— На верную дорогу выходишь, батя, — сказал он отцу. — Прошу тебя, сделай еще одно дело: спаси ребят. Имей в виду — это тебе зачтется. Сохрани их!
— Не надо про это, — отмахнулся Епифан Парамонович. — Мы опосля по-родственному обмозгуем наши пути-дороги. Ты знай выздоравливай только…
«Обмозговать хочет? — удивился Иван. — Не понимаю. Это, видно, от контузии не понимаю», — решил он и уснул под монотонное хлюпанье дождевой воды.
Командир японского отряда майор Мамура весь дрожал и кипел от распиравшей его злости. Ворвавшись на чуринское подворье, он, пренебрегая опасностью, сам бросился в горящий склад, чтобы своей рукой изрубить в куски русских разведчиков. По складу он метался как угорелый, но никого там не нашел, кроме убитого радиста. Из склада выскочил еще злее, судорожно кашлял, задыхаясь от дыма.
Потирая ушибленное плечо, он подошел к подбитому танку и покосился на убитых танкистов. Выходило так, что русские потеряли всего-навсего пятерых. Куда же делись остальные? Уйти из города они не могли, потому что вся купеческая усадьба и прилегающий к ней русский квартал были окружены его отрядом. Оставалось предположить лишь одно: разведчики прячутся в домах русских эмигрантов.
Отдав приказ прочесать весь русский квартал, Мамура долго крутился вокруг чадившего склада, размышляя о причинах всех своих неудач. С самого детства Мамура твердо верил в превосходство расы Ямато, в непобедимость самурайского меча, а тут вдруг стали рушиться все его привычные понятия. Одна неудача следовала за другой. Не успел он опомниться, как русские форсировали непроходимый Большой Хинган и пустыню Гоби, Потом последовала удручающая речь микадо о капитуляции Японии. Мамура хотел сделать себе харакири — распороть мечом живот, но его отговорил командир полка, убедив в том, что заявление императора Хирохито о капитуляции — это лишь уловка, чтобы выиграть время. Квантунская армия перегруппирует силы и нанесет русским такой же сильный удар, какой им был нанесен сорок лет назад под Мукденом и Ляояном.
Но где же силы для такого удара? Сейчас на этом участке фронта сложилась благоприятная обстановка для перелома в военных действиях. Русская бригада застряла у хинганского перевала без горючего и боеприпасов. Какой подходящий момент уничтожить омертвевшие машины! Мамура намеревался сегодня же ночью двинуться с отрядом к перевалу, собрать на пути остатки разбитых полков, повернуть назад выходившие из гор артиллерийские батареи и ударить по застрявшей бригаде. План сулил ему верный успех. И вот откуда ни возьмись эта проклятая записка от управляющего! Майор считал, что вырезать десяток спящих разведчиков, опьяненных радостью победы, не представит никакого труда. Бросился на них без всякой предосторожности, в полный рост. И так жестоко поплатился. Потерял две трети своего отряда — более шестидесяти человек! Одержал пиррову победу. С чем же ему теперь идти к хинганскому перевалу? Конечно, к нему присоединятся в горах остатки разбитого полка. Но для этого надо время.
Размышляя о своей неудаче, Мамура никак не мог поверить, что против него стояло всего десяток разведчиков. Нет, их, должно быть, не меньше взвода. К тому же их, видимо, кто-то предупредил об опасности. Потому они и встретили его таким организованным огнем. Но кто это сделал? Не управляющий ли направил его под русские пули?
Мамура приказал привести к нему управляющего. Но, к удивлению, управляющий оказался мертвым. «Видно, предатель покончил с собой, чтобы уйти от расплаты», — решил майор.
К обеду Мамуре доложили, что в домах эмигрантов разведчики не обнаружены. Это еще больше взбесило его. Взять город — и не захватить ни одного пленного! В припадке бешенства он сам бросился искать злодеев. Обшарил еще раз чадящий склад, перевернул все в чуринских покоях, потом заскочил в клуб эмигрантов. В клубе тоже было пусто. Со зла майор сорвал со стены стенд с портретами русских полководцев и растоптал его. Потом кинулся к длинному красному полотнищу, приготовленному эмигрантами к встрече русского воинства, и в порыве гнева изрубил его шашкой. Чтобы сполна выместить клокотавшее в нем зло, поджег полусгнившее, скособоченное здание и направился к русскому купцу Ермакову, которого знал еще до прихода сюда разведчиков.
Завидев в ограде Мамуру, Евлалия кинулась в комнату к Ивану.
— Японец идет! — предупредила она его.
Ермаков схватил маузер, бросился к дверям, закрыл их на ключ и приник к замочной скважине.
Епифан Парамонович встречал Мамуру как дорогого гостя.
— Слава непобедимому японскому оружию! — прохрипел он петушиным голосом, вытаращив маленькие, бегающие глаза и подняв на лоб взлохмаченные брови. Он был в новеньком шерстяном костюме. На ногах поскрипывали лакированные сапоги в гармошку. На жилетке — золотая цепочка. «Прибарахлился, видно, на чуринских складах», — подумал Иван.
Лестное приветствие смягчило разгневанного майора. Он закивал головой, но руки старику не подал. Прошел по комнате гордо, с достоинством.
— Милости просим, ваше высокородие! А я собирался бежать за вами, — продолжал Епифан Парамонович, препровождая гостя в передний угол.
Весь стол в гостиной был заставлен лучшими винами, закусками. Посредине торчали остроносые бутылки сакэ с золочеными наклейками. Рядом на расписных блюдах красовались редкие японские кушанья. В сторонке зеленели крупные гроздья винограда.
— Сыпасибо — ероси, — повторял гость, усаживаясь на почетное место.
— Это нам надо вас благодарить за избавление от полного разорения. Не приди вы — они все наше добро развеяли бы по ветру. Всю чумизу, весь рис раздали этим голодранцам. До моего карасина добрались, анчихристы!
Напоминание о разведчиках снова повергло майора в ярость. Он выпил залпом предложенный ему бокал сакэ, и, не закусывая, повернулся к хозяину. В глазах у него горели злые огоньки.
— Где же эти анчихристы? — в упор спросил он. — Сколько их было? Не больше десятка? Почему врал?
— Никак нет, ваше скородие. Мы не врали. Истинный бог, десять. Даже меньше — девять их было. Сам считал, своими глазами…
— Не может быть! — прервал его майор, устремив на хозяина испепеляющий взгляд.
— Клянусь христом спасителем! — заверил Епифан Парамонович и перекрестился на икону. — Ровно девять — ни больше ни меньше.
— Но где же они — ваши девять? — нахмурился Мамура. — Я видел только пятерых — мертвых. А где живые?
— Про это не могу знать, ваше скородие, пропади они пропадом.
— Мы все перевернули — не нашли.
— Ваше скородие, вы не там ищите! В русском квартале их прятать не будут, уверяю вас. Их укрывает в своих фанзах китайская голытьба, потому как провизию из их рук получала. В фанзах, ищите их, проклятых.
Мамура внимательно оглядел Епифана Парамоновича и не мог с ним не согласиться. Возможно, старик и прав, надо попробовать.
— Хорошо, — сказал он, — но в городе шибко много фанз, и вы должны нам помочь. Заставьте всех русских искать. Предупредите всех: мы будем стрелять их, если не найдут.
— Найдем, ваше скородие. Не извольте беспокоиться. Не провалились же они скрозь землю.
Епифан Парамонович так лебезил и заискивал перед майором, что Ивану стало противно. Серые глаза его потемнели, затуманились, и ему захотелось раскрыть дверь и оборвать эту гнусную сцену — прикончить самурая. Иван отошел от двери, прошелся по комнате. Обезглавить японский отряд — дело заманчивое, но опасное. Он подошел к окну, взглянул сквозь тюлевую занавеску на улицу. Около торгового двора суетилось десятка два японских солдат. Несколько человек шли по улице в сторону комендатуры. «Видно, из гор выползают», — сообразил Иван и пришел к выводу: майора трогать нельзя. Можно погубить себя и товарищей.
Он еще раз заглянул в замочную скважину. Майор поднялся из-за стола и твердо сказал тоном, не терпящим возражений:
— Вы отвечаете головой за этот операция.
— Всю землю перевернем, но разыщем проклятых, — заверил отец, сопровождая майора.
Когда они вышли, Ляля торопливо закрестилась:
— Слава тебе господи, пронесло! — Она отворила двери и выбежала из комнаты, чтобы проследить, куда пошел майор.
Ляля вернулась минут через пять и начала рассказывать полушепотом, что творится в городе.
— Японцы рассвирепели, — сообщила она, прижав к пылающим щекам подрагивающие ладони, — все перевернули. Страх-то какой!
У Ивана округлились глаза.
— Как бы в церквушку их не занесло, — забеспокоился он.
— Сами не пойдут, если отец не выдаст.
— Он может выдать? — удивился Иван.
— Он все может. Уж такой человек, — ответила Евлалия.
— Невысокого же ты мнения о своем отце!
— Какой он мне отец? Пришел к нам, когда мне два годика было. Мать имела небольшое состояние. И у него кое-что было. Жить бы да жить. А ему все мало, мало. Грабастал без креста и совести. Так и загрыз мою бедную маму…
