
Пахло землей, кровь солонила губы. Где-то рядом затрещал сверчок. Вдалеке коротко протакал пулемет. Сверчок дребезжал, не умолкая. Евграфьев медленно приходил в себя. Он перевернулся на спину. В теле резко вспыхнули островки боли. Корка крови стягивала лицо.
Ознакомительная версия.
