— Я понял вас, господин Поворов. Считайте ваш привод желанием выяснить некоторые детали, а вернее, недоразумением. Да ведь у вас есть медицинская справка? Нездоровилось?
На этом все и кончилось.
— Смотри, Поворов, не забывай меня, — сказал ему со скрытым намеком Геллер, когда они вышли.
— Не забуду! До смерти не забуду, — подтвердил Костя, вытирая платком вспотевшее лицо.
Вернер вызвал Черного Глаза.
— Отныне вы ангел-хранитель этого полицейского. Знаете христианскую легенду: до восьмидесяти лет ангел-хранитель неотступно следует за своим опекаемым; он с ним везде, всегда. Так и вы.
— Мое задание? — спросил агент, вытянувшись в линейку.
Вернер шагнул к нему, сказал тихо:
— Через три дня оно будет передано другому. Итак, с двадцатого сентября вы работаете с Поворовым. Действуйте осторожно. Перед вами субъект хитрый, тонкий. Хайль!
…А ночью к Поворову в Бельскую пришел дядя Коля. Занавесили окно, зажгли лампу. По встревоженному лицу Никишова нетрудно было догадаться, что случилось неладное. Но мать и виду не подала. Разогрела щи из свежей капусты, поджарила картошку и после того, как дядя Коля поел, спросила:
— За Костенькой пришел? Я сердцем чую, беда близится.
— Верно, матушка, надо уходить.
— Как — уходить? — встрепенулся Костя. — Да вы что? Я не только ваш, но и армейский.
— Это я знаю. Но партийная организация меня послала. Что есть и что будет при нас — за все мы в ответе. Ты, Костя, командир, комсомолец… За тобой началась охота, крупная охота своры гестаповских ищеек.
— Я так себя законспирировал, что Вернер вполне удовлетворен моим объяснением. Я ему представил полное алиби.
— Фу-ты, слово-то какое — «алиби». А вот мне точно известно, что за тобой началась слежка, — ответил дядя Коля, разглаживая бороду. — Данченков такого же мнения — тебе надо уходить. Есть сведения от представителя прифронтовой группы НКВД — в зону нашего действия заброшено много тайных и очень опытных агентов.
— Да-а… — глухо сказал Поворов и посмотрел на Анюту.
Тускло светила на столе и вдруг вспыхивала белым огнем лампа, заправленная, за неимением керосина, бензином. В комнате собралась семья Поворовых. Все молчали, лишь в тишине слышались тяжелые вздохи стариков.
— Три дня тебе, Костя, на завершение всех дел. Самолет прилетит двадцать пятого. На авиабазе будет продолжать работу группа Морозовой, в Дубровке — группа Сергутина. Связь с подпольщиками поручено держать Чернову. У Морозовой квартира вполне падежная. Подумаем и о твоей семье. — Дядя Коля подошел к Анюте и положил ей руку на плечо. — Тебя заберем в отряд. Там найдется дело.
— Нет, без него — ни шагу. Только с Костей, — произнесла она севшим голосом.
Но решение было уже принято, слова сказаны, и дядя Коля с чувством облегчения свернул козью ножку.
— Я так понимаю: как в бригаде решено, так и должно быть, — проговорил Поворов. — Но уж вы постарайтесь похитить меня с боем… — обратился он к дяде Коле.
— Такой спектакль мы продумаем. — Тот засмеялся глухо, рисуя в уме картину похищения старшего полицая.
Эта ночь в родном доме была для Кости прощальной. Устроились они с Анютой в прохладной кладовке, где так приятно держались крепкие запахи лесных трав, развешенных на стене. Анюта тихо плакала.
— Помнишь, я тебе рассказывала сказку о звездочке, полюбившей человека? — сквозь слезы проговорила она вдруг. — Если нам суждено расстаться, то я буду яркой звездочкой над тобою гореть…
В оконце заглядывала большая белая луна. Стояла светлая тихая ночь. Кончилось второе военное лето.
На другой день вечером Поворов обходил свой участок. С ним шла Аня Морозова.
— Ох, Костенька, если ты не вернешься, трудно нам будет, — сказала Аня, двинув бровями. — Правда, девочки у меня верные, не подведут. Вот и Людмилка… Она с виду такая взбалмошная, а случись беда — в кремень превратится. Поляки и чехи держатся стойко. Должна тебе сказать, что они не меньше, чем мы, ненавидят фашистов. И вообще… Я думаю, они очень верные люди.
Аня умолкла.
— Сделаю все возможное, чтобы вернуться сюда, — раздумчиво произнес Поворов. — Если не на базу, то в отряд. Эти дни старайся не замечать меня. Да, вот еще что… На мою Анюту можешь положиться. — Он глубоко вздохнул.
Морозова поняла этот вздох.
— Хорошо, Костя, не беспокойся! Мы ее сбережем. Да и Федор не забудет.
— Может, не увидимся…
— Ну что ты, зачем же так… Постарайся сохранить себя, — шептала она, обнимая Поворова.
Ночью началась бомбежка авиабазы. Вернер стоял перед входом в убежище, глядел в темное сентябрьское небо. И вдруг — одна, другая, третья ракеты взвились над аэродромом. Они взлетали над местом, где стояли тяжелые бомбардировщики. И началось…
Поворов поджидал Мишку на шоссе. Тот промчался на велосипеде.
— Порядок, — почти прокричал он.
Поворов благодарно поцеловал брата.
— Торопись, братан! Торопись! — произнес дрогнувшим голосом Мишка. — Я бегом домой…
Поворов вскочил на велосипед, сгорбился и словно растаял в темноте.
Глава двенадцатая
Сергутин и Жариков, узнав, что письмо, компрометирующее Рылина, у нового коменданта, не сомневались, что оно возымеет действие. Письмо собственноручно подписано Мальцевым, почерк которого известен гестаповцам, агентам абвера и СД. В письме Мальцев поручал Рылину сообщать партизанским связным о приезде в Дубровку и Сещу ягдкоманд, новых войсковых частей, интересовался распорядком дня и выездами коменданта. Гадмана это внимание партизан напугало. Ведь еще совсем недавно во время прогулки подорвался полковник. Кстати, и этот случай теперь ложился тенью на Рылина. Экспертиза подтвердила, что подпись Мальцева настоящая. Судьба предателя была решена.
…С трудом переставляя ноги, пьяный Рылин пришел домой. Все заботы вылетели из головы. Хотелось только, чтобы такие вечера продолжались долго и случались чаще. В самом деле, вечер был чудесный. Никто никуда не спешил. Болтали вздор, смеялись, словно и нет войны. Комендант и Рылин чокались, пили до дна, желая друг другу удачи. Рылин захмелел. Выпил он очень много, хрипло орал какую-то песню, перекрывая все голоса. Пирушка еще продолжалась, когда Рылин, взяв под руку полицая, потащился домой. Раздеваясь, стал шарить в карманах пиджака, однако не мог нащупать бумажник.
— Хрен с ним… — пробормотал он, еле ворочая языком.
Через несколько минут крепко уснул.
Рано утром фельдфебель, дежуривший в комендатуре, передал Гадману бумажник, в котором комендант обнаружил письмо Мальцева. Когда пришли жандармы в дом Рылина, он еще как следует не протрезвел, сидел, уставившись в стену.
— За тобой… Дослужился! Дослужился! — голосила его мать.
Рылин встал, выпил кружку воды и глянул на мать холодными, немигающими глазами.
— Вот они, твои дружки. Так и знала. Будьте вы все прокляты! — кричала старуха в лицо солдатам.
Рылин посмотрел на часы. Было начало девятого.
— Запомни, мать, — сказал он, — навсегда запомни, и день, и час.
Медленно, устало шагал он по пустынной улице.
В комендатуре его допрашивать не стали. В полдень Рылина отправили в канцелярию СД в Олсуфьево. Вот и он теперь узнал, что такое резиновые шланги. Когда его били, он кричал одну фразу:
— Это бандиты меня подвели. Провокация. Чист я перед рейхом!
Его оставили в живых. Вмешался Вернер. Он помог Рылину освободиться из тюрьмы, но из Дубровки тот исчез навсегда. Ходил слух, что он работал у гитлеровцев электромонтером, а позднее бежал с ними на запад.
Глава тринадцатая
Это был последний день Константина Поворова. Наиболее точно его восстановила после войны учительница-пенсионерка Елена Алексеевна Иванова. Она опросила несколько десятков человек, знавших Поворова.
Записки Ивановой хранятся в Брянском государственном архиве и в Центральном музее Вооруженных Сил СССР. Вот что она записала:
