– Всем-всем-всем грузиться в машины. Брать с собой только то, что здесь, при вас. В квартиры не заходить – будет расстрел.
У подвала уже стояли две открытые бортовые машины и четыре автоматчика. Начали выносить свои вещи и кидать в кузова. Садились сами, стараясь устроиться поудобнее. Наша семья разместилась на своих вещах поближе к кабине. Я вдруг заметил, что в углу между кузовом и кабиной прилепилась круглая печка. Что же, теперь немецкие грузовики на дровах ездят?! Бензину мало? Хотел спросить крестного, но не успел. Немцы притащили два огромнейших полотнища брезента и накрыли ими людей в машинах, как мешки с картошкой.
Поехали. На пути к нам подстроились еще четыре таких же грузовика, покрытых брезентом. Образовалась колонна из шести машин, мы шли третьими. Начало сильно трясти, раскачивать из стороны в сторону. Я откинул кусок брезента. Оказалось, что мы едем по раскуроченным шпалам и рельсам. На автомобиле, да по железной дороге! Чудеса! Расскажи кому – не поверят!
– Немцы совсем с ума спятили – тащат стариков и детей за собой, как великую ценность, – удивлялся крестный.
Вокруг голое поле, перепаханное бесчисленными воронками. Весь снег лежал темно-серый с черными пятнами в воронках. Параллельно нам, примерно в пятистах метрах, тянулась полоса кустов. За ней двигались машины в обе стороны.
– Почему там машины? – спросил я маму.
– Там проходит шоссе, оно занято русскими, – ответил за нее крепкий эстонец лет под сорок. «Так вот почему нас везут по разбитой железке!» – понял я.
Вдруг за полоской кустов увидели вспышку. «Уооуу-бах!» – разорвался снаряд, не долетев до нас. Потом еще выстрел, еще. Перелет, недолет. Разрывы все ближе. Мама пыталась закрыть мое лицо брезентом, но я все равно открывал. Любопытство сильнее страха. «Мы смерти смотрели в лицо», – вспомнил я слова из песни о юном барабанщике.
– Ну уж нет! Так мы не договаривались! – возмутился все тот же эстонец. – Мало того что на таратайке по шпалам везут, так еще и под русскими пушками! Уж лучше я пешком пойду – целее буду! – заявил он и встал во весь рост, чтобы выпрыгнуть из машины. Но немец тут же приставил автомат к его животу. Эстонец смирился, сел на чей-то мешок. И как раз у той кочки, на которую думал спрыгнуть эстонец, взорвался снаряд.
Выходит, что Бог через немецкий автомат спас эстонцу жизнь. Чудеса!
Но в этот момент прямое попадание разнесло заднюю машину в клочья. Что там осталось от людей и машины, одному Богу известно. Колонна уцелевших машин двигалась без остановки. Меня увиденное потрясло, стало тошнить. Вырвало прямо за борт. Мама вытерла мне чем-то лицо и руки, оттащила от борта.
Вскоре машины пошли гладко, взрывов не стало. Мы выехали на не занятый советскими войсками участок шоссейной дороги.
Привезли нас в Ревель (древнее название города Таллина – так он назывался при немцах). Разместили в какой-то школе, в спортивном зале. Немножко покормили и стали сортировать. Всех с эстонскими паспортами отпустили к родственникам или направили в общежитие как свободных граждан. А русских, украинцев, белорусов, татар стали распределять по концлагерям.
Кучки вещей каждой семьи жались к стенкам просторного зала. Там же и спали: кто на вещах, кто на полу. На другой день поступила еще одна партия невольников. Они тоже были с вещами, искали местечко поудобнее. Мимо нас шла пожилая женщина с котомкой и сумками. Рядом шел парень лет семнадцати с большим заплечным мешком. Вдруг моя бабушка вскрикнула:
– Ой, Ленка! Да ты ли это?!
Женщина оглянулась и расцвела в улыбке:
– Дунюшка! Господи, да какими судьбами?! Митя, погляди-ка, ведь Дунаевы это!
Баба Лена обняла бабушку Дуню. Митрошка протянул каждому руку, даже мне протянул. Он выглядел молодым сильным парнем. Баба Лена была приемным ребенком в семье Дунаевых, росла и воспитывалась наравне с бабушкой Дуней. Приходилась ей сводной сестрой. А замуж вышла за брата бабушки Маши. Через нее Яснецовы и Дунаевы породнились раньше, чем через папу и маму.
Устроились они рядом с нами, тоже у стенки. И начались охиахи да взаимные расспросы. Оказалось, что когда немцы стали угонять узников из Ивангородской крепости, то перво-наперво сожгли тифозный барак. В этом бараке лежала в тифу бабушка Маша. Она сгорела живьем вместе с другими больными. Это известие ранило мою душу, мне было очень жаль ее. Она так любила меня! Еще я подумал: недаром в Реполке она бабушке Фиме позавидовала в том, что вовремя она умерла – в родной земле осталась лежать.
Других узников крепости немцы раскидали по разным пересыльным пунктам, чтобы отправить в Германию. И вот теперь баба Лена с Митрошкой оказались здесь. Мы решили по возможности держаться вместе с ними.
На третий день пребывания в Ревеле половину невольников отправили на вокзал, на платформу. И нас, и бабу Лену с Митрошкой в том числе. Все ждали привычных вагонов-телятников. Но вдруг к нашей платформе подогнали состав с немецкими пассажирскими вагонами, и нам приказали грузиться в них. Эти вагоны отличаются от русских тем, что в них нет общего коридора. Каждое купе имеет выходную дверь прямо на платформу. Такое купе досталось и нам с бабой Леной. Разместились там все, вместе с вещами.
– Это немцы нам подарок делают ко Дню Красной армии, – пошутил Митрошка. – Ведь завтра 23 февраля как-никак.
– Неплохо бы по сто пятьдесят пропустить по такому случаю, – помечтал крестный. – Поедем с комфортом, только не знаю, в рай или в ад.
Митрошка полез в свою котомку. Пошарил там и вынул небольшой холщовый мешочек.
– А вот вам и рай – устроим его сейчас же, – заявил он, высыпая из мешка семечки в миску. – Райское занятие для бездельников.
– Откуда у тебя это чудо? – удивилась Оля.
– Шел дождь, но вместо дождинок семечки капали. Я подставил шляпу – и вот собрал.
Тоня вытаращила глаза от удивления, даже рот приоткрыла.
– Мастер врать у твоей тещи зять, – засмеялся крестный.
– Вот шалопай! Слова путного не скажет, все с вывертом, – ворчала бабушка Дуня. Но за семечками потянулась.
– Репольские семечки, Дунюшка, – пояснила баба Лена. – Чухонка по деревне ходила, вот он и купил у нее перед выселением нас.
Семечки пахучие, хорошо прожаренные. Мы накинулись на них. Посыпались шутки да прибаутки. Всем было весело, как в добрые предвоенные времена. Я почему-то вспомнил примету бабушки Фимы: «Ох, не к добру это веселье. Ох, не к добру». Эта примета оправдалась еще в Заречье, когда мы с Марусей пели песни. Сердце забилось тревожно. Я никому ничего не сказал, но семечки есть перестал.
Уже смеркалось, когда прицепили к нам паровоз. Конвойные каждого вагона заперли снаружи двери во всех купе. И вдруг завыли сирены воздушной тревоги.
– Все. Мы в мышеловке, – тихо сказал крестный. – На станции много составов с военной техникой и цистерны с горючим. Самолеты обязательно будут бомбить вокзал, и нам никуда не деться. Мы заперты.
Все притихли. Стало жутко от его слов. Бабушка Дуня прошептала:
– Господи, спаси и сохрани наши души!
Вагон качнулся, дернулся и тихо заскользил вдоль платформы. Мы поехали!!! Колеса стучали чаще и чаще, как музыка спасения! Сзади уже слышались звонкие хлопки зениток и первые разрывы бомб. Несколько самолетов бросились в погоню за нашим составом – взрывы были то справа, то слева. В купе полопались стекла. Но паровоз летел со скоростью курьерского поезда. Вскоре самолеты улетели. Видимо, главной задачей для них была станция. Мы все крестились и благодарили Бога за спасение.
Поезд выгнулся дугой на повороте, и мы увидели вдали привокзальное пекло. Там все горело. Взрывались снаряды и мины. Взрывались цистерны с горючим, высоко выбрасывая пламя. Видимо, от скопления военных составов там ничего не осталось. Так отметили наши летчики свой праздник – день Красной армии.
– Никак не пойму, – размышлял крестный, – почему немцы спасли наш поезд, а не какой-нибудь военный состав?
– Да надрался шнапсу начальник вокзала. И решил, что в пассажирском поезде большие чины сидят взаперти, надо спасать, – опять стал шутить Митрошка.
Паровоз перешел на нормальную скорость. Постепенно мы успокоились. Пристроились спать под легкое покачивание вагона и мерный перестук его колес.
ГЛАВА 14.
КОНЦЛАГЕРЬ ВАЛГА
Уже светало, когда поезд остановился. Послышался скрежет открываемой двери. В купе вошел конвойный офицер и сказал с эстонским акцентом:
– Ты и ты, – указал он на Митрошку и бабу Лену, – остаться тут. Другим – выходить.
«Почему он разлучил нас? Куда повезут наших попутчиков?» – думал я.
– Всем с вещами? – спросила Оля.
– Выкидывай все, скоро, скоро!
На улице шел мокрый снег. Вещи клали на шпалы запасного пути. Еще из нескольких купе высыпали люди с вещами. Конвойный снова запер дверь в купе, где остались баба Лена с сыном. Было зябко, хотелось есть. У меня на правом ботинке наполовину оторвалась подошва, открыв зубастую пасть. Крестный присмотрел на пути какую-то проволоку и скрутил мне нос ботинка с подошвой. Поезд без гудка, как бы украдкой прополз мимо нас. Открылся пустой разъезд с несколькими путями. Невдалеке проходила дорога, по которой изредка проходили машины. Мокрый снег налипал на плечи и шапку, где превращался в воду. Мама достала простыню, прикрыла меня и Тоню.
