Понимаешь? Каждый пулемет должен кочевать с одной огневой на другую, чтобы противник не мог его засечь… как, например, во время разведки боем. Придавил он нас тогда. А почему? Да потому, что по норкам сидели. А снайперы кочевали! Верно ведь? Вы ведь каждый раз стреляете с новой позиции?
— Н-ну… почти всегда. Но дело — стоящее.
— Вот! На собраниях и так… в личных беседах все — то же говорят — стоящее дело, однако сами вылезать из-под накатов не спешат. Побаиваются. Просят, чтобы днем их прикрывали снайперы. Можно организовать взаимодействие? Как ты мыслишь? — Жилин не спешил с ответом, и Кривоножко выпрямился и многозначительно сказал:
— Подчеркиваю — дело политическое. А ты кандидат партии и должен уметь думать.
— Это я понимаю… Прикрыть — прикроем… Только в таком кочевье нужно бы порядок навести. А то если каждый начнет в свою дуду дудеть…
— Молодец! — перебил его Кривоножко. — Сразу понял главное. У меня в этом вопросе некоторые разногласия… с комбатом. Он говорит, что никакого порядка в кочевье заводить не нужно. Фриц может быстро засечь этот порядок н заранее подготовить контрмеры. А мне кажется, что для организации взаимодействия такой порядок нужен.
Ты как считаешь?
— А что считать? Если днем, так лучше действовать по порядку, по графику, что ли… А ночью, когда мы прикрыть все равно не сможем, то, как считает капитан, кому как сподручней.
— Тогда так и решим — займись взаимодействием. Это тебе мое партийное поручение.
Дело новое, упустить нельзя. Под Сталинград отсюда никто из фрицев уйти не должен.
Понял?
Капитан посмотрел вслед Жилину и усмехнулся. Странно, но факт: нелюбимый им Жилин сейчас ему явно понравился. Вероятно, таким — независимым, когда дело касается его профессии, мастерства, немногословным — и должен быть настоящий солдат, специалист. Что ж разговаривать, когда "само дело кажет".
Теперь капитан вздохнул — дело-то и ему кажет. С тех пор как он занялся этими самыми кочующими огневыми точками, он как бы заново увидел и оборону и людей, ее занимающих. Сколько, оказывается, возможностей она таит в себе и сколько неприятностей. Как неравномерно растрачиваются силы бойцов. Седьмая рота Чудинова, самая активная и веселая, занимает самый плохой участок — в лощине. Как оттепель — вода заливает траншеи, разрывы мин или снарядов в ней опасней всего, особенно когда разрыв приходится посреди лощинки. Осколки не уходят вверх, а секут склоны. В них же — землянки. А восьмая рота сидит в удобных, построенных ее предшественниками укреплениях и, в сущности, отдыхает.
Надо бы хоть изредка менять роты… Но — не он здесь командир. Он может только предлагать.
Все чаще и чаще Кривоножко ловил себя на том, что задумывается не только о политработе, хотя и ее хватало, потому что люди показывали себя порой совсем не с той стороны, с которой привык их видеть замполит. Он все чаще и чаще оценивал их не по словам, не по поступкам на людях, а по тому, как они вели себя один на один с противником. Оказалось, что иные из тех, к кому он благоволил за их рассудительную речь, готовность выполнить любое задание, не говоря уж о приказе, удивительно покойно относились к поведению противника:
— А чего его задевать? Молчит — нам легче.
А вот те, кто кипел, спорил — тот на передовой, не упускал случая нанести урон врагу, и если это получалось, откровенно радовался и хвастал, а если не получалось, что-то выдумывал и опять кипел и спорил.
Политработа все чаще и все глубже переплеталась с тактикой и огневой, и хотел того капитан или не хотел, а он был вынужден заниматься этой тактикой ежедневно и, можно сказать, ежечасно. Должно быть, поэтому ему и по-новому понравился Жилин: оба занимались одним общим делом и ценили людей по тому, как они выполняют это дело…
Противник же в эти дни будто осатанел. Как в начале войны, он обстреливал каждую подводу, каждого бойца; его огневые точки — ручные и станковые пулеметы — патронов не жалели. В иное время такая резко возросшая боевая активность врага наверняка вызвала бы тревогу, ожидание наступления или еще какой-нибудь вражеской каверзы. Но в эти дни все озарялось Сталинградом, все понимали, что если там в окружении сидят сотни тысяч фрицев, здесь он не пойдет. И никто не знал, что как раз в эти дни ударная танковая группа фельдмаршала Манштейна упрямо пробивалась к окруженным, я сидевшие здесь немцы получили приказ усилить нажим.
На всей передовой вдоль Варшавского шоссе, а может, и дальше, вспыхивали беспрерывные перестрелки, артиллерийские дуэли, налеты, поиски разведчиков и короткие, стремительные бои за какой-нибудь сожженный. оставшийся только на карте населенный пункт или безымянную высоту.
Костя Жилин почувствовал слом привычного настроения очень быстро: не он, а его стали упрекать медлительности, он оказался виновным в том, что взаимодействие с пулеметчиками налаживалось туго. И он рассердился. А тут, как это обычно бывает в жизни, навалились непредвиденные дела. Вдруг пришло две новых снайперки, и Малков, как всегда независимо, с долей мнимой обиды на кого-то близкого, но им не указанного. и в то же время с легкой полуулыбкой, почти гримаской собственного, до поры затаенного превосходства, вечером спросил:
— Слышь, сержант. Ты приказ комбата будешь выполнять?
— Какой там еще приказ?
— Насчет новых людей…
— А ты что? Подобрал?
— Так просятся… А ты молчишь… Ну а теперь и винтовки есть…
Замотанный беготней и той организаторской неблагодарной деятельностью, которая отнимает массу времени у любого командира — незаметная, с нервотрепками и далеко не всегда удачная, словом, такая, что подчиненные уверены: их командир и не делает ничего путного, а так только… коловращается, — обиженный чужими упреками, Костя действительно начисто забыл об этом указании Басина. И сразу простил Малкову его тон.
— И как ребята?
— Ничего… Всякие…
— Ты конкретно.
Малков по обыкновению примолк и, выждав, когда ребята прикурили, стал свертывать цигарку.
— Ну, во-первых, Кислов… Тот самый, которого в плен… не дотащили.
Костя сразу вспомнил того бедолагу, которого он спас от плена, его синюшное лицо, его строгую непримиримость o и подумал: этот подойдет.
— Во-вторых, с девятой роты пацаны. Чудинов тоже предлагает… Так что люди есть.
Все эти дни Жилин жил стремительно и потому решил тоже быстро:
— Одну винтовку оставить для Колпакова, пока она будет у Засядько. Вторую — Малкову.
Значит, подбирать нужно двоих.
— Колпаков не вернется, — сказал Джунус.
— Это ж почему? — удивился Костя. — Он же вроде выздоравливает.
— Письмо прислал, — застеснялся Засядько. — Пишет, что его забрали в учебную — на сержанта учиться.
Малков и Костя переглянулись. Засядько решил, что этот перегляд неодобрителен, и сейчас же оправдался:
— Да он к нам просился… А его не вернули. И не его одного… — Ребята молчали, и Засядько подумал, что они не одобряют его за то, что Колпаков написал о таком не командиру, а Джунусу, и сейчас же вступился за товарища:
— А письмо только сегодня пришло…
Но Малков и Жилин переглядывались потому, что в этом известии было нечто меняющее их представления.
Дивизия давно стояла в обороте, потери были небольшие, и в случае выбытия кого-либо из сержантов всегда находился такой же сержант, который мог заменить выбывшего. В обороне награждали редко, а вот присвоить звание отличившемуся бойцу было действительно почетно. А теперь вот что, оказывается, — сержантов будут учить… От этого проклюнувшееся и крепнущее ощущение неминуемой победы над врагом, превосходства над ним тоже окрепло и расширилось.
Жилин лишний раз уважительно подивился молчаливости Джунуса и, с долен ревности подумав: "Не забыл Колпаков своего старшего… Не забыл…" — решил:
— Тогда так; завтра после обеда собери всех, и пока я буду бегать — проверьте, как стреляют и как… мыслят. — Он поймал себя на словечке Кривоножко и чуть смутился. — В нашем деле надо уметь думать. Вот и проверьте. Сейчас — спите, а я на передовую: надо окончательно уточнить цели.
Он быстро оглядел ребят и понял, что они недовольны им. Он словно отдалялся от них этой быстротой решений, вот этой своей исключительностью — пусть все спят, а он будет делать дело — словно красовался перед ними, ставил себя выше. Его смущение усилилось, но показать его он не мог — не тот характер.
— Ну что уставились, как будто я на свиданку собрался? Что ж я вам, нянька? Если я командир, так должен разрываться? Вместе затевали это отделение, никто нас не просил, так нужно вместе и тянуть. А то вы, видать, уже попривыкли, что я с начальством васьвась, так я все и должен делать? И днем и ночью? И на передовой, и в тылу? Не выйдет, мальчики. Раз уж вы добровольцы-москвичи, так умейте думать за всех. За все отделение, а не за себя только. Особенно ты, Малков. А еще б лучше не за отделение — оно ж у нас одно на весь батальон и даже полк, а хоть бы за роту. Вот в таком плане, обратно же… Все понятно или разъяснить подоходчивей?
